Но мир этот оказался хрупким, как тонкой работы золотая посуда, оставленная некогда Стефаном Душаном дубровницкому купцу Марое Гучетичу. На сей раз голос подала из далеких Серр сама царица Елена. В январе 1360 года она послала в Дубровник гонцов, чтобы те вытребовали назад драгоценности ее супруга, по праву принадлежавшие теперь ей. Напрасно дубровчане показывали послам Елены грамоту, писанную красными чернилами и заверенную личной золотой печатью Душана еще в январе 1354 года, что бывший камергер даря Марое Гучетич, покидая двор, не только вернул Душану весь депозит, но даже не имел ни копейки долга. Елена не унималась. Этим воспользовался князь Воислав, совершивший новый набег на Дубровник. А тут еще стало известно, что Людовик Венгерский готовит новый поход на Сербию, царь Урош не выдержал и поддержал требования своей матери. Большое вече Дубровника поняло, что войны с Сербией не избежать, и в июле 1361 года приказало всем своим торговцам «прийти в Дубровник или покинуть Рашку».
Однако Урош на сей раз предвосхитил этот приказ и повелел немедленно пленить всех дубровницких торговцев. Дубровчане ответили той же монетой. Они задержали сербских торговцев из Призрена, которые в то время оказались в городе. Община взяла под контроль все имущество сербских подданных, депонированное в городе, а капитану вооруженной галеры, блокировавшей Которский залив, было разрешено проплыть до Бара и отнимать все богатства подданных сербского царя. Сербия и Республика Святого Влаха оказались в состоянии войны, но военные операции против Дубровника вели князь Воислав и вольный город Котор, тяготевший к Сербии и соперничавший с Дубровником.
Война шла с переменным успехом — Дубровник, имея сильный флот, сразу блокировал Котор и наносил удары с моря по владениям князя Воислава, а тот не давал покоя дубровчанам на суше. Однако перед Воиславом возникло неожиданное препятствие — сторону Дубровника приняли укрепившиеся в Зете братья Балшичи, не желавшие, чтобы Воинович расширял свои владения за их счет. В 1361 году братья стали гражданами Дубровника и совместно с последним начали готовиться к штурму Котора. Это был первый случай, когда сербские великаши (братья Растислаличи великашами тогда еще не были) столкнулись между собой. Сербская империя дала первую трещину.
16Братья Вукашин и Углеша родились в Ливне в семье бедного властелина Мрнявы. Однако природные данные Мрнявы не остались незамеченными Душаном. Он возвысил Мрняву и приблизил к себе, выделив ему во владение Прилеп с Призреном, которые после его смерти достались в наследство старшему сыну Вукашину. Углеша управлял небольшим городком на границе с Дубровником, пока его не заметила царица Елена, сделав Углешу фактическим управителем Серр.
После войны с Людовиком был замечен и оценен военный талант Вукашина Мрнявчевича, ставшего теперь частым гостем при дворе государя. Все большее и большее влияние имел он на царя. Это не нравилось не только старым великашам, возвысившимся еще при Душане, как, например, севастократору Деяну, князю Воиславу (ему особенно), чельнику Мусе, но и молодым, честолюбивым, набиравшим силу великашам — братьям Балшичам и любимцу и свадебному крестнику Душана Лазарю Хребеляновичу, молодому логофету Сербского царства. Однако Вукашин сумел найти подход к Урошу и заставить его делать так, как это хотелось великашу.
Летом 1360 года Урош отпустил бесплодную жену свою, дочь князя Воислава, и женился на дочери валашского воеводы Брайко Бассараба. Свадебным кумом был провозглашен Вукашин. После этого началось подлинное возвышение старшего сына Мрнявы. Прежде всего, Вукашин попытался прекратить никому, кроме князя Воислава, ненужную войну с Дубровником, наносившую обеим сторонам большие финансовые и экономические убытки. Особенно страдали от этого блокированные с моря которцы. Они же первыми и предложили мир. Но на них особенно были злы дубровчане, считавшие, что именно которцы злонамеренно подстрекают князя Воислава. Не видя от Котора никакой угрозы, дубровчане прежде всего искали мира с Воиновичем. Община Дубровника для этой цели использовала и прибывшее в город 29 июля 1361 года посланство сербского царя. В Дубровнике посол Уроша был встречен со всеми почестями и ему оказан высочайший прием. Еще бы — ведь послом был Марко, старший сын нового царского фаворита Вукашина. И хотя тогда Марко удалось добиться лишь того, что призренские купцы, заточенные в темницы в начале военных действий, были отпущены домой (разумеется, без своих товаров), поиски мира продолжались. Посредниками в этом деле выступили боснийский жупан Санко Милтенович, а затем и сам бан Твртко. И уже в ноябре Вече избранных постановило разрешить въезд в город «всем торговцам из Сербии, кроме людей Воислава и Котора».
Окончательное согласие сторон было заключено в Оногоште (современный Никшич) в период с 11 июля по 15 августа 1362 года, после чего Урош в присутствии сербской властелы и дубровницких послов Николы Соркочевича и Дживы Николы Гундулича подписал мирный договор. И сказал при этом Урош: «Дубровчане испугались моего царства и поссорились с братом моего царства князем Воиславом и с городом моего царства Котором… И помирил я их с братом царства моего с князем Воиславом и с градом царства моего Котором…»
Это была вторая крупная победа чельника Вукашина Мрнявчевича. Зенит его славы был не за горами.
17Время проносилось так же быстро, как горный ручей, стекающий с Шар-Планинских гор и превращающийся затем в мощный всесокрушающий поток, несущий свои воды к красивому и могучему Вардару. Таким этот поток выглядел отсюда, с холмистого горного плато, покрытого сочным разнотравьем и окруженного с трех сторон лесами, а с четвертой — отрогами невысоких, но красивых гор. По плато разбрелись овцы и козы, набивая свои желудки витаминами, которых так не будет хватать в сухой, почти бесснежный, но и бестравный зимний период.
Шестилетний Иван стоял на краю плато, перед пропастью, в которой гулко звенел водный поток, и смотрел, как вдалеке, над вершиной горы, парил, расправив огромные крылья, орел, выискивая себе на земле какую-нибудь жертву. Вот он на миг застыл, закрыв своим большим телом солнечный диск, а затем, сложив крылья, камнем рухнул вниз, и Иван уже знал, что орел не промахнется, что хищный крючок его клюва и острые когти вонзятся точно в тело выбранной им жертвы. Таковы законы природы: слабый всегда становится жертвой сильного.
Джюра незаметно подкрался к брату, но в самый последний миг передумал его пугать. Он положил ему ладонь на плечо и тихо спросил:
— Увидел чего?
— Орел… там, над горой, парил орел, а потом камнем вниз.
Иван повернулся лицом к Джюре и задумчиво произнес, ни к кому не обращаясь:
— Ведь это какая смелость нужна, чтобы вот так, с такой высоты, сложив крылья, рухнуть на землю.
— Нет здесь никакой смелости, — возразил Джюра. — Он ведь не на землю падает, а на спину своей жертвы. А со спины нападают только трусы.
Братья замолчали, и было слышно, как позади и глубоко внизу громыхает поток, а впереди весело перекрикиваются мальчишки, такие же, как и они, пастушки, да сыто блеют овцы с козами. Джюра с Иваном росли дружно и весело, были одинаково сильными и умными мальчуганами, и это еще больше их сближало. Они с одинаковым удовольствием помогали отцу обрабатывать поле, а матери вести домашнее хозяйство. А родителям одним справляться становилось все труднее: силы ведь с годами не прибавлялось, а семья росла, как росло и горе утраты близких. Еще двое младенцев умерло у Златана и Милицы, не дожив и до полугода, да и маленькая, полуторагодовалая Славкица не раз уже находилась на грани смерти, и только травы, собранные и заваренные бабкой Радославой, да ее наговоры помогали выходить девочку. Значит, братьям нужно было еще со Славкицей нянчиться. Редко выпадали такие минуты, когда они могли, вот как сегодня, подняться со своими сверстниками-друзьями на плато, чтобы не только овец выпасти, но и самим вволю насладиться свободой, набегаться, надышаться, отдаться такой простой и неприхотливой мальчишеской радости.
Вдруг запела, переливаясь неповторимой трелью, пастушеская свирель. Братья переглянулись. Это играл Милко, пятнадцатилетний влах-пастух, который иногда любил сюда тайком от взрослых забираться, любил возиться с мальчишками и очень любил играть на свирели. Тогда, казалось, даже соловьи замолкали, чтобы, затаив дыхание и прикрыв в восторге глаза, вслушиваться в волшебные, чарующие звуки. Братья, как и все мальчишки, с удовольствием слушали Милкову музыку и, когда он начинал играть, прекращали всякие игры и окружали юношу тесным кольцом, не сводя любопытных и зачарованных глаз.
На этот раз братья подошли одними из последних: уж слишком далеко они забрались — на самый край плато. Но насладиться музыкой в этот день не довелось никому. Едва мальчишки сбились в круг, окружив Милко, как обе овчарки, помогавшие им пасти овец, вскочили и, повернувшись мордами к лесу, зло зарычали и залаяли, разрывая когтями землю. Овцы, сбившись в кучу, кинулись опрометью прочь, жалобно и испуганно блея. Пастушки встали. Сомнений быть не могло — приближалась стая волков. Схватив каждый свою длинную палку, мальчишки с криками и свистом бесстрашно бросились им наперерез. Только большая нужда заставила волков вот так открыто выйти из леса. Овчарки бросились за мальчишками и уже через несколько минут, опередив их, наскочили на двух первых, самых матерых, видавших виды волков. Началась схватка. По двое, по трое хищников набрасывалось на каждого пса, и туго бы им пришлось, если бы вовремя не подоспели пастушки. Первым был влах Милко. От природы сильный, хотя и невысокого роста, Милко уже первым ударом своей тяжелой палицы раскроил череп небольшого годовалого волка. Тот только и успел жалобно взвыть. Но волки вовсе не для того вышли из лесу, чтобы сражаться с собаками да нападать на мальчишек. Некоторые из них сразу ринулись за своей главной добычей — овцами, ловко обманув преследовавших их пастушков. И вот уже два матерых хищника устремились к лесу, взвалив на себя туши зарезанных ими животных. Большего, однако, волкам добиться не удалось. Трое из них навсегда остались лежать на просторном разнотравье. Этими потом, когда мальчишки угонят стадо домой, попотчуются вороны, которые уже и сейчас кружатся в синем бездонном небе, своими каркающими довольными голосами обсуждая подробности схватки. Остальные волки ушли назад, в лес. Пора было возвращаться домой и мальчишкам. Они попрощались с Милко и резкими звонкими окриками погнали вниз все еще взволнованное, взбудораженное стадо.
18Наступил год 1363-й. Минул год, как умер султан Орхан. Его сын и наследник, султан Мурат I, окончательно поверил в свои силы и, трезво оценив внешнеполитическую ситуацию на Балканах, начал свой первый большой завоевательный поход по Европе. Одной из главных целей этого похода было завоевание Адрианополя, города, который еще в 125 году построил римский император Адриан. Опоясанный высокими крепостными стенами, омываемый водами рек Тунджи и Марицы, город этот имел важное стратегическое положение и поэтому превратился из некогда маленькой крепостцы в крепость, способную принять одновременно сто тысяч тяжеловооруженных воинов. После недолгого сопротивления Адрианополь пал. Мурат, оценив его положение, перенес сюда из Брусы свою столицу и переиначил название города на турецкий манер — Эдирнё.
Во время этого же похода пали Дидимотика и Чорли, большая часть Фракии была захвачена. Армия султана стала реально угрожать Константинополю. Вконец напуганный, растерявшийся император Иоанн V Палеолог разослал в разные концы и страны Европы гонцов с мольбой о помощи. Один из гонцов на взмыленном коне прискакал с личным письмом императора Восточной Римской империи в Авиньон в Вилла Нуову, тогдашнее обиталище римских пап. Папа Урбан V любезно принял византийского посланца после трехдневного томительного ожидания аудиенции, внимательно его выслушал, высказал вслух несколько наставлений, касающихся трехсотлетней давности раскола Римской империи по вине императора Константина; с удовлетворением отметил (пусть и запоздалое) благоразумие Иоанна Палеолога, согласившегося признать духовным главой христианского мира папу римского, если тот пообещает помочь гибнущей Византии, последнему крупному осколку некогда могучей империи. Папа был вежливым и любезным. Он конечно же пообещал (и в самом скором времени) помощь Палеологу, но договориться о ней конкретно папа пожелал в непосредственной беседе с императором. На этом его помощь пока и ограничилась.
Понимая, что если от папы и придет какая-нибудь помощь, то будет это не так быстро, как хотелось бы, а турецкая угроза нападения с каждым днем становилась все более реальной, Иоанн V Палеолог и его советники решили обратить взоры к своим ближайшим соседям. Но к кому? К Болгарии, с которой в последнее время были весьма натянутые отношения из-за границ на побережье Черного моря, что через несколько лет и вылилось в жестокую, но бессмысленную в данной внешнеполитической ситуации войну? Или к Сербии, которая во время царствования Стефана Душана значительно расширила свои границы за счет западных византийских земель, да к тому же отвергла византийскую патриархию, создав свою собственную, сербскую либо же печскую — по местонахождению патриарха Иоанникия в южном сербском городе Пече, за что и Душан, и Елена, жена Душана, и вся его семья были отлучены от церкви? Иоанн Палеолог выбрал все-таки Сербию — она была, несмотря на все свои внутренние неурядицы и передряги последних лет, более сильной и грозной на данный момент, чем Болгарское царство. К тому же Сербии угрожала та же опасность, что и Византии, — османские набеги. Пересилив свою вражду к сербам (из двух зол выбирают меньшее), Палеолог направил к ним посланцев во главе с патриархом Калликстом.
Однако тут возникли новые вопросы: к кому обращаться за помощью? К формальному правителю, наделенному царским титулом, Стефану Урошу? Или к наиболее могущественному феодалу — Вукашину? Решено было идти к императрице-матери, или, как ее называли греки, деспине Сербии Елене Душановице. Во-первых, ее «держава» граничила с Византией, а значит, из всех сербских владений ей в первую очередь угрожали турки. Во-вторых, в Константинополе было известно, что, несмотря на раскол в стране, авторитет Елены, супруги первого сербского императора и матери императора нынешнего, женщины умной, образованной и решительной, оставался очень высоким. К тому же, в-третьих, не без ее участия был совершен церковный раскол, следовательно, ей и давалось право сделать первый шаг к примирению.
Калликст двинулся из Константинополя в Серры 20 июля. Выбор Калликста во главу миссии говорил о том, что помимо церковных дел нужно было решать и дела политические. Следовало не только заключить союз для борьбы с турками, но и примирить церкви. Отправляясь в Серры, Калликст со своим клиром свернул на Святую гору, где пожелал видеть монаха-прорицателя. Монах принял патриарха в своей келье. После совместной молитвы монах благословил Калликста, а затем полушутя произнес: «Сей старец потерял старуху свою. Иди-ка, разгневанный, в село, иди-ка, несчастный, домой». Смысл этих слов остался неведом для патриарха и его клира, но следующие слова прорицателя заставили их пасть на колени и просить Господа Бога простить юродивого старца, не ведавшего того, что глаголят уста его. А прорицатель знал свое дело, он пророчил патриарху смерть:
— Благо тем, пред коими путь чист лежит и кои ходят под законом Господним.
В конце июля патриарх и старейшины вселенской церкви прибыли в город Серры, во дворец Елены Душановицы. Было как раз полуденное время, и солнце нещадно жгло своими лучами все живое. Но внутренний дворик дворца был надежно защищен густыми кронами деревьев. Здесь было прохладно и царил уютный полумрак. Середину дворика украшал небольшой бассейн с фонтанчиком. Посланство цареградское в сопровождении канцлера Гойко прошло по аллее в парадные ворота дворца.
В тронном зале патриарха уже ждали. На троне в пышном парадном одеянии, украшенном огромными золотыми серьгами с двуглавыми орлами внутри (еще один вызов Византии: ведь двуглавый орел — ее герб), восседала императрица Елена и ближайшее ее окружение — великанш Воихна и Углеша, печские первосвященники, воевода Милан Топличанин, приближенная властела. Патриарх со старейшинами остановились посреди залы.