— Если меня победят, то я прикажу бросить в этот костер все мои сокровища, подняться туда всем моим женам, а затем подожгу город. От пламени, которое охватит город, разгорится и мой костер.
Это предупреждение не было забыто.
Видя, что Юба возвращается побежденным, жители Замы закрыли ворота и, поднявшись на стены, крикнули Юбе, что если тот приблизится к городу на расстояние полета стрелы, они ответят ураганом стрел. Юба потребовал выдать его жен — ему отказали. Он потребовал свои сокровища — их не отдали.
Тогда, обернувшись к Петрею, он сказал:
— Ну что ж. Теперь мне ничего не остается, как выполнить свое обещание.
Дело в том, что еще раньше Петрей и Юба договорились сразиться друг с другом. Они достали мечи, и начался настоящий гладиаторский бой. Инстинкт самосохранения был очень велик, и каждый дрался, надеясь, что сможет убить противника.
Юба, более сильный, а возможно, и более ловкий, пронзил Петрея. Петрей упал бездыханный.
Затем, боясь, что не сможет разом покончить с собой, Юба подозвал раба и, протянув ему меч, приказал убить себя. Раб повиновался и убил его.
Оставшиеся солдаты бежали и собрались на небольшом холме невдалеке от лагеря Юбы. Но их ждала там та же участь.
Тогда эти несчастные, видя, что все потеряно, начали бросать оружие и умолять о снисхождении бывших своих сограждан, называя их братьями. Но цезарианцы, возмущенные жестокостью Сципиона и других помпеянцев, зверски убивавших пленных, приказали, чтобы побежденные готовились к смерти. И вскоре те были убиты, все до единого.
Цезарь потерял в этой битве всего сто пятьдесят солдат.
Его армия все еще находилась в боевом порядке у стен Тапса, к тому же у него были шестьдесят четыре слона, отобранные у противника, со всей экипировкой, вооружением и башнями. Цезарь надеялся своим присутствием устрашить упрямого Вергилия и тех, кто находился с ним. Он предложил тому сдаться, но не получил никакого ответа. Тогда, приблизившись к крепостным стенам, он позвал Вергилия, но тот так и не показался.
Цезарь не мог больше терять времени. Он собрал армию у стен Тапса, похвалил солдат, выдал награды, денежные вознаграждения старым легионерам и, восседая на троне, лично раздал так называемые премии за храбрость. Затем, оставив три легиона Ребилию для продолжения осады города и два легиона Домицию для осады Тиздра[408], он направился к Утике, выслав вперед Мессалу с кавалерией, так как кавалерия Сципиона бежала в том же направлении.
Кавалерия помпеянцев достигла ворот города Пасадес, но, узнав о поражении Сципиона, жители отказались открыть ворота. Тогда помпеянцы силой захватили город, развели большой костер на центральной площади и побросали в огонь жителей, невзирая на их возраст и пол. Цезарь вошел в город слишком поздно, чтобы можно было что-либо изменить.
На третий день после битвы ночью в Утику прибыл курьер и сообщил Катону, что при Тапсе состоялось грандиозное сражение, что все потеряно без какой-либо возможности что-нибудь вернуть, что Цезарь занял два лагеря Сципиона и лагерь Юбы, а теперь направляется к Утике.
Два дня спустя кавалерия, сбежавшая из Тапса, та самая, что подожгла Пасадес и погубила всех жителей, появилась у стен Утики.
Здесь, а точнее — у подножия крепостной стены, в небольшой укрепленной зоне, которую построили для себя плебеи, они и разместились. Катон, зная, что плебеи симпатизируют Цезарю, прогнал их из крепости.
Вновь прибывшие поняли, что люди, находившиеся перед ними, за Цезаря, и поэтому Катон выдворил их из города. Тогда они решили наказать их так же, как и жителей Пасадеса. Но плебеи вооружились камнями и палками и, воодушевленные слухами о победе Цезаря, набросились на помпеянцев, которые в ярости прорвались в город, готовые излить свою злость на кого угодно. Они нападали на дома, которые выглядели поприличнее, грабили их, перебили часть жителей.
Быстро прибыл Катон и обратился к воинам с призывом проявить гуманность и благоразумие, прекратить погромы, но подобные чувства вовсе не были знакомы озверевшей толпе. Тогда он был вынужден принять другое решение, использовать иные аргументы: дал каждому из них по сто сестерциев и уволил из армии. В свою очередь Фауст Сулла выдал из своих денег столько же, встал во главе этого войска и, не зная, что произошло с Юбой, направился в сторону Замы, где надеялся встретить нумидийского царя.
Остановимся на миг, чтобы узнать, что произошло с остальными помпеянцами. Вергилий, понимая, что окружен и с моря и с суши, а все его сторонники перебиты или бежали, сдался Ребилию. Консидий, находившийся в Тиздре с гарнизоном парфян и гладиаторов, узнав в свою очередь о поражении Сципиона и приближении Домиция, потерял всякую надежду сохранить город и тайно сбежал в сопровождении нескольких парфян, которые по дороге убили его, чтобы забрать имевшиеся при нем деньги.
И наконец, Сципион, бежавший на галере и мечтавший добраться до Испании, долго раскачивался на морских волнах во время бури, пока его не прибило к берегу в порту Гиппон[409], где он сразу же был окружен флотом Ситтия, стоявшим на рейде. Сципион пытался дать бой, но его корабли оказались куда слабее кораблей противника и были потоплены — исчезли в морской пучине вместе со всеми, кто на них находился.
LXXX
Мы заранее поведали об этих событиях, чтобы уже не возвращаться к командующим подразделениями армии Помпея и обратиться к Катону. После того как триста всадников-беглецов, гонимые камнями и палками плебеев проникли в крепость, ограбили самые богатые дома и отказывались уходить до тех пор, пока Катон не заплатил им, в городе начался большой переполох, каждый хотел бежать, полагая, что стены крепости недостаточно надежны, чтобы защитить их. Люди метались по улицам, словно обезумевшие, испуская отчаянные крики. Катон вышел им навстречу и остановил панику. Затем, уже в который раз, повторил, что плохие вести всегда немного преувеличены и, по всей вероятности, несчастье не так уж велико, как о том говорят.
Таким образом ему удалось немного успокоить жителей.
Катон собрал совещание, на котором присутствовали триста важных персон из римлян, проживавших в Утике и занимавшихся там торговыми и денежными делами. Его так и назвали совещанием «Тех трехсот».
Катон пригласил их в храм Юпитера вместе со всеми находившимися в Утике сенаторами и их детьми. Он тоже отправился на это совещание. Жители города все еще пребывали в страхе и неведении, суетились, метались из стороны в сторону, он же, спокойный, уверенный, шел по улицам и держал в руке список, который читал на ходу. Список включал перечень военных ресурсов, машин, оружия, продовольствия и численность войска.
Когда все собрались, Катон обратился к «тем тремстам», похвалил их за преданность и честность, которые они сохранили по отношению к нему, призвал не терять надежды, и более того, поддерживать друг друга и не разбегаться. По мнению Катона, это означало для всех одно — смерть.
— Если останетесь вместе, — говорил он, — Цезарь будет уважать вас больше, а если попросите пощады, он простит вас легче. И все же подумайте, что вам надлежит делать, вы сами хозяева своей судьбы. Подумайте, примите решение, я не стану осуждать никого. Если ваши чувства меняются так же легко, как направление ветра, я сочту это изменение необходимым. Хотите противостоять несчастью, одолеть опасность, защитить свободу? Я воздам вам хвалу, буду восхищаться вашей порядочностью и предложу себя на должность главнокомандующего, чтобы воевать рядом с вами. И только когда вы поймете, как складывается судьба вашей родины — так как родина ваша не Андруметис, не Утика, но Рим, который много раз, благодаря собственным достоинству и славе, преодолевал куда более глубокие пропасти, чем теперь, — у вас останется еще много возможностей для спасения, много возможностей оказаться в безопасности. Важно, чтобы вы боролись против человека, который действует не по своей воле, а под давлением обстоятельств и которого собственные проблемы разрывают и растаскивают одновременно в разные стороны. Испания, взбунтовавшись против Цезаря, перешла на сторону помпеянцев. Сам Рим еще не полностью попал в ярмо, к которому не привыкнет никогда. Он непременно восстанет против рабства, он готов восстать при малейшем изменении. Не убегайте от опасности, напротив, учитесь даже у врага, который, для того чтобы творить все эти несправедливости, сам ежедневно рискует жизнью, который, воюя, никогда не уверен в полной победе. И да будет ваша жизнь счастливой, если станете победителями, и пусть вас ждет самая славная смерть, если вам суждено умереть в бою. И наконец, думайте и молитесь богам, чтобы ваши честность и преданность, которые вы уже доказали, позволили привести к победному исходу все принятые вами решения!
Так говорил Катон. Не только его слова, но и он сам вызывали понимание и уважение слушавших; большинство из них, видя достоинства его души, его человечность и смелость, забыли о сиюминутной опасности и смотрели на Катона, как на человека непобедимого. Таким образом он получил все полномочия.
— Лучше умереть, — говорили они, слушая Катона, — чем спасти свою жизнь, предав такую честную и чистую веру!
Один из «тех трехсот» предложил предоставить свободу рабам, почти все собрание тут же поддержало эту идею. Но Катон был против.
— Такое, — сказал он, — неверно и незаконно. Только если их освободят хозяева, я смогу принять в свою армию любого, кто в состоянии носить оружие.
Тогда поднялись несколько человек и воскликнули:
— Мы предоставляем свободу своим рабам!
— Хорошо, — ответил Катон. — Необходимо узаконить эту декларацию.
Все выступления были записаны.
В то же время Катон получил письма от Юбы и Сципиона. Юба отступил в горы и еще не успел совершить своей фатальной вылазки на Заму. Он хотел узнать, каковы планы Катона.
«Если хочешь покинуть Утику и встретиться со мной, — писал Юба, — то я буду тебя ждать. Если же захочешь там обороняться, то я прибуду со своей армией тебе на помощь».
Сципион стоял на якоре за высоким скалистым мысом невдалеке от У тики и ждал, какое решение примет Катон.
Катон задержал у себя посланцев, доставивших ему письма, пока не узнал о позиции «тех трехсот». Но вскоре собрание разделилось на два лагеря. Сенаторы из Рима, которые любой ценой хотели побыстрее усесться в свои курульные кресла, были полны энтузиазма и готовы на любые жертвы ради достижения этой цели; после речи Катона они освободили своих рабов, и тех тут же призвали на военную службу. Другие — торговцы, спекулянты, занимавшиеся доставкой товаров по морю, или мнившие себя всадниками, чье основное занятие составляла торговля рабами, очень быстро забыли о словах Катона, а если и помнили, то только то, что осело у них в голове после того, как они пропустили эти высказывания через призму своих понятий.
«Они коррумпированы, — пишет Плутарх, — и теряют тепло, едва успев согреться, остывают, как только удаляются от огня.
Таковы были эти люди, разгоряченные присутствием Катона. Пока Катон был там, пока находился у них перед глазами, пока говорил им речи и вдохновлял их, все шло великолепно, но стоило им остаться наедине с собственными мыслями, как страх перед Цезарем изгонял из их душ даже след уважения к Катону, к его порядочности и законопослушанию».
И действительно, вот какие велись разговоры.
— Вообще, кто мы мы такие и кого собираемся ослушаться? Разве не в Цезаре сосредоточена сегодня вся сила Рима? Ни один из нас не является ни Помпеем, ни Сципионом, ни даже Катоном. Мы просто торговцы, у которых нет другой цели, кроме как быть порядочными торговцами. Нам нет места в политике ни сейчас, ни в будущем. Когда другие унижаются перед мерзким ликом террора, и унижаются намного больше, чем следовало бы, почему-то именно мы, жалкие и несчастные, должны, видите ли, выбрать этот момент для того, чтобы бороться за свободу Рима! Это же чистое безрассудство — вести здесь, в Утике, войну против того, от кого сбежали и Катон, и Великий Помпей, оставив в его руках власть над миром! Что нам делать? Мы освободим наших рабов, но кто мы сами, как не несчастные рабы, которым остается лишь та свобода, которую соизволит даровать нам Цезарь. Пора отрезветь! Покончить с этим кошмаром! Пора бы каждому знать свое место. И, пока еще есть возможность, обратиться к милости победителя и попросить его соблаговолить принять нас!
Заметьте, так говорили самые умеренные, остальные же вообще ничего не говорили, а только ждали удобного случая, чтобы захватить сенаторов и сдать их Цезарю. Итак, самые честные из рядов этих достойных торговцев, которые в мирное время считали бы постыдным не уважать законы, сейчас помышляли только о предательстве.
Катон хорошо знал, с кем имеет дело, а потому не хотел, чтобы Юба и Сципион подверглись той же опасности, которая грозила сенаторам и даже ему самому, так как не мог быть уверен, что, если бы Цезарь сильно захотел того, эти люди не предали бы его немедленно. И поэтому он написал Юбе и Сципиону, чтобы они не думали приближаться к Утике.
Тогда Сципион решил идти в Испанию, а Юба — остаться в своей столице. Мы уже знаем, что с ними обоими произошло.
В это время, помимо кавалеристов, которые грабили Утику и получили вознаграждение от Катона и Суллы, в поисках убежища прибыла еще одна довольно многочисленная группа всадников.
Вспомнив про грабеж, Катон закрыл перед ними ворота. Тогда они направили к нему парламентеров. Одни беглецы хотели найти Юбу, другие просились под командование Катона. Парламентеры имели задание посоветоваться с Катоном относительно того, как им быть дальше. Среди беглецов были люди, знавшие, что жители города на стороне Цезаря, и потому опасавшиеся входить в него. Они просили Катона прибыть к ним.
Но Катон находился в ситуации, сходной с той, в которой оказался Данте во Флоренции, когда он, должный отправить кого-нибудь в Венецию, сказал себе: «Если я останусь, кто тогда пойдет? А если пойду, кто тогда останется?»
И Катон поручил Марку Рабирию остаться в городе и не спускать глаз с «тех трехсот». Сам же взял с собой сенаторов, вышел с ними из города и отправился на переговоры. В его отсутствие Марк Рабирий должен был принять списки рабов, объявленных свободными, обращаться с населением мягко, никого не обижать.
Командиры кавалерийской части поджидали Катона с нетерпением. Они прекрасно понимали, что этот человек — их единственная надежда. В свою очередь и он рассчитывал на них.
Катон обратился к ним с настойчивой просьбой выбрать между ним и Юбой, советуя выбрать его; затем, выбирая таким же образом между Римом и Замой, советовал выбрать Рим. Он призвал их сплотиться вокруг сенаторов, которые, если и не являлись материальной силой, то хотя бы выражали силу политическую. Кавалерия могла бы войти вместе с ним в Утику, хорошо укрепленный город, прекрасно снабженный продовольствием и боеприпасами на несколько лет, и уже оттуда противостоять Цезарю, как некогда Марсель, который, хоть и не имел таких преимуществ, а все же устоял.
Со слезами на глазах сенаторы обратились к солдатам с той же просьбой. Командиры отошли, чтобы посоветоваться со своими подчиненными.
В ожидании Катон уселся на небольшой холм вместе с сенаторами. Но не успели они разместиться, как увидели, что к ним направляется галопом всадник. Это был Марк Рабирий, мчавшийся во весь опор сообщить, что «те триста» взбунтовались, спровоцировали недовольство среди горожан, разжигая их страсти.
Этот бунт был смертельно опасен для сенаторов, поэтому они заныли и начали умолять Катона не бросать их на произвол судьбы. В этой страшной буре он был для них единственной путеводной звездой, оставшейся яркой и незапятнанной на небосводе, и каждый заблудший или потерпевший крушение устремлялся к ней.
Катон послал Марка Рабирия обратно в Утику сообщить от его имени «тем тремстам», что они должны непременно дождаться его, прежде чем принять какое-либо решение. Тот отправился.
Между тем вернулись командиры.
— Мы не желаем служить Юбе или становиться нумидийцами, если последуем за Юбой. Более того, мы не боимся Цезаря, пока нами командует Катон! Но нам кажется опасным заточить себя в таком городе, как Утика, с этими так называемыми мирными жителями, чья преданность весьма сомнительна. Пока они ведут себя спокойно и тихо — воины не знали, что сообщил Рабирий, — но как только появится Цезарь, помогут ему в атаке и предадут нас… Если Катон хочет, чтобы мы служили под его началом, то он должен отказаться от Утики и позволить сделать с городом то, что мы хотим, да мы и не скрываем, что собираемся сделать, — прогоним или перебьем всех жителей. Только тогда мы будем чувствовать себя в безопасности в стенах этого города.
Катон понимал, что эти меры оправданы, раз эти люди хотят быть в безопасности, но способ был слишком уж варварским.