Орудия прогремели двадцать один раз... и смолкли.
«Дочь», — решили парижане. И тут же прогремело снова. «Двадцать два... Двадцать три...» — считали они. Последовал сто один выстрел в честь новорождённого наследника. Теперь его портрет разглядывал Наполеон у небольшой деревни Подмосковья Бородино.
— Выставьте его на обозрение солдатам гвардии, — распорядился Великий.
Его ждали дела: завтра будет большой бой. От него зависит многое. А сегодня он должен к нему подготовиться.
У деревни Шевардино он внимательно осмотрел место вчерашнего сражения. Поднялся к редуту, заглянул в ров, где схватились в штыковой атаке его солдаты с защитниками укрепления. Следы побоища были свежи: пятна крови, обломанное оружие, искорёженные каски русских кирасир.
Покинув редут, Наполеон направился к недалёкому кургану. Обратившись к маршалу Бертье, он сказал:
— Здесь будет командный пункт.
— Да, сир. К утру он будет готов.
Сопровождавшая Наполеона свита проследовала к Колочскому монастырю. Они застали монахов в трапезной. Поговорив с ними, Наполеон попробовал щей. Ему принесли полную миску, и он с аппетитом поел, похвалив еду.
Потом он взобрался на колокольню и оттуда долго рассматривал в подзорную трубу русские позиции. Его внимание привлекли высоты, где находилось Бородино и проходила Новая Смоленская дорога. Укрепления там были сильные, особенно курган с артиллерийскими орудиями.
— Что скажете, Бертье, относительно позиций русских? — спросил он начальника своего штаба.
— Позиции, мой сир, крепкие. Прежде чем мы их взломаем, придётся много положить...
— Без того, чтоб не положить, сражений не бывает, — недовольно произнёс Бонапарт. — Меня интересует другое. Видите ли вы в позициях слабое место?
— Пока не нахожу, — неуверенно ответил Бертье.
— А я нашёл. Ключ победы в сражении не на высотах, где Бородино, а южнее: у Семёновских флешей. Там, у Бородино, течёт Колоча, берега её круты и представляют собой труднопреодолимое препятствие, у Семёновских же флешей берега размыты, а сама река преодолима вброд. Здесь и должны быть наши главные силы. Ней, Даву, вы поняли?
— Так точно, сир!
— А кого же направим на Бородино? — вгляделся в карту Бертье.
— Там будут войска Евгения Богарне и корпус Понятовского.
Находившиеся здесь пасынок Наполеона Евгений и польский генерал Понятовский шагнули вперёд.
— Мой сир, — подал голос Даву, — дозвольте высказать. Прошу направить мой первый корпус с отрядом из корпуса Понятовского по Старой Смоленской дороге в тыл русскому воинству. Мы сумеем ночью пробиться глубоко в его расположение, овладеем редутами и к семи часам утра завершим раз гром неприятеля на его левом фланге.
Манёвр был дерзким и заманчивым. Всем присутствующим на колокольне военачальникам он не показался авантюрой. Они, и в том числе Наполеон, ценили боевые качества маршала, несмотря на его слабость: излишнее восхваление самого себя.
«А что?» — вопрошал взглядом Бертье. Он был склонен принять предложение Даву.
— Нет, — после недолгого раздумья произнёс Наполеон. — Не станем рисковать ночным нападением. Мы добьёмся победы и в дневном сражении. А через шесть дней будем в Петербурге.
В то самое утро, когда Наполеон разглядывал с высокой колокольни русские позиции при Бородине, князь Кутузов в бревенчатой избе вглядывался в лежавшую пред ним карту с диспозицией войск на предстоящее сражение.
Его внимание привлёк левый фланг, где находились подчинённые Багратиону войска. Кончик карандаша, скользивший по карте, остановился у флешей, которые по замыслу должны были огнём орудий и засевшей в них пехоты рассечь боевой порядок французов и затормозить их продвижение.
— Здесь, когда неприятель употребит свои последние резервы на левом фланге Багратиона, я пущу ему во фланг и тыл скрытые войска, — сказал Кутузов стоявшему пред ним офицеру штаба, устремив на того единственное око. — Вам понятен замысел?
— Так точно, понятен, ваше высокопревосходительство, — отвечал капитан инженерной службы.
— А если понятно, то немедленно отправляйтесь в третий пехотный корпус к генералу Тучкову и передайте ему мой приказ, чтобы он со своими войсками и московским ополчением скрытно расположились вот здесь. — Карандаш оставил на карте чёткий след — овал, где должны быть войска. — К вечеру они должны быть перемещены в новый район.
Не тратя времени, капитан поспешил к генералу Тучкову и передал ему приказ главнокомандующего Кутузова.
— Выходит, корпус с ополчением будут находиться в засаде? — спросил Тучков.
— Именно так.
— Замысел понятен. К вечеру займём указанный рубеж.
Но вечером, когда войска заняли указанный Кутузовым новый район, офицер-инженер был свидетелем приезда к генералу Тучкову начальника штаба генерала Беннигсена.
Беннигсен имел право отдавать распоряжения подчинённым войскам от имени главнокомандующего. К нему подошёл командир ополченской бригады полковник Вуич. Он с жаром стал объяснять Беннигсену, что его бригада поставлена на жертву: пространство столь велико, что, пока они преодолеют его и дойдут до занимаемых войсками Багратиона флешей, неприятель уничтожит всю бригаду ополченцев.
Выслушав полковника, Беннигсен подозвал Тучкова:
— Свой корпус и ополченцев переместите в прежний район, ближе к левому флангу войск Багратиона.
Генерал Тучков попытался объяснить ситуацию, но Беннигсен остался непреклонным:
— Поступайте, как я приказываю.
Командиру корпуса пришлось подчиниться.
А Беннигсен не стал докладывать главнокомандующему об отмене его приказа.
Так и канул в вечность этот случай.
В тот же день у Кутузова был и казачий генерал Платов.
— С чем, атаман, пожаловал? Не приглашал ведь тебя, и пока ты мне не надобен.
Казаков Платова он распорядился до времени держать в скрытности, в Масловском лесу, с намерением использовать их в деле в наиболее подходящий для успеха момент.
— Позвольте, ваша светлость, доложить о случае, пустячном, но, полагаю, немаловажном для сражения.
— Ну, докладывай, послушаю. Только на долгие разговоры, извини, времени нет.
Кутузов говорил с атаманом на «ты» по причине давнего, более сорокалетнего знакомства.
— Не извольте беспокоиться, не задержу. Случай не со мной, а с казаком произошёл.
И Матвей Иванович рассказал обо всём слышанном от казака.
— Так ты говоришь, что казак был в неприятельском расположении? За его левым крылом? И беспрепятственно туда проник? — выслушав Платова, переспросил Кутузов и склонил над картой седую голову.
Тяжело дыша, он вглядывался единственным глазом в то место на карте, где находилось за речкой селение Малое. Оно лежало на невидимой границе огромного поля предстоящего сражения. Далее на север за лесом протекала Москва-река.
— Совершенно точно, ваша светлость, — ответил Матвей Иванович. — У селения Малое тот казак перебрался через Колочу, а потом скакал на заход, сиречь на запад.
Наступила пауза. Главнокомандующий уставился в карту и напряжённо думал. На виске, у красновато-сизого шрама, оставленного турецкой пулей, нервно пульсировала жилка. На втором виске, где та пуля вышла, тоже виднелся шрам. И ещё на большой голове был один.
«Вот уж кого Бог миловал. Две раны, обе в голову, обе смертельные», — отметил про себя Платов.
— Так-так, — неопределённо сказал главнокомандующий и постучал в раздумье пальцем по столу. — Скажу тебе, Матвей Иванович, что случай сей утверждает задуманное мной. А ранее я замыслил ударить в разгар сражения конницей по левому неприятельскому крылу. Как раз там, где твой неразумный казак гонялся за зайцем. Вот какие бывают совпадения. А посему быть тебе, Матвей Иванович, в полной готовности к рейду в неприятельский тыл. Чтобы пошебуршить там возможно более да заставить неприятеля приковать к себе часть сил и тем самым облегчить участь нашего войска, которое будет действовать с фронта.
— И когда же последует на сей рейд команда?
— В разгар сражения. Как сложатся к тому выгодные обстоятельства. А для пущего удара присовокупим к делу и корпус Уварова. Твои казачки до утра пусть находятся в лесу, а потом переместим их на новое место. Оттуда и начнётся рейд. А казачьими полками надобно ударить вот куда.
Елозя по карте пальцем, фельдмаршал стал объяснять, как надо действовать казакам: куда пробиться, что атаковать, как предупредить ответный неприятельский удар, чтобы он не был для них неожиданным. И ещё Кутузов приказал нынешней ночью провести разведку и возвратиться на рассвете, потому что с утра начнётся генеральное сражение.
— Дозоры нужно пустить веером. Правые крайние пусть прочешут местность до самой Москвы-реки, а левые — до Беззубова и далее, — объяснял фельдмаршал. — Туда, к Беззубову, пойдёт корпус генерала Уварова. Задачу ему поставлю днём. Сам же буду находиться на возвышенности у Горок. Оттуда сподручней наблюдать за сражением. Возникнет надобность, ищи меня там.
В тот день князь Кутузов встретился и с генералом Раевским.
Был поздний вечерний час, когда тот прибыл в главную квартиру командующего — бревенчатую избу в селе Бородино.
— Надеюсь, вам понятна диспозиция наших войск на предстоящее сражение? — спросил Кутузов, поправляя чёрную повязку поверх пустой глазницы.
— Так точно, известна...
Три дивизии 7-го пехотного корпуса — 12, 24 и 26-го — располагались в центре боевого порядка русских войск, занимая в гряде холмов главную высоту, именуемую Курганной.
Находившийся на левом фланге 1-й армии корпус Раевского прикрывал одновременно и фланг армии Багратиона. К тому же через Курганную высоту пролегала дорога от Семёновских флешей к селу Бородину, выходящая далее к Новой Смоленской дороге. Нетрудно было определить, что именно тут и будет нанесён главный удар французских войск.
Именно это Раевский, набравшись смелости, и высказал главнокомандующему.
— Вы правы, — одобрил тот. — Курганная высота является главным узлом всей обороны наших войск. От стойкости находящихся на высоте войск зависит устойчивость обороны. Высота есть главный ключ к ней. А потому ваша задача, генерал, создать на высоте и примыкающих к ней склонах недоступные для пехоты Нея и кавалерии Мюрата позиции. Здесь нужно расположить нашу главную ударную силу — артиллерию.
— Оборудовать огневые позиции для батарей? — спросил Раевский.
— Нет, не для батарей, а для всех имеющихся в корпусе орудий. Сколько их у вас?
Решение Кутузова было для генерала неожиданным. Никогда ещё не приходилось сосредоточивать в одном месте столько орудий! У него в корпусе и дивизии было более двухсот стволов, и все орудия установить в одном районе?
— Да, на Курганной высоте и вблизи её нужно установить все двести орудий. На этот счёт мной уже даны указания Барклаю, Ермолову, артиллерийскому начальнику Кайсарову. К утру все орудия должны быть на огневых позициях и находиться в полной готовности для стрельбы. А батарею для краткости назовём вашим именем: батарея Раевского.
Минуя штаб, Николай Николаевич направился к высоте Курганной, чтобы решить на месте полученные от главнокомандующего указания.
Однако там уже полным ходом шла работа. Горели костры, освещая солдат, готовящих огневые позиции для орудий, укрытия для расчётов и рвы.
Заметив генерала, к нему устремился полковник Богданов, ведавший инженерными работами. Он доложил, что для главной восемнадцатиорудийной батареи позиция подготовлена, показал высокий бруствер для укрытия, ров, который рыли прибывшие для помощи ополченцы, подъездной путь для орудий.
— Всё это хорошо, — одобрил генерал. — Но сделано мало. Перед позицией нужно отрыть незаметные волчьи ямы, чтоб сдержать кавалерию, когда она начнёт атаку. И ещё надо подготовить места для других батарей.
— Сколько же их будет? — озадачился полковник Богданов.
— Много. Не менее двадцати. Впрочем, генерал Кайсаров внесёт ясность.
К ним направлялся моложавого вида генерал-майор, возглавлявший артиллерию.
Он внимательно выслушал генерала Раевского и стал объяснять, как лучше расположить на высоте многие орудия, которые уже прибывали на боевые места. Расставить тяжёлые орудия артиллеристам помогали прибывшие ополченцы.
До полуночи Раевский находился на высоте, давал последние указания командирам дивизий и полков, забыв о своём отдыхе перед сражением.
Войска тоже задолго начали готовиться к сражению: прочистили стволы ружей и пистолетов, навострили сабли, артиллеристы подготовили орудия к стрельбе. Используя затишье, мылись, стирали бельё, портянки, чистили и латали амуницию, словно собираясь на торжественный парад.
Настроение у всех было благостное, даже крикуны, избегая осуждения товарищей, сдерживали себя.
— Когда телом чист, умирать легче, — говорили солдаты, облачаясь в чистое бельё.
Многие вешали на шею вместе с крестиком ладанку с горсткой родной земли.
— Неужто собрался умирать? — спрашивали их. — А как же быть с Парижем? Непременно сможем в нём побывать.
— Человек предполагает, а вот Бог располагает. Прежде чем в Париже быть, надобно не пустить в Престольную хранца[26].
— Не пустим, — отвечали храбрецы.
— А бельё чистое надобно не только для могилы, — утверждал казак Буданов из полка Доронина.
Потеряв в схватке, когда брали языка, зубы, он вовсю шепелявил. Чтобы не вызывать насмешек, ему нужно было бы молчать, но усмирить свою страсть к разговорам он не мог.
— Вот, помнится, под Гутштайном был случай. При Конькове мы тогда находились. Царство ему небесное. — Буданов перекрестился. — Еду, значица, я от одного хуторка — глядь, а в будыльях[27] что-то виднеется.
— В каких будыльях? — возразили ему. — Там их сроду не бывало, не растут там будылья.
— Ну не будылья, значица, трава такая навроде будыльев, ажно по пояс. Поглядел, а там — ребятёнок, совсем малой. Ножками едва сучит и чуток попискивает. А трохи подале — баба мёртвая, мать, значица, ребятёнка. Сошёл я зараз с коня, взял ребятёнка. Не бросать же невинную душу помирать! Отъехал подале, держу на руке. А тельце-то у него нежное, кожица тонюсенькая, аж вся светится, и трётся он ею об шерстянку чекменя. Остановил я коня, слез, стащил с себя исподнюю рубашку. Накануне только надел. Завернул в неё ребятёнка и повёз. Чистая рубаха, значица, пригодилась вместо пелёнки.
Ночь была по-осеннему тёмной. С бархатного неба ярко светили, перемигиваясь, крупные звёзды. От горевшего костра слышались голоса людей, сухой треск пожираемого огнём дерева и порой чувствовался острый запах дыма.
Как ни привычен был Николай Николаевич к полевому ночлегу, но сон на этот раз не шёл: будоражили мысли о предстоящем сражении. Знал, что оно будет трудным, что к вечеру определённо многих недосчитаются, возможно, что и к нему самому судьба не будет благосклонной. Ну что ж! Чему быть, того не миновать! Только бы остановить врага, не пустить его далее, к Москве!
Не справившись с обуревавшими мыслями, Раевский поднялся. С буркой на плечах направился к костру, где дремали вестовые от полков. Завидев его, двое поднялись было, но он махнул рукой: лежите, мол.
— Что не спите? — спросил он, присаживаясь.
— За огнём бдю, — ответил один с побитым рябинками лицом. — А ему вот не спится.
— A-а, Гаврила Тимаков, — узнал Раевский второго, рыжебородого ефрейтора. — О чём ведёте разговор?
— О всяком, ваше превосходительство. Думки разные одолевают, — признался Тимаков.
Николай Николаевич помолчал, лишь понятливо покачал головой: у самого такое.
— Сказывают, ваше превосходительство, у Бунапарты войска тьма, будто саранчи в туче.
— Испугались?