— Думаешь, стоит? — поинтересовался Жан-Ги, и увидел улыбку Анни.
— Шутишь, что ли? Откажешься от должности инспектора в убойном отделе, будучи одним из самых влиятельных офицеров Сюртэ, и уйдешь в Академию? Ты?
— Итак, ты думаешь, мне стоит так поступить?
Она звонко расхохоталась, как умела лишь она:
— Не думаю, что ты когда-нибудь рассматривал вариант «стоит так поступить». Полагаю, ты просто сразу поступишь именно так.
— Почему это?
— Потому что ты любишь отца.
И это было правдой.
Он пошёл бы за Арманом Гамашем даже сквозь адские врата, а до Академии Сюртэ было так же близко, как от Квебека до Аида.
* * *Рейн-Мари сидела в бистро и всматривалась в темноту за окном, где можно было разглядеть три огромные сосны, да и то только потому, что те были увешаны рождественскими гирляндами. Синие, красные, зеленые огоньки, мерцающие под слоем свежего снега, смотрелись так, словно их подвесили в воздухе.
Еще только пять вечера, а кажется, будто уже полночь.
К бистро шли хозяева Габри и Оливье, торопясь на ежевечерний cinq à sept, час дружеского коктейля.
Арман остался дома, предпочтя тишину и покой кабинета, готовился к приближающемуся первому дню нового семестра. Сквозь окна бистро, за деревенским лугом и нарядными деревьями, виднелся их дом и свет в окнах кабинета.
Рейн-Мари почувствовала облегчение, когда он объявил о своем решении заняться Академией. Самое подходящее дело для человека, более склонного гоняться за редкими книгами, чем за преступниками. Но все-таки, он выслеживал убийц почти тридцать лет, и преуспел в этом занятии. Он охотился за серийными убийцами, за теми, кто убил всего один раз, за виновниками массовых убийств. За теми, кто действовал преднамеренно и теми, кто не готовился совсем, действовал спонтанно. Все они одинаково отнимали жизни, и все, за редким исключением, были пойманы её мужем.
Да, Рейн-Мари почувствовала облегчение. После рассмотрения и обсуждения с ней множества предложений, Арман выбрал руководство Академией Сюртэ. Чистку авгиевых конюшен, переполненных за годы жестокости и коррупции.
Она радовалась, ровно до того момента, пока с удивлением не обнаружила мрачное выражение его лица.
И в этот момент холод пронзил ее. Не убийственная стужа. Пока лишь предвестник будущих холодов, того, что грядут тяжелые времена.
— Ты целый день ее рассматриваешь, — раздался голос Мирны, прервав грустные размышления Рейн-Мари. Мирна указала на бумагу в руках Рут. Старая поэтесса держала листок осторожно, за краешки.
— Можно мне взглянуть? — попросила Рейн-Мари ласково, протянув руку, словно заманивая в салон автомобиля бродячую собаку. Будь у нее в руке бутылка виски, Рут уже виляла бы хвостом на переднем сидении.
Переводя взгляд с одной на другую, Рут отдала бумагу. Но не Рейн-Мари.
Она отдала ее Кларе.
Глава 5
— Это карта, — склонившись над бумагой, сделал вывод Арман.
— Какова твоя первая версия, мисс Марпл? — спросила Рут. — Вот эти линии, мы зовем их дорогами. А это, — она ткнула узловатым пальцем в бумагу, — река.
Последнее слово она проговорила медленно, демонстрируя безграничное терпение.
Арман выпрямился и уставился на неё поверх очков, потом вернулся к созерцанию карты, расстеленной на столе под светом настольной лампы.
Этим зимним вечером они собрались у Клары на ужин — буйабес со свежим багетом из булочной Сары.
Клара и Габри на кухне добавляли последние ингредиенты в бульон — морские гребешки, креветки, мидии и кусочки лосося — пока Мирна нарезала и поджаривала хлеб.
Тонкий аромат укропа и чеснока витал по дому, смешиваясь с ароматом дымка из камина. За окном наступила стылая беззвездная ночь, облака сгустились, грозя снегопадом.
А в доме было тепло и спокойно.
— Болван, — проворчала Рут.
Несмотря на её комментарии, было совсем не очевидно, чем же на самом деле являлась эта бумага.
На первый взгляд, она совершенно не походила на карту. Слегка помятая, потрепанная, она была красиво и замысловато разрисована — орнамент из медведей, оленей и гусей тянулся вокруг гор и лесов. В буйстве сезонной неразберихи весенняя сирень и пышный пеон соседствовали с кленами в ярком осеннем облачении. В правом верхнем углу снеговик в шапочке и национальном кушаке ceinture fleche вокруг толстой талии, победно вскинувший клюшку.
Сплошная незамутненная радость. Чудаковатая простота, каким-то образом умудрившаяся стать милой и очень трогательной.
Это был отнюдь не примитивный рисунок деревенщины, выполненный с энтузиазмом, большим, чем талант. Тот, кто это нарисовал, был отлично знаком с живописью, работами знаменитых художников, и имел достаточно опыта, чтобы подражать им. Исключение составлял лишь снеговик, который, насколько Гамаш знал, никогда не появлялся на полотнах Констебла, Моне, даже в шедеврах «Группы семи».
Требовалось некоторое время, чтобы сообразить, что рисунок представляет собой, чем является по своей сути.
Картой. Прекрасная в своем совершенстве — с контурными линиями и ориентирами. Три крохотных сосны, как три играющих ребенка, без сомнения обозначала их деревню. Тут были тропинки, каменные изгороди, и даже скала Ларсена, названная в честь коровы корова Свена Ларсена, застряла там, пока ее не спасли.
Гамаш наклонился ниже. Так и есть, вот она, корова.
Здесь имелись даже тонкие, подобно шелковым нитям, линии долготы и широты. Выглядело все так, словно произведение искусства было проглочено географической картой.
— Заметил кое-что странное? — снова заговорила Рут.
— О, да! — ответил он, подняв в упор на старую поэтессу.
Она засмеялась.
— Я имела в виду карту, — продолжила Рут. — И спасибо за комплимент.
Наступила очередь Гамаша улыбнуться, и он вернулся к изучению листка бумаги.
Он мог описать ее, используя множество слов. Красивая. Детальная. Утонченная, несмотря на жирный шрифт. Редкая, сочетающая в себе художественность и практичность.
Была ли она странной? Нет, он бы так не сказал. И всё же, он хорошо знал старую поэтессу, её любовь к языку, знал, как осознанно она использует слова. Даже бессмысленные слова та наполняла смыслом.
И если она сказала “странное”, она подразумевала именно странное. Хотя, возможно, вкладывала в это слово смысл, отличный от того, какой вкладывают в него другие. Она полагала странной воду. Она считала странными овощи. И оплату по счетам.
Гамаш нахмурился, ему показалось, что снеговик куда-то указывает. Куда? Он склонился ниже. Вот.
— Это пирамида, — палец Армана завис над рисунком.
— Да, да, — проговорила Рут нетерпеливо, как будто там повсюду пирамиды. — Но заметил ли ты что-то странное?!
— Она не подписана, — заметил Гамаш, предпринимая еще одну попытку.
— Когда ты последний раз видел карту?! — вопросила Рут. — Напряги мозги, недоумок!
Услышав недовольный голос Рут, Рейн-Мари посмотрела на мужа, поймала его взгляд и улыбнулась в знак сочувствия, прежде чем вернуться к беседе с Оливье.
Они обсуждали находку дня из одеяльной коробки — стопку «Vogues» начала 1900-х.
— Очаровательное чтиво, — сказала Рейн-Мари.
— Я заметил.
Рейн-Мари долго удивлялась, как много можно сказать о человеке по тому, чем завешаны его стены. Картины, книги, декор. Но до сих пор она понятия не имела, что так же много можно сказать о человеке по тому, что в его стенах.
— Тут несомненно жила дама, интересующаяся модой, — добавила она.
— Может, дама, — ответил Оливье, — А может гей.
Он посмотрел в сторону кухни, где Габри, размахивая половником, танцевал. Точнее, изображал танец.
— Думаешь, это был прадедушка Габри? — спросила Рейн-Мари.
— Если человек может происходить из древней династии геев, то этот человек — Габри, — предположил Оливье и Рейн-Мари засмеялась.
— Что ты думаешь про настоящую находку? — отсмеявшись, спросила она.
Оба посмотрели в сторону Армана и Рут, ссутулившихся над столом.
— Карта, — начал Оливье. — Слегка повреждена. Возможно, из-за попадания влаги. Слегка испачкана, но это ожидаемо. Но она хорошо сохранилась благодаря защите стен, не подвергалась действию солнечного света. Поэтому краски до сих пор яркие. Должна быть такой же старой, как и все остальные бумаги — приблизительно под сотню лет. Она сколько-нибудь стоит, как думаешь?
— Я всего лишь архивариус. Это ты у нас торгуешь антиквариатом.
— Вряд ли карта дороже нескольких долларов, — покачал Оливье головой. — Она очаровательна и хорошо нарисована, но по сути это новодел. Чья-то шутка. И карта настолько локальна, что интерес представляет исключительно для нас.
Рейн-Мари была согласна. Карта, конечно, была красивой, но слегка нелепой. Корова, пирамида, подумать только! И три задорные сосны.
Тут их пригласили к столу, если вопль Габри «Пошевеливайтесь, я проголодался!» можно было посчитать за приглашение. Впрочем, в этом не было ничего нового.
Поедая гребешки, креветок и отварного лосося, они обсудили Монреаль Канадиенс и их победоносный сезон, обсудили внешнюю политику и внеплановый выводок щенков золотистого ретривера мадам Лего.
— Думаю взять одного, — сообщила Клара, окунув кусочек поджаренного багета, намазанного шафрановыми аиоли, в бульон. — Я скучаю по Люси. Хорошо бы иметь рядом живое сердечко.
Она посмотрела на Анри, свернувшегося калачом в углу. Роза, временно забыв о своей вражде с псом, в поисках тепла угнездилась прямо в центре этого калача.
— Как продвигаются дела с портретом? — поинтересовалась Рейн-Мари.
Кларе удалось счистить пятна краски с лица, однако ее руки были в почти несмываемом татуаже из разноцветных брызг. Казалось, Клара постепенно перерождается в творение пуантилиста.
— Добро пожаловать на предварительный просмотр, — ответила она. — Но я желаю, чтобы прежде вы все повторили за мной: «Это блестяще, Клара!»
Все захохотали, но, поскольку она не сводила с них глаз, хором проговорили:
— Это блестяще, Клара!
Все, кроме Рут, пробурчавшей:
— Отвратительно, Тошнотворно, Лейкозно, Истерично, Чахоточно, Нудно, Омерзительно!
— Достаточно! — засмеялась Клара. — А если и не блестяще, я согласна на ОТЛИЧНО. Но должна заметить, моя сосредоточенность на картине рассеяна этим проклятым ящиком из-под одеял. Только о нем ночами и думаю.
— Ну хоть что-то ценное вы отыскали? — задал вопрос Габри. — Папочке нужен новый автомобиль, и я надеюсь превратить эту старую одеяльную коробку в Порше.
— В Порше? — удивилась Мирна. — В него-то ты влезешь, но обратно ни за что не выберешься. Ты же как Фред Флитстоун.
— Фред Флитстоун! — начал Арман. — Вот кого ты…
Но поймав предостерегающий взгляд Оливье, не стал продолжать.
— Булочку? — протянул он Габри корзинку с хлебом.
— А эта карта, — снова вернулся к основной теме Габри. — Вы все ею так интересуетесь. Должно быть, она чего-то стоит. Дайте-ка ее мне.
Он вскочил и вернулся с картой, расправил ее на сосновой столешнице.
— Первый раз такое вижу, — проговорил он. — Это что-то особенное.
Вопрос был в том — что именно.
— Это одновременно и карта, и произведение искусства, — заметила Клара. — Разве это не увеличивает её ценность?
— Проблема именно в том, что это и карта, и одновременно произведение искусства, но ни то и не другое по отдельности, — попытался объяснить Оливье. — Но главная проблема в том, что коллекционеры карт собирают экземпляры, на которых отражена определенная местность, чаще та, на которой они сами проживают, либо местность с богатой историей. На нашей же изображен крошечный уголок Квебека без всякого исторического прошлого. Просто деревеньки, домики, этот нелепый снеговик. Она мила нам, потому что мы тут местные жители. У остальных карта просто вызовет недоумение.
— Даю тебе за нее полтинник, — вдруг выдала Рут.
Все повернулись к поэтессе в легком шоке: Рут за всю свою жизнь ни разу не выразила желания за что-нибудь заплатить.
— Полтинник чего? — в один голос спросили Мирна и Оливье.
— Долларов, членоголовые!
— В последний раз, когда она что-то покупала, рассчитывалась лакричными палочками, — проговорила Мирна.
— Стыренными в бистро, — добавил Оливье.
— Зачем она тебе? — спросила Рейн-Мари.
— Что, ни до кого еще не дошло? — удивилась Рут. — Никто из вас так и не увидел? Даже ты, Клюзо?
— Для тебя я мисс Марпл, — сказал Арман. — Что увидели-то? Я вижу прекрасную карту, но вполне понимаю, о чём говорил Оливье. Только для нас она и имеет какую-то ценность.
— А знаешь, почему? — настаивала Рут.
— Почему? — спросила Мирна.
— Вот и разберитесь, — заключила Рут, потом пристальнее вгляделась в Мирну. — Вы кто? Мы знакомы?
Потом отвернулась к Кларе и зашептала:
— Разве она не должна сейчас мыть посуду?
— Потому что чернокожие всегда служанки? — уточнила Клара.
— Тише, — прошипела Рут. — Не хочешь же ты её оскорбить.
— Это я-то оскорбляю её? — еще раз уточнила Клара. — На всякий случай, быть чернокожей не оскорбительно.
— Откуда ты знаешь? — спросила Рут, потом снова обратилась к Мирне: — Не беспокойтесь, я найму вас, если миссис Морроу вас уволит. Лакрицу любите?
— О, бога ради, сумасшедшая ты старая развалина, — сказала Мирна. — Я твоя соседка. Мы знакомы сто лет. Ты каждый день приходишь в мой книжный магазин. Берешь книги и никогда не платишь.
— И кто из нас сошел с ума? — спросила Рут. — Там же не магазин, а библиотека. Так прямо на вывеске и написано. — Рут повернулась к Кларе и снова зашептала: — Сомневаюсь, что она умеет читать. Научишь её, или это повлечет за собой неприятности?
— Там написано Librairie, — сказала Мирна с французским прононсом. — «Магазин» по-французски. И тебе это отлично известно, у тебя отличный французский.
— Не надо меня оскорблять.
— Как может оскорбить признание того факта, что у тебя отличный французский?!
— Думаю, мы ходим по кругу, — прервал их Арман, поднялся и начал убирать со стола. Услышь он эту перебранку несколько лет назад, был бы потрясен. Но он хорошо знал этих людей, поэтому видел за перебранкой кое-что другое — словесное па-де-де.
Так они проявляли привязанность. Любовь.
В такие моменты ему всё еще бывало неловко, но он подозревал, что так и должно быть. То было своего рода представление guerrilla theater. А может им просто нравилось подначивать друг друга.
Собирая тарелки, чтобы отнести их в мойку, он снова бросил взгляд на карту. В свете свечей карта изменилась.
Это не просто завитушки, накарябанные скучающим первопроходцем в попытке скоротать долгие зимние месяцы. Карту рисовали с какой-то целью.
И сейчас он заметил еще одно небольшое изменение. А может ему только показалось.
Снеговик, такой задорный при дневном свете, при свечах потерял жизнерадостность. И даже более того… Тревога? Не она ли это? Может ли этот добряк чего-то бояться? О чём он может тревожиться?
О многом, решил Гамаш, включая горячую воду и добавляя моющее средство в раковину. Человечек из снега боялся вещей, которых весь остальной мир ждал с нетерпением. Неизбежности весны, например.
Да, снеговик, каким бы веселым он ни был, должен в глубине души бояться. Так нарисовано на этой картине. Или карте. Или чем бы оно ни было.
Любовь и тревога. Они идут рука об руку, как попутчики.
Вернувшись к столу за новой порцией тарелок, он заметил, что Рут наблюдает за ним.
— Ну, разглядел? — спросила та тихо, когда он наклонился за ее чашкой.
— Я увидел встревоженного снеговика, — сознался он, и как только слова его прозвучали, стала очевидна вся их нелепость. Однако старую поэтессу они не развеселили, она согласно кивнула.
— Уже горячо.
— Я всё думаю, зачем эта карта нарисована? — сказал Гамаш, снова наклонившись над рисунком.