Из горла Кия вырвался хриплый стон. И на него надвинулась тень.
Он скосил глаза и увидел двух гуннов - старшего, низенького кривоногого толстяка, и высокого, худощавого отрока. Привлечённые стоном, они остановились над Кием и с настороженным любопытством рассматривали русоволосого великана- полянина.
Молодой гунн выдернул из ножен саблю и занёс её над головой Кия, направляя острие прямо в лицо. Но толстяк что-то воскликнул, видимо, предостерегая, и тот убрал саблю.
Вдвоём они быстро растащили убитых. Затем толстяк, пнув ногой Кия под бок, знаками показал, чтобы тот встал.
Кий медленно, с большим усилием, так как тело едва слушалось его, поднялся и почувствовал, как закружилась голова, а ноги словно ходули, нетвёрдо стоят на земле. Видимо давал себя знать сильный удар по голове.
Толстяк оглядел пленника со всех сторон и, когда удостоверился, что тот не ранен, вытащил из кармана верёвку и скрутил ему руки за спиной.
- Иди!
Его привели к большой группе пленников и привязали к суковатой жерди, прилаженной, как коновязь, между двумя деревьями. Так привязывают коней, - с той только разницей, что пленников прикрутили значительно крепче, да ещё по сторонам два стражника встали.
Кий оперся боком о жердь - задумался.
Произошло самое страшное, как он и предполагал, поляне понесли сокрушительное поражение. И хотя не всё племя покорено, не вся рать полян погибла - но что из этого? Сила полян значительно утрачена, и тем родам, что соберутся у Каменного Острова, будет ещё труднее теперь противостоять гуннам. Да и смогут ли они вообще противостоять? Не разобьют ли их гунны в первые же минуты боя, как дружину Радогаста? Рассекут своим клином лавы полян, как они только что сделали здесь.
После этого боя Кию стало ясно, что поляне, принимая бой в пешем строю, не смогут остановить мощный удар гуннов на конях, которые разгоняясь, набирают такую скорость и силу, что сметают всё на своём пути… Против всадников необходимы тоже всадники! Против клина гуннов нужно выставить свой клин или такой мощный заслон, может, из нескольких десятков лав, о который клин гуннов расплющился бы, как острие копья о каменную скалу! Но как это сделать?
Мысли роем носились в голове, всё ещё болевшей от удара то ли булавой, то ли конским копытом, но больше ничего путного Кий придумать не мог.
Его внимание привлёк отряд гуннов, неторопливо объезжающий поле боя. Впереди на белом коне скакал всадник в богатой одежде. Оружие его сверкало золотом, седло - серебром, а шапка - самоцветами.
- Каган! Каган! - закричали стражники и согнулись в низком поклоне.
Отряд приближался. Пленники, кто примостился было сидеть, повскакивали, во все глаза смотрели на того, от одного жеста которого зависела их жизнь. Наступила тишина.
Кто-то из пленённых вдруг воскликнул:
- Глядите-ка - там Чёрный Вепрь, наш княжич!
- Где?
- Рядом с каганом…
- Взяли, значит, в полон?
- Да нет, вольный… При оружии… Неужто перекинулся на сторону гуннов?
- Не может быть! Должно, это кто-то другой!
- Ну да, другой… Он!
Стражники прикрикнули:
- Тш-ш-ш!… Молчать!
Кий закусил губу. Он не удивился, увидав Чёрного Вепря рядом с Эрнаком, так как знал о нём больше, чем другие воины, только начинающие догадываться о измене младшего княжича, а об убийстве воеводы Радогаста даже не подозревали… Он только сейчас подумал о себе: ведь встреча с Черным Вепрем - для него неминуемая смерть.
Каган остановился на возвышении, откуда хорош о просматривалось всё поле брани. Молча смотрел на белые - полян, и тёмные - гуннов, трупы. Гуннов было значительно меньше, и на лице кагана появилась довольная улыбка.
Потом он обернулся к пленникам, скользнул злорадным взглядом по их насупленным, мрачным лицам.
Кий не сводил глаз с кагана, невысокого толстяка с большой сивой головой и тёмным широким лицом. Сквозь редкую седую бородку и такие же редкие усы просвечивала потная от жары жёлто-коричневая кожа стареющего гунна. Кию припомнились рассказы отца про Аттилу, и он подумал, что Эрнак, пожалуй, очень похож на «отца гуннов». А как же иначе - он сын.
Эрнак вдруг указал рукой на множество убитых воинов-полян, и по-словенски, на языке родственных с полянами племён, которые жили на Дунае и за Карпатами, хрипло прокаркал:
- Смотрите!… Так будет с каждым, кто не покорится гуннам и поднимет на них оружие!… Сам Тенгрихан призвал гуннов к господству над другими народами и племенами, и владычество это - на десять тысяч лет! - помолчав немного, понизил голос и продолжил: - За то, что вы посмели поднять на меня меч, вас следовало бы предать лютой смерти или продать в рабство ромеям! Но я не сделаю этого… Только потому, что за вас вступился ваш князь Чёрный Вепрь, он пообещал - и за себя и за вас - верно служить мне и во время мира, и во время войны…
Чёрный Вепрь при этих словах встал рядом с каганом и прокричал:
- Поляне! Родовичи! Я есмь князь ваш…
Кто-то из полонённых, прервал его:
- Мы тебя не выбирали… Разве собиралось вече наших родов или старейшин? Где наш воевода Радогаст?
Чёрный Вепрь вздрогнул и окинул взглядом стоящих перед ним, желая найти смельчака. Взор его остановился на Кие.
- Ты!? Живой? - не смог скрыть хищной радости Чёрный Вепрь. - Значит, это ты не признаешь меня князем? А-а? Это ты тут против князя голос поднимаешь?
Видя, какой злобой светятся глаза княжича, Кий понял, что пощады ему ждать нечего, и потому решил не утаивать того, что знал. Будь что будет! Главное - изобличить братоубийцу, чтобы родовичи знали, кого им вороги ставят князем:
- Князем никто из нас тебя не признает, мы на вече избрали воеводой Радогаста!
- Радогаст погиб! - воскликнул Чёрный Вепрь.
- Ты видел?
- Я только что видел его мёртвым!
- А как он погиб? Скажи всем!
- В бою, конечно. Как же иначе?
- Нет, Чёрный Вепрь, он погиб от твоей руки! Пускай все знают, что это ты, своей рукой направил стрелу в спину своему брату!
- Это лжа! - закричал Чёрный Вепрь. - Ты оговариваешь меня, так как не можешь простить мне того, что я беру себе в жены дочь князя Добромира, на которую ты посмел позариться…
- Нет, не лжа! Воевода Радогаст узнал стрелу, что его поразила! Это твоя стрела, Вепрь!… А то, что ты украл, аки тать, мою жену и где-то здесь сокрыл, это тоже правда!
Полонённые возмущённо загомонили, зашумели. Раздались выкрики:
- Выродок! Злой дух!
- Мы не признаем тебя за князя!
- Тать!
- Братоубивец!
- Не достоин ты княжить над нами.
Каган Эрнак молчал, лишь переводил взгляд с одного на другого, который громче кричал. А Чёрный Вепрь побледнел, задёргался, как в припадке падучей. Глаза сверкнули неистовой яростью. Выхватил меч, из судорожно перекошенного рта вырвался дикий крик:
- Я убью тебя!
Всё произошло так быстро и неожиданно, что никто не успел и глазом моргнуть. Чёрный Вепрь ударил коня под бока - и ринулся вперёд с такой злостью, словно хотел одним махом уложить всех пленённых.
Но ещё быстрей с уст кагана слетело какое-то слово - и наперерез княжичу метнулся Крек, схватил его коня за поводья.
- Назад, Чёрный Вепрь! - прогремел голос кагана. И когда тот нехотя вернулся на прежнее место, жёстко сказал: - Ты забыл, кто здесь твой владыка!… Только я могу решать кого и когда надо лишить жизни. Об этом тебе тоже следует помнить всегда!
Чёрный Вепрь сразу сник, рука с мечом опустилась. Действительно, в своём гневе он забыл обо всём: и о своём княжеском достоинстве, и о сотнях глаз, что следили за каждым его жестом, о сотнях ушей, что ловили каждое его слово, забыл - самое для него опасное - даже о присутствии верховного правителя гуннов.
- Прости меня, вуйко, - прошептал он, низко, до шеи лошади, кланяясь и отъезжая немного назад. - Не сдержался из-за наглости брехливого раба! Его надо убить!…
- Безусловно, он заслужил смерть, - кивнул Эрнак и, подумав добавил: - Как и все остальные, кто не желает признать, что я решил тебя сделать князем… Но снести мечом голову - это слишком лёгкая смерть для врага!… Покарать его нужно по- другому. Чтобы и сам почувствовал, в каких муках умирает, и чтобы другие, неразумные, глядя как долго и страшно он издыхает, стали понимать, как надо себя вести рабам кагана.
- Так как же он должен умереть? - спросил Чёрный Вепрь, понемногу приходя в себя.
- Как? - Каган мгновенье подумал и, остановив тяжёлый взгляд на Кие, ответил: - Завтра ты будешь сжигать на костре своего умершего отца, князя Божедара… Я позволяю одновременно похоронить погибшего в бою и его сына Радогаста… Вот и принеси этого непокорного пленника в жертву богам! Спали его живьём!
Плечи Чёрного Вепря расправились.
- Благодарю, великий каган! Я так и сделаю!
- А тех, кто не признает тебя князем, я продам ромеям в рабство!… Так следует учить непокорных! Огнём и мечом!
Эрнак тронул коня, и большая гурьба знатных гуннов, что сопровождала его, тронулась следом.
Небо плотно затянулось тучами, и на землю опустился тёмный тёплый вечер. Ни луны, ни звёзд. Лишь от далёких зажжённых гуннами костров доходил красноватый свет, в его колеблющихся всплесках всё казалось неясным, призрачным - и пленники, и стража, и деревья с кустами на опушке.
Кий стоял, опершись на жердь, и всматривался в темноту. Занемели туго стянутые сыромятным ремнём руки. В стану гуннов звучали песни и крики победителей. Со стороны луга долетало ржание коней. Порою слышался стон раненого полянина, лежащего в поле и всеми забытого, да тревожил сердце тоскливый крик ночной птицы.
Из головы не выходили слова кагана: «Спали его живьём!» И Кий отчётливо представлял, как это произойдёт. Его свяжут и положат на заготовленную поленницу погребального костра, рядом с князем Божедаром и княжичем Радогастом. Потом разведут огонь. Разгораясь, он станет подбираться постепенно, опалять нестерпимым жаром ноги и бока, затем голову, чтобы потом своим неумолимым горячим пламенем охватить всё тело и уничтожить дотла. Бр-р!…
А Чёрный Вепрь будет стоять поодаль и злорадствовать, видя его нечеловеческие муки.
Кию стало жутко. Неужели конец? Неужто оборвётся и канет в безвестие звезда его жизни? И не увидеть ему больше ни отца, ни братьев с сестрою, ни Цветанки?…
Вспомнив Цветанку ему стало ещё горестнее и больнее. Бедная!… Теперь она останется одна-одинёшенька на всём белом свете! Разве сможет что-нибудь сделать отрок Боривой? Ничего… И станет Цветанка изнывать, безысходно страдать, живя с ненавистным мужем - Черным Вепрем, пока боги не смилуются над ней и не заберут к себе.
Закончился долгий летний вечер. Наступила ночь. Стали гаснуть далёкие костры гуннов. А мысли Кия всё мечутся, терзают его, как серые волки, настигшие беззащитную лань в зимнем поле. Не дают ему покоя, не позволяют смежить веки скорбные предсмертные раздумья.
Завтра его не станет. Душа переселится в зверя или в какое-нибудь дерево в лесу, а тело сгорит - не останется от него и следа!… Но племя-то останется. И пойдёт Чёрный Вепрь вместе с Эрнаком покорять его. Набросятся с ордой на Поросье, на Росаву, на Роставицу, на Хоробру и Красную, мечом и огнём начнут покорять полян. И никто из родовичей - ни воины, ни старейшины - не ведают страшной силы применяемого гуннами в бою клина. А если кто и знает, по старым временам, - ну, хотя бы отец, - то сумеет ли противопоставить ему что-то такое, что осилит, разобьёт этот клин?
И сам он тоже не уверен, что есть какой-то способ предотвратить разгром при атаке гуннов на конях. Но что-то, пока неясное, туманное, вроде стало видеться ему, созревать в голове. С тех пор, как он увидел орду, стремительно, неудержимо, с дикими криками всадников и топотом тысяч копыт мчащихся на полян. С того мгновения, когда на его глазах клин, без особой надсады и без больших потерь вошёл в ряды полян, как нож в живое тело, и рассёк их надвое. С той самой поры его бередит мысль - как же избежать разгрома, как устоять, как не допустить того, чтобы ворог разрубал пополам войско полян? Что смогло бы сдержать стремительную атаку обезумевших коней?
Он ещё и ещё мысленно возвращался к той страшной минуте, когда услышал громовой удар и увидел, как гунны в одно мгновение растоптали пеших полян, раздробили их щиты, сломали копья и, не дав опомниться, промчались глубоко за все лавы, развернулись и начали поголовное истребление полян-воинов.
Как же остановить гуннов?
Выстраивать своих воинов не в два, а в четыре, шесть или десять рядов? Дать первому ряду, кроме щитов, длинные крепкие жерди-рогатины, о которые грудью ударятся и остановятся кони гуннов?
Но поможет ли это?
Конечно, несколько десятков всадников упадут наземь и вместе с конями будут растоптаны своими же. Но от удара, от сильного натиска падут и поляне, стоящие со своими жердями в первом ряду. И клин гуннов уже без помех перемахнёт через них, врежется в задние ряды, никакими жердями не защищённые ряды и сокрушат их тоже.
Дать жерди каждому ряду? А кто же тогда будет стрелять из луков? Кто станет колоть копьями? Кто, наконец, будет бить ворогов и их коней мечами?
Хорошо бы противопоставить клину гуннов свой, с полянами посаженными на коней, как это сделал рикс Ардарик в бою на реке Недао. Но где взять столько коней? Поляне, как и все родственные племена, издавна привыкли биться в пешем строю. По сравнению с гуннами у них коней неизмеримо меньше - они же не кочевники, владеющие целыми косяками лошадей, без которых они и жить не могут. Кони переносят их из края в край, безграничной как море, степи, дают мясо, кожу для обуви и других нужд, и, наконец, представляют могучую боевую силу, что никак не присуще трудягам-лошадям мирных племён землепашцев.
В который уже раз Кий представлял себе перегороженную щитами полян равнину, и на них, на те округлые щиты и воинов прикрытых ими, мчатся, потрясая воздух диким кличем, всадники-гунны, плотно выстроенные друг за другом в сто, а может в тысячу рядов; они ужасали своим количеством, быстротой атаки и стремительным неудержимым напором.
Какая же стена, какая сила может остановить их?
В чистом поле, в степи такой силы нет. Не на что там опереться. Ни скал там каменных, ни круч неприступных, ни лесных оврагов да чащоб…
Вот-вот, лес!
Лес - верный и надёжный союзник полян! Не поле, что кормит их хлебом, одевает в полотно, не поле, что даёт вдосталь подножного корма для волов и коров, для коней и овец, а лес, которого тоже вдосталь в Полянской земле - и чем дальше на север от Роси, тем больше! Разве смогут гунны на конях проникнуть глубоко в лес, где воины полян, прикрытые деревьями да кустами, будут иметь превосходство? А если выстроить войско в боевую лаву на опушке, перед самой стеной густого леса, где не только всаднику, но и пешему нелегко пробраться, то как тогда гуннам удастся использовать свой боевой клин? Разве не разобьётся он, не расплющится о стену леса, как костяной, бронзовый или даже железный наконечник стрелы от удара в скалу?…
Над землёй ещё больше сгустилась томительная ночная духота. Как перед грозой. Где-то вдали, за Днепром, вспыхивали алые зарницы и глухо доносился басовитый голос бога грома и молний Перуна. Но сюда, до жуткого побоища, гроза ещё не дошла. Постепенно затихали костры в лагере гуннов, и стихал гомон голосов. В тревожном ожидании притаился Родень. Перестали хрумкать луговую траву кони. Даже гунны, стерегущие полонённых, перестали перекликаться, погружаясь в свои сокровенные мысли или дремоту, а может, и в сон.
Кий вздрогнул от резкого крича филина-пугача. Что-то в этом крике показалось таким знакомым, пробудило неясную надежду, заставило пристальнее всматриваться в темноту. Кто там таится? Неужто Хорив? Ведь крик филина-пугача издавна - условный ночной сигнал русов!
Кий осторожно пошевелил пальцы рук, которые онемели, стянутые прочной сыромятиной, превратился весь в слух и впился взглядом в затаённую глубину душной ночи.
Что же там?
Слышно - храпит под деревом дозорный гунн, всё тише и жалобней стонет покинутый всеми раненый, распевает в пахучей траве неутомимый сверчок и задумчиво шелестит над головой листва старого явора.
Но это - если хорошенько прислушаться. А так - все звуки сливаются в один неясный, неразборчивый, лёгкий, как дуновенье ветерка шум, имя которому - ночная тишина…