Большая расплата (ЛП) - Пенни Луиза

Louise Penny: “A Great Reckoning”, 2016

Перевод: unz

Посвящается Майклу

«Это бьёт по человеку вернее, чем большой трактирный счёт по маленькой компании.»

Вильям Шекспир

Арман Гамаш осторожно закрыл папку с досье, прижав обложку ладонью, подсознательно желая удержать информацию внутри.

Тонкая папка, всего несколько страниц, подобно остальным таким же, сложенным стопками на дощатом полу кабинета. И всё-таки не совсем такая же.

Гамаш окинул взглядом сложенные к его ногам хрупкие жизни, ждущие решения относительно их дальнейшей судьбы.

Этим он занимался уже какое-то время — просматривал досье, принимая во внимание крохотные точки в правом верхнем углу каждого файла. Красные — отказать. Зеленые — принять.

Эти точки расставил не он. Его предшественник.

Арман опустил папку на пол и, уперев локти в колени, сплетя пальцы крупных рук, замер в своем удобном кресле. Он ощущал себя участником трансконтинентального перелёта, наблюдающим под крылом самолета бескрайние поля — одни изобилуют урожаем, другие под паром, обещают принести свой плод позже. И поля скудные, где под верхним обманчиво-плодородным слоем скрыт камень.

И которые из них какие?

Он читал, думал, пытаясь извлечь суть из минимума информации. Он размышлял об этих судьбах, обдумывал решение, принятое его предшественником.

Годами, десятками лет — пока он был во главе убойного отдела Сюртэ провинции Квебек — его работой было копать. Собирать улики. Проверять факты и задавать вопросы. Преследовать и ловить. Иметь своё суждение, но никогда не осуждать.

А теперь он был и судьей, и присяжным. За ним первое и последнее слово.

И Арман Гамаш не без удивления осознал, что в этой роли ему комфортно. Более того, он получает удовольствие. Власть, да. Он честен, чтобы признать это. Но более всего ему по душе, что теперь он не просто реагирует на настоящее — он изменяет будущее.

А у его ног сейчас лежало именно будущее.

Откинувшись на спинку кресла, Гамаш закинул ногу на ногу. Было хорошо за полночь, но он не чувствовал себя уставшим. Рядом, на столе, чашка чая и несколько шоколадных печений. Нетронутые.

Сквозь приоткрытую створку окна в кабинет проникает холодный воздух, шевеля задернутыми шторами. Если их раздвинуть и включить фонарь над крыльцом, то в его свете можно увидеть хоровод снежинок, первых в этом сезоне. Снег кружит и тихо ложится на крыши домов маленькой деревни Три Сосны.

Снег укутывает сады, тонким одеялом укрывает машины и террасы, скамейки деревенского луга. Снежинки тихо падают, находя приют в лесах и горах, по берегам реки Белла-Беллы, что течёт за домом.

Ещё только начало ноября, и даже для Квебека это слишком ранний снег. Он дразнит, он предвещает будущие снегопады. А сейчас его не хватит даже для детских игр в снежки.

Но уже совсем скоро, очень скоро его станет более чем достаточно. И серый ноябрь превратится в волшебный сверкающий мир льда и снега, коньков и лыж. Снежки, снежные крепости, снеговики и ангелы из снега, упавшего с небес.

А пока и дети, и родители спят. Спит каждый обитатель крохотной квебекской деревни, снег идет, а Арман Гамаш решает судьбы молодых мужчин и женщин, лежащие у его ног.

Сквозь распахнутую дверь кабинета ему видна гостиная дома, где они с Рейн-Мари живут.

На полу персидские ковры. По одну сторону от большого камина расположен диван, два потёртых старых кресла — по другую. Журнальный столик завален книгами и журналами. Стены расчерчены книжными полками, светильники заливают комнату приятным светом.

Уютная комната. Гамаш поднялся, потянулся, и направился туда, сопровождаемый Анри, своей овчаркой. Он поворошил кочергой поленья в камине и уселся в одно из кресел. Его работа ещё не закончена. Теперь время подумать.

Он принял решение относительно всех претендентов, кроме одного.

Впервые увидев это личное дело и ознакомившись с содержимым, Гамаш отложил папку в сторону, в стопку с отказниками. Он был согласен с красной точкой, поставленной его предшественником.

Но что-то его зацепило, и он время от времени возвращался к этому файлу. Арман читал и снова перечитывал, в попытке понять, почему именно это досье, именно эта девушка, в отличие от многих других, беспокоит его.

Гамаш и в этот раз прихватил досье с собой и теперь открыл его.

Она смотрела на него дерзко, вызывающе. Бледна. Черные волосы местами выбриты, местами торчат ёжиком. И, определенно, пирсинг в носу, бровях и щеке.

Сказано, что владеет греческим и латынью. И в то же время, она вряд ли окончила среднюю школу, а последние несколько лет провела, насколько он мог судить, ничем не занимаясь.

Она заслуживала красной точки.

Так зачем он всё время к этому возвращается? Возвращается к ней? Дело не в её внешности, он видывал и похуже.

Может, это её имя — Амелия?

Да, возможно, дело в имени. Так звали мать Гамаша, которая была названа в честь летчицы, пропавшей без вести.

Амелия.

И тем не менее, держа эту папку в руках, он не испытывал никакой теплоты. Наоборот, чувствовал смутное раздражение.

Гамаш снял очки, потёр уставшие глаза и позвал Анри на позднюю прогулку, по первому в этом сезоне снегу.

Потом они поднимутся наверх, где каждого ждёт постель.

Утром Рейн-Мари пригласила мужа позавтракать в бистро. Анри взяли с собой, и тот тихонько лежал под их столиком, пока они пили кофе с молоком и ждали бекон в кленовом сиропе и омлет с бри.

Камины по обоим концам длинной светлой залы пылали ярко и призывно, гомон разговоров витал в легкой ароматной дымке. С крыльца послышался знакомый звук — кто-то обстукивал налипший на обувь снег — этот звук обычно сопровождал появление хозяев бистро.

Снег прекратился ещё ночью, едва скрыв палую осеннюю листву. Наступило странное время года — ни осень, ни зима. Холмы, окружавшие деревню, охранявшие её от зачастую враждебного мира, сейчас сами казались враждебными. И определенно негостеприимными. Выглядели, как лес скелетов — голые, серые ветви вздымались ввысь, словно руки грешников, просящих пощады, которая им не будет дарована.

Но на деревенском лугу стояли три высокие сосны, давшие имя деревне. Трепетные, стройные и сильные. Вечнозелёные. Бессмертные. Указующие в небо. Имеющие смелость бросить вызов любой беде. И одержать верх.

А беда была рядом. Так же как и радость. Наступало время снежных ангелов.

— Вуаля! — Оливье водрузил на их столик корзинку горячих круассанов с миндалем, — Это пока вы ждёте завтрака.

С корзинки свисал ценник. И с люстры над их головами. И с кресел, в которых они сидели. В бистро Оливье всё было на продажу, включая партнера Габри, о чём Оливье не уставал всем напоминать.

— Пакет леденцов — и он ваш! — как раз сообщал Оливье, когда появился Габри в своём фартуке с оборками.

— Так он меня и заполучил, — подтвердил Габри, разглаживая фартук, который носил, как было известно каждому, чтобы позлить Оливье. — За пакетик карамелек-ассорти.

Когда они остались одни, Арман подтолкнул папку с досье жене.

— Можешь прочесть?

— Конечно, — она надела очки. — Есть проблемы?

— Нет, не думаю.

— Тогда что же? — она указала на папку.

Он часто обсуждал с женой случаи из практики, ещё до своего выхода на пенсию. Хотя, пенсией это можно было назвать с натяжкой, потому что Арману не было и шестидесяти. Скорее это было своего рода отступление в тыл. Отступление в эту деревеньку, чтобы восстановиться, оправиться от всего, что лежало по ту сторону горного хребта.

Он наблюдал за женой поверх чашки с крепким кофе, горячий напиток согревал ладони. Рейн-Мари отметила, что руки его больше не дрожат. Во всяком случае, дрожат всё реже. Она всегда обращала на это внимание.

И глубокий шрам у виска теперь не так уж глубок. А может она просто смирилась, привыкла.

Иногда он прихрамывал, особенно когда уставал. Но если не брать во внимание хромоту и шрам, не осталось никаких напоминаний о случившемся в прошлом. Хотя никаких напоминаний ей и не требуется. Такое не забывается.

Она почти потеряла его тогда.

А в награду они обрели себя здесь. В деревне, где бывает уютно даже в самый серый день.

Рейн-Мари, конечно, знала, ещё тогда, когда они только купили дом и ещё не успели распаковывать вещи, что обязательно наступит день, когда Арману захочется, и даже будет необходимо, вернуться к работе. Единственный вопрос — что дальше? Что именно инспектор Арман Гамаш, бывший глава самого крупного убойного отдела в стране, выберет для себя в качестве работы?

На него обрушился шквал предложений. В кабинете высились горы конвертов с пометкой “секретно”. Он провёл массу встреч — с главами крупных корпораций, с представителями политических партий, желающими заполучить его, с полицейскими структурами, национальными и зарубежными. Неброские автомобили тормозили возле их дощатого белого крыльца, неброско одетые мужчины и женщины стучали в их дверь. Сидели в их гостиной, рассуждая “что же дальше”.

Арман вежливо выслушивал, часто предлагал обед или ужин, ночлег, если бывало поздно. Но никому ничего не обещал.

Рейн-Мари успела найти работу своей мечты, после того, как покинула пост главного библиотекаря в национальной Библиотеке и Архиве Квебека. Она добровольно вызвалась разобрать годами копившиеся пожертвования в фонд регионального исторического общества.

Подобную должность её бывшие коллеги, несомненно, признали бы ступенью вниз по карьерной лестнице. Но Рейн-Мари больше не интересовали ступени. Она находилась там, где ей хотелось находиться. Больше никаких ступеней, она остановилась. В Трёх Соснах Рейн-Мари обрела дом. Как когда-то обрела его в Армане. А теперь, разбирая богатую и совершенно неорганизованную коллекцию документов, мебели, одежды и безделушек, завещанных историческому обществу, она нашла и творческое пристанище.

Каждый день Рейн-Мари проводила, исследуя бесчисленные коробки с сокровищами, словно подарки на Рождество.

И наступил момент, когда, после много численных дискуссий между ними, Арман принял решение сделать свой следующий шаг.

Несколько недель спустя, пока она продиралась сквозь груды писем и старых документов, он просматривал свои папки, изучал секретные отчёты, диаграммы, биографии. Так они и сидели друг напротив друга в своей уютной гостиной, каждый в окружении своих коробок, в камине потрескивали поленья, варился кофе, поздняя осень превращалась в раннюю зиму.

И, пока Рейн-Мари открывала мир, Арман, в некотором смысле, совершал противоположное. Он срезал, спиливал, снимал стружку, избавляясь от мёртвой древесины, ненужной, непригодной. От гнилья. Пока в руках у него не осталось нечто, отточенное до остроты. Копьё его собственного изготовления. Оно было ему необходимо. Чтобы не возникло никаких сомнений в том, кто отвечает за всё, у кого в руках власть. А также в том, что он не преминет воспользоваться этой властью.

Он уже почти у цели, понимала она. Но, кажется, возникло некоторое препятствие.

И сейчас они смотрели на это самое препятствие, невинно лежащее на столе бистро, рядом с крошками от круассанов.

Арман открыл было рот, чтобы рассказать о чём-то, но передумал и раздраженно выдохнул:

— Есть что-то в этом файле, что меня беспокоит, но я не могу понять, что именно.

Рейн-Мари открыла папку и стала читать. Много времени это не заняло. Через несколько минут она закрыла досье, положив ладонь на обложку, словно мать на грудь больного ребёнка. Убедиться, что сердце всё ещё бьётся.

— Она та ещё штучка, что есть то есть, — Рейн-Мари взглянула на красную точку в углу. — Ты отказал ей, я вижу.

Арман воздел руки, предпочитая не комментировать.

— Ты передумал и решил принять её? — спросила Рейн-Мари. — Даже если правда, что она владеет греческом и латынью, это мало поможет ей в работе. Мёртвые языки, знаешь ли. Кроме того, она может оказаться искусной лгуньей.

— Верно, — согласился Арман. — Но уж если врать, то зачем на такие темы? Странный выбор вымышленных талантов.

— Она не потянет, — продолжила Рейн-Мари. — Её школьные оценки ужасны. Я понимаю, выбор труден. Но есть множество других кандидатов, заслуживающих большего внимания.

Тут подоспел их завтрак, и Арман опустил папку на сосновый пол рядом с Анри.

— Ты даже не представляешь, сколько раз я менял цвет этой точки, — сказал он, улыбаясь. — Красный, зеленый. Зеленый, красный.

Рейн-Мари принялась за омлет. Над тарелкой зависла тонкая длинная нить расплавленного бри, и Рейн-Мари подняла вилку выше, чтобы узнать, насколько ещё нитка сыра сможет вытянуться.

По всему выходило, что длины руки не хватит.

Арман улыбнулся, и, покачав головой, разорвал нить пальцами.

— Мадам, я освободил вас.

— От сырных оков. Благодарю вас, добрый сэр. Но боюсь, что сырная привязанность простирается гораздо глубже.

Оба засмеялись.

— Думаешь, это из-за её имени? — вернулась к разговору Рейн-Мари. Редко её муж проявлял подобную нерешительность, хотя и подходил к принятию решений очень серьёзно. Его выбор определит судьбу людей вплоть до самого конца их жизни.

— Амелия? — нахмурился Арман. — Я думал об этом. Но в данном случае с моей стороны какая-то неадекватная реакция, тебе не кажется? Матери нет почти пятьдесят лет. За это время мне встречались и другие Амелии…

— Не очень много.

— Non, c’est vrai. Но встречались же. И хотя имя всегда будет мне напоминать о матери, по факту я не думал о ней как об Амелии. Она была для меня Maman.

Конечно, он был прав. И он совершенно не стеснялся в своем почтенном возрасте говорить о “мамочке”. Рейн-Мари понимала, что речь идёт о последнем разе, когда он видел родителей. Ему тогда исполнилось всего девять. Родители были для мальчика не Онорэ и Амелией, а папой и мамой. Они отправились на ужин с друзьями. Он ждал их возвращения и поцелуя на ночь.

— Может быть, дело в имени, — сказал Арман.

— Но у тебя есть сомнения? Ты думаешь, тут что-то ещё?

— О, Боже! — простонал Оливье, подошедший проверить, как у них дела. Сейчас он смотрел в окно. — Я к этому не готов.

— К этому нельзя приготовиться, — согласилась Рейн-Мари, проследив за его взглядом на заснеженный белый деревенский луг. — Думаешь, что готов, но это всякий раз становится неприятным сюрпризом.

— И приходит всё раньше и раньше, — добавил Арман.

— Вот именно. И с каждым разом всё ужаснее, — заметил Оливье.

— Но есть в этом и своя красота, — проговорил Арман.

Оливье бросил на него осуждающий взгляд.

— Красота? Ты шутишь, что ли? — уточнил он.

— Нет, я серьезно. Но, конечно, от этого со временем устаёшь, — ответил Арман.

— Уж мне-то не рассказывай, — согласился Оливье.

— Наскучивает быстро, — добавила Рейн-Мари.

— Наскучивает? — насторожился Оливье.

— Но тут всё исправят хорошие шины, — уверила его Рейн-Мари.

Оливье медленно поставил пустую корзинку из-под круассанов на стол.

— Да о чём вы толкуете?!

— О зиме, конечно, — ответила Рейн-Мари. — О первом снеге.

— А ты о чём? — поинтересовался Арман.

— О Рут! — ответил Оливье, показав им в окно на приближающуюся к бистро пожилую женщину с тростью в руке и уткой, ковыляющей следом. Старую, холодную и злющую, как зима.

Войдя в бистро, та окинула взглядом зал.

— Да, — вздохнул Оливье. — Хорошие шины могут решить эту проблему.

— Педик, — буркнула Рут, прохромав мимо него.

— Ведьма, — ответил в её же манере Оливье, и они проводили взглядом старую поэтессу, занявшую обычное место возле камина. Рут открыла деревянную коробку из-под одеял, служащую кофейным столиком, и вынула оттуда кипу бумаги.

— Она помогает мне разобрать хлам, который мы нашли в стенах здания, когда перестраивались, — пояснил Оливье. — Помнишь?