— Собаки это заслужили, — тихо ответила Елена.
— Неужели они? — Толстяк софистически приподнял бровь. Он был гражданином мира, он ясно дал им это понять, и хотя они были выше его по положению, они были много моложе, достаточно для того, чтобы быть впечатленными. — Возможно, они совершили нечто, но зачем мяснику так много мяса, если человек не может съесть его? Я вам скажу. Сохраняет высокие цены. Стабилизирует вещи. И более всего, решает некоторые очень тонкие вопросы собственности. Вот вам и ответ в двух словах. Теперь об этом здесь — жестикулируя своей тростью, — Посмотрите на него хорошенько. Фаертрикс, Галл, самое главное, самое важное. Близкий человек к Спартаку, да, на самом деле, и я наблюдал, как он умирает. Сидя здесь, я наблюдал, как он умирает. Прошло четыре дня. Сильный, как бык. О боги, вы никогда не поверили бы в такую силу. Никогда не верьте, вообще. У меня здесь есть стул от Секста, Третьего Стража. Вы с ним знакомы? Господин, очень важный господин, и весьма расположен ко мне. Вы будете удивлены, как много людей вышли смотреть, и это было что — то на что стоит смотреть. Не то, чтобы я мог получить от них надлежащую плату, но люди дают, если вы даете им что — то взамен. Справедливая мера за справедливую меру. Я взял на себя труд информировать, так сказать от себя. Вы были бы удивлены, какое глубокое невежество встречается здесь и там, в том, что касается Спартаковых войн. Теперь смотрите сюда, эта юная госпожа, спросила меня, не Спартак ли он? Естественный вопрос, но было бы чрезвычайно неестественно, если бы это было так. Вы нежные господа живете защищенной жизнью, очень защищенной, в противном случае юная госпожа бы знала, что Спартак был изрублен так, чтобы даже волос его не было найдено. Совсем иначе с этим — он был схвачен. Изрезан немного, действительно, вот здесь можно увидеть…
Своей тростью он провел по длинному шраму на боку висевшего над ним тела.
— Количество шрамов и — самое интересное. Сбоку или спереди. Не на спине. Вы не желаете, подчеркивать такие детали говоря о сброде, но я могу сообщить вам это, как факт.
Носильщики сейчас наблюдали за ним и слушали, их глаза — поблескивли из под длинных, спутанных волос.
— Это были лучшие солдаты, которые когда — либо шли по земле Италии. Медведи думаете вы, что — то в этом роде. Вернемся к нашему другу здесь. Возьмите те четыре дня ожидания его смерти, и это продлилось бы много дольше, если бы ему не открыли вену и кровь его утекала понемногу. Вы можете этого не знать, но так следует делать, когда вы кладете их на крест. Либо вы заставите их истечь кровью, или они непомерно раздуются. И если вы обескровите их должным образом, то они высыхают правильно и могут провисеть там за свое преступление, может быть, месяц, прежде чем появится запашок. Это как сушить кусок мяса, и вам требуется много солнечного света, чтобы получилось. Итак, этот был свирепым, в полном порядке, дерзкий, горделивый — но гордыню он потерял. Первый день, он висел там и ругал каждого достойного гражданина, из тех, которые пришли посмотреть. Страшное сквернословие; Вам не захотелось бы оказаться окруженным дамами, услышь вы такой язык. Это противоестественно, и раб есть раб, но я не испытываю к нему никакой неприязни. Я был здесь, и он был там, а теперь я бы сказал ему, твое несчастье это моя удача, и в то время как твой способ умереть возможно не самый комфортный, мой способ выживать отнюдь не самый удобный. И я буду зарабатывать очень мало, если не буду поддерживать с вами такого рода разговоров. Не похоже, чтобы он раскаялся, так или иначе, но к вечеру второго дня, он умолк. Замолчал, закрыл рот плотно, как капкан. Вы знаете, что было последнее, им сказанное?
— Что? — Прошептала Клавдия.
— Я вернусь и я буду миллионами. Только это. Причудливые слова, не так ли?
— Что он имел в виду? — Задал вопрос Гай. Вопреки его воле, толстяк словно зачаровал его.
— Итак, что он имел в виду, молодой господин? У меня не больше понятия, чем у вас, и он ничего не сказал больше. Я ткнул его тростью немного на следующий день, но он не сказал ни слова, только посмотрел на меня этими своими воспаленными глазами, посмотрел на меня так, будто хотел убить меня, но он не мог убить уже больше никого. Итак, вы видите, моя дорогая, — снова адресуясь к Клавдии, — он не был Спартаком, но был одним из его лейтенантов и опасным человеком. Близок к Спартаку, но не так чтобы очень. Это сложный вопрос, был ли Спартак, трудный вопрос на самом деле. Вы никогда не захотели бы встретиться с ним на этой дороге и никогда не встретитесь, потому что он мертв и гниет. Что еще вы хотели бы знать?
— Я думаю, что мы уже слышали достаточно, — сказал Гай, сейчас уже сожалея о денарии. — Мы должны продолжать путь.
III
В те времена Рим был как сердце, которое перекачивает свою кровь вдоль римских дорог в каждом уголке мира. Другая нация будет жить тысячу лет и построит одни третьесортные дороги, которые, возможно, свяжут главные города. С Римом было иначе. «Постройте нам дорогу!» сказал Сенат. Они имели навык. Инженеры вычертили ее; контракты были розданы и строители взялись за реализацию; трудовые бригады построили эту прямую как стрела дорогу именно там, где она должна была идти. Если гора встает на пути, вы избавлялись от горы; если была глубокая долина, вы бросали мост через долину; если была река, вы строили мост через реку. Ничто не остановит Рим и ничто не остановило Римских дорог.
Этот прямой путь, по которому трое беззаботных молодых людей путешествовали к югу от Рима до Капуи, был назван Аппиевой дорогой. Это была добротно построенная, широкая дорога из чередующихся слоев вулканического пепла и гравия, впоследствии сверху уложенная булыжником. Когда Римляне укладывали дорогу, они проложили ее не в этом или следующем году, но в течение многих столетий. Так было при закладке Аппиевой дороги. Она была символом прогресса человечества, производительности Рима, могущества и организаторских способностей Римского народа. Она заявляла, совершенно ясно, что Римская система была лучшей системой из когда — либо созданных человечеством, системой порядка, справедливости и интеллекта. Свидетельства интеллекта и порядка были везде, и люди, которые путешествовали по дороге пользовались им так много, как само собой разумеющимся, что вряд ли это осознавали.
Например, кто оценил указатели расстояния? Каждая миля пути была отмечена вехой. Каждый этап давал соответствующую информацию A путешественник мог знать. Вы знали, точно, в любой момент, насколько далеко вы были от Рима, от Формии, от Капуи. Каждые пять миль, был общественный дом и конюшня, где можно было найти лошадей, прохладительные напитки и, если необходимо, жилье на ночь. Многие из общественных зданий были довольно великолепны, с широкими верандами, где подают еду и напитки. В некоторых были бани, где усталые путники могли бы освежиться, а другие имели хорошие, удобные спальные помещения. Более новые общественные здания были построены в стиле Греческих храмов, и они добавили красоты естественной красоте пейзажа по пути.
Там, где местность была низинной, болотистой или равнинной, дорога возводилась на террасах, гладкий путь возвышался на десять или пятнадцать футов над окружающей сельской местностью. Там, где местность была пересеченной или холмистой, дорога чтобы сократить путь, пересекала узкие ущелья мостами на каменных арках.
Дорога провозглашала стабильность, и по ней текли все элементы Римской стабильности. Идущие по дороге солдаты могли бы сделать тридцать миль в один день и повторять те же самые тридцать миль день за днем. Торговые караваны текли по дорогам, нагруженные товарами республики, пшеница и ячмень, чугун и пиломатериал, лен и шерсть, масло и фрукты, сыр и копченое мясо. На дороге были граждане занимающиеся законным бизнесом, подобающим гражданам, благородные господа, со всех стран и мест, коммерческие путешественники и туристы, караваны рабов, ведомые с рынков и на рынки, люди всех земель и каждого народа, все они могли испробовать твердость и упорядоченность правил Рима.
А в это время, рядом с дорогой, через каждые несколько футов, был воткнут крест, и на каждом кресте висел мертвый человек.
IV
Утро оказалось теплее, чем ожидал Гай, и через некоторое время запах мертвечины стал довольно неприятным. Девушки то и дело нюхали надушенные платки, но это не могло защитить от внезапной волны сладкого и тошнотворного запаха, который плыл над дорогой, и не могло предотвратить реакцию на этот запах. Девушки страдали, и Гаю в конце концов пришлось отстать и отойдя в сторону от дороги, опорожниться. Это почти испортило утро.
К счастью, распятия не было в пределах полумили от общественного дома, где они остановились на обед, и хотя сейчас у них осталось маловато аппетита, они были в состоянии вознаградить себя за перенесенные страдания. Этот придорожный трактир был построен в Греческом стиле, одноэтажная закусочная для путешественников с красивой верандой. Веранда, на которой расположились столики, была сооружена над небольшим оврагом, через который бежал ручей, и грот с которым он встречался и ручей были окружены зелеными и ароматными соснами. Здесь не было никакого другого запаха, но только сосновый, влажный, сладкий запах леса, и ни звука, кроме вежливого гула разговоров обедающих и музыки ручья. — Какое совершенно восхитительное место, — сказала Клавдия Гаю, который останавливался здесь раньше, нашел для них столик и начал заказывать обед с большим авторитетом. Домашнее вино, игристый янтарный напиток, сухой и освежающий, был поставлен перед ними немедленно, и пока они потягивали его, их аппетит вернулся. Они были в задней части дома, отделенной от общей комнаты в передней, где ели солдаты, ломовые извозчики и иностранцы; здесь было тенисто и прохладно, и хотя этот вопрос вставал редко, негласно было признано, что только всадники и патриции обедали здесь. Это делало его далеко не элитным заведением, многие всадники были коммерческие путешественники, купцы и мануфактурщики, комиссионные торговцы и работорговцы; но это был общественный дом, а не частная вилла. Кроме того, в последнее время, всадники подражая манерам патрициев, становились менее громкими, навязчивыми и неприятными.
Гай заказал утку холодного копчения и засахаренные апельсины, и пока еду не подали, затеял разговор о последнем спектакле, показанном в Риме, довольно надуманной комедии, плохой имитации комедии Греческой, как и многие до того.
Сюжет касался некрасивой и вульгарной женщины, заключившей договор с богами, взявшейся доставить им в обмен на один день прожитый как изящная красавица, сердце ее мужа. Муж спал с женой одного из богов, сложный и дрянной сюжет был основан на тонкой мотивации мести. По крайней мере, это было мнение Елены, но Гай возразил, что, несмотря на его поверхностность, думается, в нем было много умных моментов.
— Мне понравилось, — сказала Клавдия просто.
— Я думаю, что мы слишком озабочены тем, как говорят, вместо того, чтобы задуматься о том, что говорят. — Гай улыбнулся. — Со своей стороны, я иду в театр, чтобы забавляться чем — то умным. Если кто-то хочет драмы о жизни и смерти, можно пойти на арену и посмотреть как гладиаторы рубят друг друга. Я заметил, однако, что лишь не особенно блестящие и глубокие типы, часто посещают игры.
— Тебе кажется допустимой скверная литературная форма, — возразила Елена.
— Отнюдь нет. Я просто не думаю, что литературное качество имеет в театре большое значение. Дешевле нанять Греческого писателя, чем носильщика, и я не из тех, кто делает культ из Греков.
По его словам, Гай последним заметил человека, стоящего рядом с их столом. Остальные столы были заняты, и этот конкретный человек, какой — то путешествующий коммерсант, спросил, может ли он к ним присоединиться. — Просто перекусить, и я буду отправляться, — сказал он. — Если вы не против вторжения. Он был высокий, представительный, хорошо сложенный человек, очевидно, процветающий, судя по его дорогой одежде; и не почтительным, ведь знатность семьи и ранг молодых людей к которым он обратился, были очевидны. В старые времена, всадники не относились к землевладельческой знати; это началось только тогда, когда они стали очень богатыми, как класс, который обнаружил древних предков, что было одним из самых трудных товаров для покупки, и тем самым его стоимость увеличилась. Гай, как и многие из его друзей, часто говорил о противоречии между громкими демократическими настроениями этих людей и их интенсивными классовыми устремлениями.
— Меня зовут Гай Марк Сенвий, — сказал всадник. — Не стесняйтесь отказать мне.
— Пожалуйста садитесь, — ответил Елена. Гай представил себя и девушек, и он был рад совсем другой реакции.
— Я имел кое — какие отношения с некоторыми членами вашей семьи, — заметил всадник.
— Сделки?
— Сделки касательно крупного рогатого скота. Я колбасник. У меня завод в Риме и другой в Taррацине, куда я направляюсь теперь. Если вы ели колбасы, вы съели мою колбасу.
— Уверен, — Гай мысленно улыбнулся, — он ненавидит меня до кишок, посмотрите на него. Теперь он ненавидит меня до кишок, но ему по-прежнему приятно сидеть здесь. Какие они свиньи!
— Покупка свиней, — сказал Сенвий, как если бы он прочитал его мысли.
— Мы очень рады встретиться с вами и возвращаясь обратно мы доставим отцу ваши добрые пожелания, — сказал Елена осторожно. Она сладко улыбалась Сенвию и он то и дело поглядывал на нее. Как если бы сказал, — Ты женщина, моя дорогая, патрицианка ты или нет. Это так ясно читалось Гаю — так ты бы хотела пойти переспать со мной, ты маленькая сучка? Они улыбались друг другу, а Гай мог бы убить его, но свою сестру он ненавидел больше.
— Я не хотел прерывать ваш разговор, — сказал Сенвий. — Пожалуйста, продолжайте.
— Мы ведем нудный разговор о утомительной театральной игре.
Подали пищу, и они начали есть. Внезапно Клавдия остановила руку с куском утки на полпути ко рту и сказала то, что Гай впоследствии посчитает самой удивительной вещью:
— Вы должно быть так обеспокоены знаками.
— Знаками?
— Распятия.
— Обеспокоен?
— Потеряно столько свежего мяса, — сказала Клавдия спокойно, не с умным видом, а просто спокойно, а потом продолжила есть свою утку. Гаю пришлось сделать серьезное лицо, чтобы удержаться от готового вырваться смеха, а Сенвий покраснел, а затем побелел. Но Клавдия, даже не зная, что она сделала, просто продолжала есть. Только Елена почувствовала что он более сложен, чем обычный колбасник, и ее кожа защипала в ожидании. Она хотела, чтобы нанесли ответный удар, и была рада, когда он это сделал.
— Обеспокоен не то слово, — наконец сказал Сенвий. — Я не люблю отходов.
— Отходов? — спросила Клавдия, разбирая засахаренный апельсин на мелкие дольки и так деликатно помещая каждый маленький кусочек между своими губками. — Отходов? — Клавдия удостаивалась жалости от некоторых мужчин и гнева немногих; нужно быть необыкновенным человеком, чтобы увидеть глубже.
— Они были хорошо сложены, эти люди Спартака, — пояснил Марк Сенвий, — И хорошо откормлены тоже. Предположим, что они в среднем весят сто пятьдесят фунтов каждый. То есть более шести тысяч из них установлены там, как пугала для птиц. Это девять сотен тысяч фунтов свежего мяса — или бывшего свежим, во всяком случае.
— О, нет, он не может иметь в виду это, — подумала Елена. Все ее тело теперь горело в ожидании; но Клавдия, которая ела засахаренный апельсин, знала, что он имел в виду, и Гай спросил:
— Почему вы не делаете предложение?
— Я сделал.
— Но они не будут продавать?
— Мне удалось купить четверть миллиона фунтов.
Что он задумал, задавался вопросом Гай, и подумал, — Он пытается шокировать нас. Свойственным ему вульгарным, грязным образом, он отплатит нам за то, что сказала Клавдия. Елена, однако, видела истинную суть, и Гай был удовлетворен, зная, что кто-то, наконец, залез ей под кожу.
— Людей? — прошептала Клавдия.
— Инструментов, — сказал колбасник точно цитируя этого замечательного молодого философа Цицерона. — Бесполезных инструментов. Я закоптил их, измельчил в фарш, и смешал его со свининой, специями и солью. Половина идет в Галлию, половина в Египет. И цена в самый раз.