Великий подвиг! И близко как будто свершение, а все что-то не так получается. Колесо пока недвижно. Потребно терпение.
Все хитрее размещает Кулибин грузы, все хитрее придумывает устройства, чтобы те грузы сдвинули колесо и навечно его завертели.
Давно уж хранит Иван Петрович в секрете сей важный опыт. Сперва, в Петербурге, тайны не было. Однако господа академики улыбками, смехом донимали. Мечту считали вовсе несбыточной. Впрочем, не все. Иные поощряли механика в изыскании самодвижимой машины (Пожалуй, единственным серьезным заблуждением Кулибина за всю его жизнь, единственным напрасным трудом были эти поиски вечного двигателя. Споры ученых о вечном двигателе шли к тому времени уже около двух веков. Только в конце XVIII века большая часть ученых склонилась к мысли, что идея вечного двигателя порочна. Парижская Академия наук перестала принимать к рассмотрению проекты вечных двигателей в 1775 году. Но опыты во многих странах продолжались. Лишь в середине XIX века, через двадцать пять лет после смерти Кулибина, был окончательно признан один из основных законов природы — закон сохранения энергии).
Что смотреть па усмешки!
Разве не ждали многие обрушения модели моста? Разве предвидели ученые мужи, что свет единой свечи может в тысячу раз быть усилен, как в зеркальном фонаре, воспетом Державиным.
А великие открытия прежних веков! Кто почел бы возможной силу огнестрельного пороха прежде его изготовления? За невозможное были сочтены и опыты летания по воздуху. Однако в Монгольфьеровых шарах ныне поднимаются воздушные путешественники, и стало то привычным.
Подобно сему неверие в самодвижимую машину есть лишь неверие в силу разума. И только.
Тогда опыты стали тайными, ночными, чтобы не умерялось душевное горение недобрыми словами да глупым смехом.
Однако грузы и до сей поры не ложились как надо, и колесо оставалось недвижимым.
Меж тем расшива с большими колесами у бортов и тяжелым валом поперек судна достраивалась.
И был явлен опыт.
Сентября 23 дня 1804 года губернатор господин Руновский в сопровождении правителя канцелярии, многих нижегородских дворян и именитых купцов вступил на расшиву.
Гружено было судно песком — 8500 пудов. И было это испытание чем-то похоже на давнее — в Санкт-Петербурге, во дворе Волкова дома, когда всходили академики на легкий, но не прогнувшийся под тяжким грузом мост, чтобы решить, пригодно ли сооружение механика Кулибина для возведения в натуральную величину моста через реку Неву.
Нижегородские чиновники были неторопливы и важны, как академики. И еще недоверчивей.
Однако завезен был вверх по течению пятисотсаженный канат, укреплен на берегу, и судно двинулось.
Шумно ударяли плицы колес о воду, медленно поднималось по Волге машинное судно.
Стоял народ на пристанях, на берегу, и были громкие крики. И называли Кулибина колдуном, чернокнижником — однако не зло, а с одобрением.
Судно прошло за час 409 саженей. То была обычная скорость расшив, ведомых бурлаками.
Господин губернатор, пожав руку Кулибину, сошел с расшивы и, обратившись к спутникам, сказал, что судно обещает великие выгоды государству. Купцы не спорили, однако хранили молчание. Об успехе испытания было выдано Кулибину свидетельство, как некогда об испытании моста.
Вот и приведен к окончанию труд, не обратимый в забаву, в игрушку. Нынче же отослать свидетельство в Петербург и снестись с начальствующими лицами о строении многих машинных судов для волжского судоходства.
Вот она наконец — польза общественная, несомненная. Радостен был Иван Петрович. Хорошая старость, с пользой людям проходит.
Нынче же отписать в Петербург, и время полностью можно отдать самодвижимой машине. Впрочем, есть и иные замыслы.
ДЕЛА КАНЦЕЛЯРСКИЕ
В Петербург было отписано. Господин губернатор с лестным отзывом отослал чертежи машинного судна графу Кочубею, министру внутренних дел.
Министр был человеком возвышенной мысли. Император слушал благосклонно вдохновенные речи графа о высоком жребии России. Мелочами граф, как и венценосный его повелитель, брезговал.
Чертежи Кулибина пылились в канцелярии и не скоро были доложены министру.
Суда машинные для русских рек? Важности начинания граф не усмотрел. Однако дело надобно двинуть. Реки империи числятся по министерству внутренних дел. Натурально, и судоходство. Впрочем, судостроение не есть судоходство и, пожалуй, более относится к ведомству морских сил.
Великий нелюбитель мелких дел, граф Кочубей распорядился проект механика отослать товарищу министра морских сил.
Без поспешности сочинена была бумага. И курьер отнес ее с чертежами Кулибина в Адмиралтейство.
Без поспешности были рассмотрены чертежи в Адмиралтейств-коллегий. Господа члены коллегии примерили и так и сяк— отослать дело было некуда. По размышлении решено было запросить у Кулибина добавочные объяснения — о скорости судна, о том, сколько груза оно несет, и можно ли ходить на судне под парусом, и как будет оно управляться.
Вопросы коллегии и чертежи Кулибина курьер отнес в министерство внутренних дел. Спустя время отправлены они были в Нижний Новгород губернатору.
Губернатор на утреннем докладе полицмейстера среди прочих дел передал ему все присланное от графа Кочубея для вручения под расписку Кулибину.
И было это спустя три года после отсылки чертежей в Петербург.
Господин полицмейстер, зайдя в сумерках к Кулибину, хозяина в приемном покое не застал. Он учтиво поклонился недвижно стоявшему в темном углу офицеру малого роста. Офицер на поклон не ответствовал, хотя чина был невысокого.
Полицмейстер обиделся и, прищурив глаза, решительным шагом прошел в угол. Ткнул офицера пальцем, плюнул в сердцах, посулил хозяину черта и перекрестился:
— И впрямь колдун, чернокнижник!
Офицер был неживой. Статуй, восковая кукла, одетая в мундир. И при том в одной штанине. Другая нога голая. Впрочем, не восковая, а из кожи и металла, на шарнирах каких-то. Не поймешь, к чему бы это...
Вошел Кулибин.
Быстро взял из рук полицмейстера протянутый им портфель и подошел к окну — прочесть бумагу, при которой возвращались чертежи.
Вздохнул, положил на стул портфель: что ж, объяснения сочинять стало привычным. Однако снова медленность. А время позднее — восьмой десяток пошел. Неужто ночь опустится, смерть придет прежде окончания хоть сего замысла?
Меж тем полицмейстер уставился неподвижным взором на статуй. Не означает ли напяленный на куклу мундир ионошепия русскому воинству? Чего ради одноштанная фигура в углу водружена?
Сомнение так ясно отразилось на хмуром лице полицмейстера, что Кулибин повеселел. И объяснять ничего не стал.
Дни заполнены. Записка министерству — как судно будет управляться, с особо подробными чертежами, с таблицами для сравнения скорости расшивы и механического судна, с рассуждением об экономических выгодах пуска по Волге машинных судов. Постройка их сулит казне доходы миллионные. Сулит она купцам дешевизну перевозки.
Прямая выгода народу — подешевеет соль, подешевеют прочие товары, что идут с низовья. Труд бурлацкий станет легче.
Объяснение отправлено в столицу — несмышленому младенцу ясна будет выгода. А поймут ли члены Адмиралтейств-коллегий — кто знает. Впрочем, и то надо взять во внимание: о выгодах торговых надлежит иметь суждение министерству внутренних дел, а отнюдь не Адмиралтейств-коллегий. Можно предвидеть медленность в сношении двух ведомств.
И отправлена в столицу кукла офицера с механической ногой, много удобней прежней, изготовленной для офицера Непейцына. И отдельно образцы ноги. Сделано и отправлено в нужное время: немало солдат, офицеров лишилось природных ног в горьком сражении аустерлицком, в бесславном походе по австрийской земле. Хотел Кулибин облегчить участь убогих — вместо безобразных деревяшек и костылей снабдить их натуральными ногами, произведенными искусством механика.
В Санкт-Петербурге, в Хирургической академии, знаменитый врач Иоганн Буш дал славный отзыв о механической ноге нижегородского механика. Об отзыве были разговоры в академии, но не более того.
А по прошествии года списал Иван Петрович в памятную книгу строки из «Санкт-Петербургских ведомостей». Сообщали «Ведомости», что в городе Париже Наполеон рассматривал образцы механических ног, представленных неким господином Мельцелем. Был слух, будто оный господин весьма обогатился во Франции изготовлением механических ног, кои по обстоятельству непрерывных войн были в постоянном спросе.
И был другой слух: будто одна из механических ног, посланных Кулибиным в академию, увезена за границу и по ее образцу построил Мельцель свою. Списал на память Иван Петрович заметку из «Ведомостей». Обида. Не ему обида — русским воинам, награжденным за службу отечеству безобразной деревяшкой и под стать ей дубовым костылем.
Идут месяцы. Годы идут. Машина самодвижимая не ладится. Много еще труда на нее нужно положить. Граф Кочубей молчит. И у господ членов Адмиралтейств-коллегий, видно, тоже нет интереса к машинным судам.
А тут дом отцовский разваливается. Пришлось новый строить, отрывать деньги от нужных опытов. Опять долги завелись. Зато дом поставил хороший, просторный и светлый, в два жилья.
И вдруг мелки, неважны стали прежние заботы. Наполеоновское войско вступило в пределы России.
Вести тревожны. Французы в Смоленске, французы идут на Москву. Потом была радость — реляция о славном сражении под деревней Бородино. Победа. В соборе архиерей служил торжественный молебен.
А больше радостных реляций не поступало. Впрочем, горьким слухам, будто Наполеон приближается к Москве, в Нижнем не верили. Но потом поверили: кареты, возы с поклажей стали въезжать в город. Что ни день, то больше. Московские баре покидали древнюю столицу. Выглядывали из карет, смотрели на незнакомые улицы. Доверенные слуги бегали, искали пристойные помещения. Господа же выходили из карет молчаливые, стараясь не показать растерянности в мыслях.
Прибыл знаменитый историограф Николай Михайлович Карамзин и, по слухам, едва распаковав необходимые вещи, сел за продолжение труда. Говорили, что пишет ныне о войне, коей минуло два века,—о подвиге нижегородского купца Козьмы Минина и князя Пожарского.
Прибыли также баснописец Иван Иванович Дмитриев и весьма чтимый Кулибиным за прелесть стихов Батюшков. Семенил по городу, любопытно озираясь и заглядывая в лавки, Василий Львович Пушкин. Москвичи держались своим кругом, новых знакомств в городе заводили мало. Ивану Петровичу ни с кем из них встретиться не пришлось.
Да и не было большой охоты. Хоть ныне, по причине войны, хлопоты о строении машинных судов пришлось вовсе оставить, а без дела, без труда Кулибин не знал бы, как жить. И все время уходило на труд — думал над самодвижимой машиной, чертил, менял части в модели. Все не хватало чего-то, все ускользало — где же ошибка? По расчетам выходило верно, в натуре же машина оставалась недвижимой.
В новом доме жилось хорошо, удобно. Старость напоминала о себе не всечасно, только глаза быстро уставали. Для отдыха играл Иван Петрович на гуслях. Купить фортепьяно не было денег. А надо бы купить — и для игры и для труда. Давний есть замысел об усовершенствовании сего превосходного инструмента. Небольшими переменами в устройстве можно улучшить звук.
Думал непрестанно о воинах, проливавших кровь в сражениях с полчищами врага. Чем помочь? Стар, не пойдешь в ополчение.
И пришли вести радостные: ушли французы из Москвы, гонит их из пределов России славное русское воинство, славный фельдмаршал Кутузов. Победа!
Потянулись из Нижнего обратно в Москву кареты да возы с поклажей. Впрочем, многие и остались — у кого дома в Москве сгорели.
А когда горе народное осталось позади, пришло нежданное горе к Ивану Петровичу.
ЖЕЛЕЗНЫЙ МОСТ
Кулибин проснулся от криков на улице. Он по-стариковски не сразу очнулся от сновидений. А раскрывши глаза, увидел, что горница не по-хорошему светла: отблески пламени танцевали по стенам. Пахло дымом.
Иван Петрович разбудил жену и босой, накинув, что под руку попалось, бросился к окну. Пылало четыре не то пять соседних строений. Ветер уже забросил головню к кулибинскому дому. Занялась галерейка, обведенная вкруг дома, полз огонь по ступенькам переднего крыльца...
Вынес Иван Петрович трех своих малых дочерей и вернулся с заднего крыльца в дом. Свет пламени не пробивал дымной стены. Задыхаясь от нестерпимого кашля, ощупью собирал Иван Петрович со стола, из укладок чертежи да нужные бумаги и выбрасывал в окно. А более ничего не успел. Почему-то сорвал со стены часы с кукушкой, сунул под мышку и, шатаясь, пробрался к выходу.
Час был еще не поздний. Баре, возвращаясь в колясках и каретах из театра, приказывали кучерам свернуть к Успенскому съезду: нежданное представление пышнее театрального. Они смотрели, как суетился простой люд, неумело пытаясь отстоять еще не охваченные огнем дома, жалостливо покачивали головой, слушая причитания погорельцев — народа все небогатого, терявшего и кров и пожитки.
Дом Кулибина стоял на холме, в стороне от пожара, и отстоять его было возможно — сокрушить галерейку да крыльцо. Зрители в каретах бились об заклад, сгорит ли кулибинский дом.
Не хватало воды, не хватало багров рушить занявшиеся пристройки да заборы. А криком и толчеей не собьешь огня...
И вот обвалилась с треском верхняя светелка кулибинского дома, весело поднялся к небу огонь, насквозь просветив еще крепко стоявший дом,— словно пышная иллюминация, какие сочинял Иван Петрович князю Таврическому.
Уплатив заклады, проигравшие недовольно уезжали домой спать.
Кулибин смотрел на огонь, думал о непрочности дерева. Гниет, горит... Мост через Неву надобно строить железный.
Кто-то из старых знакомцев увел к себе жену и детей Ивана Петровича.
В третьем часу ночи пожар стих. Легкий ветерок играл пеплом, относил в дальние улицы дым.
Так остался Иван Петрович бездомным. А лет ему было от роду семьдесят восемь.
До утра он сидел у пожарища. Думал. Модели погибли, все изготовленное для самодвижимой машины сгорело. Беда. Где жить? Денег вовсе нет, не построишь нового дома. Беда. Силы нужны, спокойствие для завершения важных замыслов. Нет, не писано на роду спокойствие. А мост через Неву надлежит сооружать железный, на каменных быках.
На рассвете увидел — бежит к нему старик. Кто такой? Не разглядеть в утренней дымке.
Прибежал, сел на камень - отдышаться. Плачет. Вымолвил наконец:
— Иван Петрович, отец родной, вот горе-то! Иван Петрович, батюшка, Христом богом молю: пойди ко мне жить с семейством, пока отстроишься! Хоромы, сам знаешь, небогатые, да лучшую горенку тебе отдам. Не откажи!
Верным другом остался нижегородский часовой мастер Алексей Пятериков, первый ученик Кулибина.
Поднялся Иван Петрович, молча поцеловал друга, оперся на его руку, и пошли два старика.
— Не кручинься, Иван Петрович, денег тебе выхлопочем на новое строение.
Кулибин приостановился, подумал и недовольно ответил:
— Прежнее мнение о деревянном мосте вовсе оставить. Мост через Неву надобно строить железный. И два разводных пролета для пропуска судов — у правого берега и у левого.
Пятериков опасливо взглянул — не тронулся ли Иван Петрович умом.
Пожил у Пятерикова, потом у старшей дочери, в селе Карповке, близ Нижнего.
Зять хлопотал. Из общественного призрения, учрежденного для помощи беднякам, выдали шестьсот рублей на строение дома. Мало. Дали немного денег вперед в счет пенсиона. Хорошо еще, заимодавцы терпят, не требуют долгов. А строить новое жилье хлопотно: время, силы отнимет.
Присмотрел Иван Петрович ветхий домик, купил. Одна радость, что садик есть. Запущенный, но оно и лучше: в саду потрудиться — от тяжких мыслей отдохновение.
Сочинял же Кулибин тогда проект железного моста через Неву. О том уже и прежде были заметы — их спас Иван Петрович от огня.