А дальше… Словно вихрь подхватил Виктуар, ее передавали с рук на руки, тащили, душили в объятиях. Сто раз ей казалось, что вот-вот задушат. Но она была счастлива. Немыслимо. Невероятно. Она одержала победу в труднейшем из сражений, и никогда еще она так не гордилась своим именем.
Толпа парижан провожала супругов до квартиры мадам Арто, где их ждали с ужином. А они думали только об одном: наконец-то они открыто могут жить своей семьей!
На несколько дней Виктуар стала идолом Парижа. Торговки «чрева Парижа» явились к ней с цветами, желая расцеловать. От директории поступило поздравление. Генерал Бонапарт пригласил супругов на обед. Виктуар чествовали, ей выражали симпатии, но для нее дороже всего было ее спокойное семейное счастье.
Спустя несколько дней супруги отправились в Ламбаль. Там 12 июля 1813 года Виктуар умерла. Ей было 46 лет. Муж пережил ее на тридцать два года и во время Реставрации получил крест Святого Людовика за верную службу королевскому дому – да, безусловно, за это, – но еще и «в память его достойной супруги, чьей энергии и мужеству он обязан жизнью и свободой». Первый и единственный раз этим крестом была увенчана супружеская любовь.
Глава 10
Любовь мадам Ролан
Благородная римлянка…
1 июня 1793 года. Париж во власти очередного приступа сумасшедшей горячки, которые то и дело повторялись после взятия Бастилии. Сейчас открыта охота на жирондистов. На тех самых жирондистов, которых народ вчера еще боготворил и чье уничтожение было самой большой ошибкой… Если бы… Если бы уничтожение и разрушение не было таким увлекательным занятием. И всегда будут находиться те, за кем можно охотиться, гнать, преследовать и уничтожать, если можно нагреть на этом руки. Вооруженные банды из самых низов предместий и узких закоулков Ситэ носятся по столице. Эхо грозного «Са ира!»[8] плывет в раскаленном воздухе и гремит в кабаках, где «охотники за жирондой» подогревают свой революционный пыл…
К вечеру донельзя усталый человек лет сорока возвращается в старый домишко на улице Прувэр. Элегантная, но покрытая пылью одежда говорит о том, что он немало постранствовал по раскаленному добела Парижу.
Глядя, как входит в дом мужчина, старик, чья седина особенно бела на фоне черного платья, человек поднимается с низкого стула, на котором сидел.
– Удалось ее повидать? – спрашивает старик тусклым голосом.
– Нет, это оказалось невозможным. Ее отвезли в тюрьму аббатства, но я побывал у тебя дома на улице Ла Арп. Там царила паника, служанка потеряла голову, дочка плакала, но не беспокойся, я навел там порядок. Госпожа Крезе-Латуш присмотрит за твоей дочкой. Она просит тебя ни о чем не беспокоиться и думать только о Манон…
Жан-Мари Ролан опустил голову и расплакался, как ребенок. Манон! Он и так думает только о ней! Так о ней тревожится, что чуть не забыл о дочке, своей маленькой Эвдоре… А вот Манон, думает ли она о нем? Или только о дочке? Да и это сомнительно. Совсем о другом она думает в темной тюремной камере!
Старик, сам того не понимая, размышлял вслух, но Луи Боск, под чьим кровом он нашел для себя убежище, молчал и даже не пытался утешить горе старика, который имел несчастье – или великое счастье, кто знает? – встретить на своем пути очаровательную юную девушку, которой он годился в отцы…
Когда в январе 1776 года Ролан увидел юную и очаровательную Манон Филипон, дочку гравера с парижской Набережной часов, он влюбился – и не только в ее красоту. Вот как она сама описывает себя: «стройные ножки, хорошо поставленная стопа, высокие бедра, высокая и пышная грудь, движения четкие и изящные, походка быстрая и легкая». Но Ролана поразила ее образованность, неожиданная для парижской мещаночки. Настольной книгой Манон была «Новая Элоиза[9]», и она утверждала, что книга помогла ей пережить смерть матери. Кроме Руссо, она читала «Записки Академии наук», «Элементы геометрии», «Оду к одиночеству». Словом, она была настоящим кладезем наук и философии, а так как к тому же отличалась прелестной внешностью, то и влюблялись в нее мужчины довольно часто. Отказав всем своим учителям, она отказала и всем молодым торговцам своего квартала. Манон представить себе не могла, что станет женой лавочника.
А вот что касается Ролана, то, хоть он и был на двадцать лет ее старше, зато так же, как и Манон, был увлечен науками. По должности он был инспектором мануфактур. Он тоже был интеллектуалом, правда, донельзя занудным, но при этом имел честь быть принятым в Фернее самим Вольтером. Разумеется, Манон в него не влюбилась, но она дала себе время привыкнуть к нему. Прошло ни много ни мало четыре года, прежде чем она решилась стать госпожой Ролан. Они вступили в брак в феврале 1780 года, но, как оказалось, решение девушки было не совсем верным. Когда жених страстно поцеловал ее, она, как напишет позже, «почувствовала глубочайшую тоску». Но все пошло еще хуже, когда после свадьбы Жан-Мари приобщил свою юную супругу к радостям брачного ложа. «Произошедшее ночью после моей свадьбы преисполнило меня изумлением и очень не понравилось».
И поскольку большой любви не случилось, то, как только появились первые признаки беременности, Манон сочла, что с ночными радостями покончено. С тех пор она стала считать своего супруга благородным старцем, которому вполне достаточно ее дочерних чувств, но «благородного старца» сжигала вполне земная страсть. При этом Манон не могла не признать, что муж обеспечил ей именно такую жизнь, о какой она мечтала. У нее был салон, который в самом скором времени стал самым видным политическим салоном в Париже. Она стала эгерией жирондистов, которыми восторженно восхищалась, и эгерией своего «старичка мужа» тоже, мягко продвигая его вверх, так что в конце концов он оказался в Министерстве внутренних дел. Власть служила Ролану своего рода компенсацией за то, что он не был любим своей женой так, как хотел бы.
Луи Боск, близкий и доверенный друг семьи, тоже был влюблен в Манон, потому что невозможно было устоять перед ее обаянием. Но он очень скоро понял, что может рассчитывать только на дружбу. Талантливый ученый-натуралист, он погрузился в научные изыскания с еще большим рвением, чем раньше, и пропадал большую часть времени в лесах Монморанси, собирая гербарий. В тех краях у него было крошечное имение под названием Скит святой Радегунды, бывший когда-то небольшим монастырем, там он чувствовал себя счастливым и забывал о прекрасных глазах Манон.
Боск находился в своем имении и в канун того дня, в который так много странствовал по Парижу. Вернулся он в Париж 31 мая и у порога своего дома нашел Ролана, обезумевшего от горя. Манон арестована, а ее супруг не смеет вернуться к себе домой. Страдания Ролана усугублялись еще и тем, что мучился он не только страхом, но и ревностью. Он прекрасно знал, что в тюрьме Манон думает вовсе не о нем, а о другом мужчине.
Другим мужчиной был Франсуа Бюзо, молодой и обаятельный депутат-жирондист (он был выходцем из Нормандии), обладавший всеми достоинствами, способными пробудить любовь. Луи Боск тоже испытал боль, когда понял, что Манон полюбила Бюзо, но он по крайней мере не подвергся пытке, которой подвергла своего супруга Манон, пожелавшая быть истинной римлянкой, благородной и достойной, и открывшая мужу, что ее посетила «страстная любовь». При этом она добавила, что ничто ее не заставит преступить границы супружеской верности. Однако не скрыла, что если телом она будет по-прежнему рядом с мужем, то душой и сердцем отныне и навсегда будет принадлежать исключительно Франсуа.
– Я никогда не буду вас обманывать, – сказала она Ролану. – И поэтому, уважая вас, не буду обманывать и относительно чувств, которые к вам питаю. Я всегда буду чтить вас и любить, как отца…
Исполненная благородства честность нанесла несчастному непоправимый удар, от которого он не сумел оправиться. На следующий же день Ролан подал в отставку в министерстве и переселился с Вандомской площади в маленькую квартирку на улице де ла Арп, куда последовала за ним и Манон. И на улицу де ла Арп, и на край света!
Мучаясь ревностью, Ролан отчетливо представлял себе Манон, которая неотступно думает о Бюзо. Хотя теперь он был уверен, что ничто не грозит ее добродетели: Бюзо вместе со своими друзьями Петионом и Барбару укрылся в Нормандии, так что Манон изливала свою страсть в письменном виде. Красивый молодой человек был младше ее на шесть лет и отвечал ей взаимностью. А она писала ему из тюрьмы: «Я благодарю Небеса за то, что они надели на меня эти цепи, заменив ими те, которые опутывали меня прежде. Как я дорожу моим узилищем, где могу свободно любить тебя и думать о тебе беспрестанно!»
Как ей удавалось пересылать свои письма Бюзо в Кан, где он укрылся и где намеревался собрать войско, чтобы идти освобождать любимую? Это тайна. Но супруг, даже в глаза не видя ни одного письма, с прозорливостью ясновидения, которым наделяет ревность, знал об их содержании.
Боясь, как бы страдания не подтолкнули старика к какому-нибудь безумству, Луи Боск убедил беднягу уехать с ним вместе в Скит святой Радегунды, и 2 июня они туда и отправились. Чтобы благополучно миновать пост при выезде из города, Боск с Роланом переоделись, и Боск стал для Ролана надежным охранником. Уезжали они в Скит дней на десять-двенадцать…
Умереть от любви…
Жан-Мари Ролан не покидал своего убежища, зато Луи Боск каждый день приезжал в Париж под видом зеленщика, неся на спине большую корзину, наполненную овощами и фруктами. Он отправлялся прямиком в тюрьму аббатства, где по-прежнему находилась Манон. Ролан ухитрялся передать ей несколько свежих цветков, которые срывал для нее на рассвете. Иногда ему удавалось повидать красавицу, но после свиданий он выходил вовсе не радостным, а все более подавленным. Зато Манон, которая со дня на день должна была предстать перед революционным трибуналом, а значит, подняться на эшафот, лучилась счастьем. Она любила, она была счастлива своей любовью, о своем старике муже она не думала вовсе, а если вспоминала, то вздыхала с облегчением. Возвращаясь в Монморанси, Боск не имел мужества рассказать, как чувствует себя Манон. Он говорил только, что все идет неплохо, но Ролан догадывался о том, что Боск скрывал от него из милосердия.
Вернувшись однажды из Парижа, натуралист заметил подозрительного человека, который бродил вокруг Скита. Охота за жирондистами стала еще ожесточеннее, и если бы Ролана обнаружили у Боска, они оба отправились бы на гильотину.
– Тебе нужно подыскать себе новое убежище, – сказал Боск Ролану. – Я отвезу тебя туда и вернусь обратно. Ты знаешь, где тебе можно некоторое время пожить?
Да, у Ролана были на этот счет кое-какие соображения. У него были надежные друзья в Руане, и на следующий день друзья покинули Скит святой Радегунды и отправились в Руан, в маленький домик на улице Урс, где жили демуазель Малорти, две старые девы, любезные и кроткие, какие встречаются только в провинции. Бой больших часов на площади, которая находилась неподалеку от их домика, раз и навсегда определял мирный ход их существования, и ни Мари, ни Луиза ни за что не захотели бы его поменять. После смерти родителей, после смерти Жанетт, их младшей сестры – единственной, которая была хорошенькой, – они жили, заботясь друг о друге и радуясь, что живут вместе. Соседи немного жалели их и, зная их безобидность, не отягощали их излишним вниманием.
Много лет тому назад, когда о Манон и речи не было, Ролан жил в Руане и был идиллически влюблен в хорошенькую Жанетт. Речь шла даже о свадьбе, но смерть унесла девушку, и Ролан очень горевал. Он уехал из Руана, но всю свою жизнь продолжал дружить с сестрами Малорти. О них он и подумал в минуту смертельной опасности, будучи уверен, что они не откажут ему в приюте.
Дверь сестер и впрямь широко распахнулась перед ним, но он счел необходимым предупредить, чем они рискуют, укрывая у себя приговоренного к смерти.
Мари ответила ему:
– Отказать вам в гостеприимстве означало бы отказаться от воспоминаний, а воспоминания о вас – одни из самых дорогих. В нашем возрасте нам терять особенно нечего.
И Луи Боск уехал один.
Но и в этом гостеприимном доме Ролан мучился и страдал. Одна-единственная мысль терзала его: Манон забыла его, она думает о другом. Эта мысль преследовала его, раздирала ему сердце, а благородная Манон в записках, которые изредка передавала ему с Боском, и не думала скрывать своих чувств. Демуазель Малорти часто слышали, как их постоялец расхаживает ночью по комнате туда и обратно и порой даже стонет, если душевная боль становилась и вовсе невыносимой.
Настал день, когда он готов был на все, лишь бы избавиться от ненавистного соперника, и тогда он написал записку, которая, попадись она на глаза революционному трибуналу, отправила бы красавца Франсуа прямиком на эшафот. Мечта о смерти соперника была так сладка Ролану, что он поделился ею с Боском. Натуралист пришел в ужас и предупредил мадам Ролан. Через несколько дней он принес Ролану письмо от жены. Она просила, она требовала, чтобы записка была немедленно сожжена.
Как ни сильна была ненависть Ролана, власть жены над ним была еще сильнее, он не мог ей отказать и сжег записку. Теперь Ролан стал мечтать о самоубийстве. Его смерть освободила бы Манон, и она, если бы сумела встретиться с Бюзо, могла бы с ним наконец соединиться…
Так прошло пять месяцев. А утром 10 ноября ужасная весть потревожила тишину улицы Урс: позавчера госпожа Ролан умерла на эшафоте, достойно и мужественно встретив смерть. Она сначала спокойно взглянула на гильотину, а потом на статую Свободы, воздвигнутую на площади.
– Свобода! – вздохнула она. – Сколько преступлений совершается во имя тебя!
Но ее душа была свободна, и она готова была соединиться с человеком, которого полюбила.
Ролан понял, что и его час пробил. Он сказал об этом своим хозяйкам и добавил, что теперь его уже ничто не остановит. Ему напомнили, что у него есть дочь, что она в нем нуждается. Он не согласился с этими доводами. Если он попадет в руки палачей так же, как Манон, Эвдора не сможет ничего унаследовать, так как он будет объявлен преступником. Но он не хочет доставлять никому неприятностей и поэтому уедет из Руана, как только приведет свои дела в порядок.
Что тут скажешь? Что ответишь человеку, для которого смерть стала счастьем? Со слезами на глазах сестры наблюдали, как Ролан сжигает свои бумаги, пишет письмо и кладет его в карман, надевает пальто, берет шляпу и тяжелую трость, с которой не расставался. Трость, в которой был спрятан нож. И вот он уходит за порог их дома.
Демуазель Малорти смотрят ему вслед. А он уходит в ночь под струями холодного осеннего дождя. Но что до дождя тому, кто идет умирать?
Не один час шагал под дождем Ролан, уходя как можно дальше от Руана. В трех с половиной лье от города находится деревня Ла Ланд, он миновал ее и вышел за околицу. Было десять часов вечера. Вокруг ни души. Ролан увидел поблизости небольшой лесок, направился к нему по тропинке, зашел под деревья. Ветер задувал все сильнее. Ролан щелкнул, и из трости выскочил нож.
На следующий день утром в лесу нашли его тело, он нанес себе два удара ножом в левый бок. В кармане лежало письмо.
«Кто бы ни был нашедший меня здесь, окажи уважение моим останкам. Они принадлежат человеку, который умер, как жил, добродетельно и честно. Придет день – вполне возможно, он настанет скоро, – и тебе тоже захочется принять подобное страшное решение. Дождись этого дня, и тогда ты все поймешь, ты даже признаешь правомерность такого решения. Надеюсь, что моя родина пресытится наконец преступлениями и вновь вернется к человечности и заботе о своих гражданах. Ж-М. Ролан».
Внизу была приписка: «Не страх, а негодование. Я покинул свое убежище, когда узнал, что убили мою жену. Я не хочу оставаться на земле, покрытой преступлениями».
Бедный Ролан пытался, хоть очень неловко, завесить покрывалом патриотизма свою такую понятную, такую незамысловатую и такую невыносимую любовную муку.
Он не знал, что очень скоро встретится со своим соперником в ином мире.