– Я не могу…
– Ты мне отказываешь?
– Нет, но…
Руднев расстроился, побледнел.
– Может, дело в возрасте? – упавшим голосом спросил он. – Тебе всего двадцать…
Ирина ужаснулась – ей ведь действительно только двадцать лет, а она чувствует себя даже не зрелой женщиной, а старой и опытной, которая через многое прошла, многое испытала. И вот, заветное золотое яблочко готово упасть к ней в руки, а она медлит, раздумывает. Ускользнет удача – не догонишь.
– Будь, что будет, – решилась она. – Я согласна.
– Поехали выбирать свадебное платье!
Он не успокоился, пока они не купили Ирине все необходимое. Дни до свадьбы пролетели как ураган – Руднев затеял ремонт в квартире, перестановку. Он возил Ирину по мебельным салонам, заставлял ее выбирать шторы, посуду, ковры, постельное белье, разные бытовые мелочи. А она… чувствовала себя замухрышкой на чужом празднике. Вот-вот ее узнают, разоблачат, сорвут ложные покровы, начнут показывать на нее пальцем.
– Гордей, опомнись, – однажды не выдержала Ирина. – Тебе не нужно на мне жениться. Я и так буду жить с тобой! Ты знаешь, кто я… какое у меня прошлое.
– Я ничего не стыжусь и ни о чем не жалею, – серьезно сказал он. – А жить мы будем вместе, как муж и жена.
До того момента, как они обменялись обручальными кольцами и женщина-распорядитель поздравила их с законным браком, Ирине все казалось, что ничего такого с ней случиться не может. Что она проснется и обнаружит: все исчезло, испарилось… она прикорнула в танцзале или в поезде, который везет ее на гастроли… или еще где-то. И Руднева рядом с ней нет и не было. Это она замечталась, увлеклась… воспарила в облака. Пора приземляться!
Вокруг смеялись приглашенные, хлопали пробки от шампанского, пахло цветами, духами, и она, в белом платье, в веночке и фате находилась на грани забытья… что-то говорила, двигалась, улыбалась, принимала поздравления… но сквозь дымку отстраненности. Будто все происходило не с ней, Ириной, а с другой, красивой и достойной женщиной. Эту другую женщину взял под руку и повел к выходу влюбленный супруг… подхватил на руки, понес к машине… Эта другая вошла с ним в уютную, превосходно обставленную квартиру, чтобы быть в ней хозяйкой. Это другую целовал, обнимал и лелеял молодой, привлекательный мужчина. Другая родила ему ребенка…
Ирина до сих пор не поверила до конца, что она жена Руднева – законная, любимая, уважаемая и желанная. Может быть, поэтому и не бросала «Фуэте». А вдруг счастье ее обманет – вспорхнет и улетит? И останется она одна-одинешенька, без кола, без двора, без гроша за душой. Зарубки прошлого! Как глубоко, крепко въелись они.
Появление Загладина, призрака из болезненного кошмара, напомнило ей, кто она. Прошлое догнало, грубо вторглось в ее новую благополучную жизнь. Чтобы помочь Ирине понять, как она любит своего мужа, как боится его потерять.
– Ира! – позвала из своей комнаты свекровь. – Ирочка! Иди сюда!
Она поспешила одеться, захватила с собой лекарство. Наверное, Екатерине Максимовне плохо. Поскольку своей матери Ирина не помнила, называть свекровь «мамой» не смогла – она никого так не называла. Та не обиделась, приняла как должное, что невестка обращается к ней по имени-отчеству.
– Я тебе кое-что рассказать хочу, дочка, – пробормотала свекровь, когда Ирина подошла. – Ты сядь… Мне душу облегчить надо. Умру я скоро.
– Ну, что вы! – вздохнула Ирина.
– Ты не спорь… Я смерть видела! Зимой еще… Ты к телефону-то не подходи, не бери трубку! А то и ты… – она закашлялась, тяжело, со свистом втягивая воздух.
– Что? – наклонилась Ирина.
– Мне смерть звонила… Говорит: «Хочешь на меня посмотреть? Подойди к окну, что выходит во двор, когда три пробьет! Так и сказала… «три пробьет». Странно, правда? Я сперва испугалась, потом забыла, а потом… случайно на часы глянула – три! Я – к окну, а она… там, между деревьев… стоит, вся в черном…
– Кто?
– Я же говорю – смерть. А сыщику я про то не поведала… постеснялась.
«Она бредит, – подумала Ирина. – Надо будет вызвать врача».
Глава шестая
– Ну, как? Поедешь к Ершову? – спросила Ева, разливая по чашкам какао.
– Надо бы… – без энтузиазма кивнул Славка.
Он взял горячую ватрушку и начал вяло жевать – аппетита не было. Легкое дело о хулиганстве, не предвещавшее никаких осложнений, зашло в тупик. Олег Загладин оказался ложным претендентом на роль телефонного террориста, а другого пока не появлялось. Слежка за домом, где проживали Рудневы, тоже ничего не дала. То ли злоумышленник сам решил затаиться на время, то ли его спугнули – оставалось только гадать. Охранник, приставленный Рудневым к бабушке с внуком, разводил руками – он считал происходящее дурной шуткой и никого не подозревал.
– Завистника ищите, – посоветовал он Смирнову. – Кому-то не дают покоя деньги Гордея Ивановича, его молодость, красавица жена и вообще… совершенно ничем не заслуженное счастье, свалившееся на господина Руднева. У нас ведь народ богатых не жалует. Да и христианство к этому руку приложило: дескать, как верблюду не пролезть в ушко иголки, так и богатею в рай не попасть. А поскольку ждать высшей справедливости невтерпеж, люди берут на себя задачу создать «буржую» ад на земле.
Всеслав медленно, со скрипом, отрабатывал окружение Руднева – родственников, приятелей, коллег, конкурентов, бывших женщин, соседей. Зацепиться было не за что. Многие могли иметь зуб на Руднева и наверняка его имели, но как среди них вычислить одного? Дело осложнялось и тем, что Гордей Иванович вырос не в Москве, а в подмосковном Абрамцеве, и корни старинной неприязни могли тянуться еще оттуда. Загородная поездка, предпринятая сыщиком, ничего существенного к уже известным фактам не прибавила. Рудневы жили скромно, особым достатком или талантами не выделялись. Супруг Екатерины Максимовны попивал, и она с ним развелась, как только сын окончил школу, уехал трудиться и учиться в столицу. Жила одна, работала продавцом в гастрономе, с трудом сводила концы с концами. Потом Гордей выучился на архитектора, занялся бизнесом, пошел вверх, начал помогать матери, женился, а когда у него родился сын Антоша, вызвал мать к себе, нянчить внука. Вот, собственно, и вся история. Из родни у Рудневых, кроме отставного папаши, были старшая, ныне покойная, сестра Екатерины Максимовны и две ее дочери, проживающие в Волоколамске. Обе, насколько удалось выяснить Смирнову, замужние женщины, погрязшие в семейных хлопотах.
Газетная заметка Ершова не произвела на сыщика должного впечатления. Ему ли не знать, сколько похожих случаев на поверку оказываются ничем не связанными между собой. Но… за неимением выбора придется хвататься за ту соломинку, которая должна спасти утопающего.
– Что тебе сказал этот Ершов? – без интереса спросил он у Евы.
– Его мать получала анонимные письма… уведомлявшие ее об обрядах черной магии. Кто-то наводил на нее порчу, подбрасывал фигурки из воска, ржавые гвозди и все такое.
– Какие гвозди?
– Те, которыми гроб заколачивали.
– Чей? – удивился Смирнов.
– Откуда я знаю?! Гроб с покойником! – разозлилась Ева. – Есть ритуал, понимаешь? «Как гвоздь забит, так и тебе не жить!» Что-то подобное.
– Ну и чепуха! – разочарованно пробормотал Всеслав. – Бред сивой кобылы!
– Напрасно ты столь пренебрежительно отзываешься о черной магии, – тоном учительницы начальных классов заявила Ева. – Это не шутки. Мать Ершова, между прочим, умерла, как ее и предупреждали.
– Все рано или поздно умирают, – резонно заметил сыщик. – Сколько лет было бабульке? Небось, к возрасту прилагался пышный букет заболеваний. Чему удивляться-то?
Ева закусила губу – она допустила промах: не спросила у журналиста о возрасте его матери. И насчет болезней Славка попал в точку: Ершов упоминал о слабом здоровье умершей.
– А собака?
Смирнов насторожился. Ротвейлер Дик не выходил у него из головы.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он. – Ершовы держат пса?
– Не совсем. Ершова получила фигурку собаки из воска, проткнутую иглой, а потом… соседский пес Марсик приказал долго жить. И еще несколько дворняжек последовали за ним.
– Боже мой! – простонал сыщик. – Ветеринар мне объяснил, что в городе свирепствует эпидемия чумки, только и всего. С таким подходом любое событие можно истолковать, как черную магию. Муха упала в варенье – происки колдуна! Тараканы появились – кто-то порчу навел! Кот подхватил лишай – ищи злой умысел «темных сил»!
– Не стоит иронизировать. Хочешь сказать, это ветеринары пугают бабушек-пенсионерок?
– Нет, сам Вельзевул разгуливает по Москве и выбирает своими жертвами пожилых дам! Ева, умоляю тебя, будь же благоразумна!
Она надулась.
– Ты неисправим! – буркнула, насупившись. – Посмотрим, куда тебя приведут ум и логика! Что они подсказывают? А? Когда ты избавишь Рудневых от злобного «шутника»?
Всеслав не сразу нашелся, что ответить. В словах Евы был резон.
– Кстати, он что-то почувствовал… этот клоун: притих, и ни гугу, – вздохнул Смирнов. – И я понятия не имею, как к нему подобраться.
– Без колдовства тут не обошлось! – заявила Ева. – Поезжай к Ершову, поговори с ним по-своему. Вдруг появится ниточка?
Смирнов нехотя кивнул. Все равно, никаких версий, предположений и догадок у него не было. Почему бы не встретиться с журналистом? Он позвонил Ершову, представился частным детективом.
– Я расследую случай, похожий на тот, что произошел с вашей матерью. Мы можем поговорить? Желательно у вас дома. Мне необходимо увидеть место происшествия.
Ершов поколебался, но не отказал. В кои-то веки люди заинтересовались его публикацией – это льстило самолюбию. А Ершов был невероятно, болезненно самолюбив.
– Хорошо, – согласился он. – У меня скоро обеденный перерыв, я приеду домой. Записывайте адрес.
Ева довольно улыбнулась. Она-таки уговорила Смирнова.
– Надеюсь, ты не пожалеешь, – прошептала она, закрывая за ним дверь.
На улице похолодало. Пахло цветами, подсыхающей после дождя землей. Дети пускали в большой луже бумажные кораблики. Несколько дворняг нежились на солнышке.
– Девушка! – окликнул сыщик присматривающую за малышами девицу в джинсах и легком свитере.
Та подняла голову, недоуменно уставилась на него.
– Вы меня?
– Ага! – кивнул Всеслав, достал из кармана пачку сигарет. – Покурим?
– При малых не буду, – отказалась девица. – Я возьму две, можно?
Она осторожно вытащила две сигареты, спрятала в пристегнутую к поясу сумочку.
– Как собаки во дворе, не болеют? – вдруг спросил Смирнов.
Девица распахнула и без того огромные, навыкат, глазищи. Оглянулась на дворняжек.
– Вроде нет. А что?
– Говорят, мор на собак напал. Не слышали?
Девица чувствовала себя неловко, переминалась с ноги на ногу и посматривала в сторону детей. Странные вопросы ей задают!
– Я подрабатываю, – объяснила она. – Гуляю с детьми. Три часа в день, оплата приличная, и опыт приобретается. Я на факультете дошкольного воспитания учусь, привыкаю общаться с малышней. Они забавные.
– А как насчет собак? Хочу щенка взять, да ветеринар пока не советует. Болеют братья наши меньшие. Эпидемия у них.
Девица пожала угловатыми плечами.
– Пуделя каждый день во двор выводят, – сказала она. – И добермана, и двух далматинцев. Ничего, вид у них здоровый. Дворняги вон тоже не жалуются.
Смирнов поблагодарил ее и пошел к машине. Девица покраснела, глядя ему вслед. Заигрывает он с ней, что ли?
Через сорок минут сыщик уже поднимался на лифте на пятый этаж, к Ершову. Тот открыл дверь, в нос ударил запах разварившихся пельменей.
– Входите, – пробормотал журналист и ринулся на кухню. – Пельмени сбежали! – на ходу пояснил он. – Вы присаживайтесь в гостиной, я сию минуту.
Квартира Ершовых была обставлена на церковный манер: много икон, лампад, календарей с религиозной символикой, желтых свечек, парчовых подушек. Запах воска и ладана, казалось, пропитал стены. Через окно в комнату косо падали солнечные лучи, в них танцевали пылинки. В кухне хозяин громыхал посудой. Управившись с пельменями, он явился в гостиную.
– Ну-с, я готов, – доложил Ершов, уселся напротив гостя. – Чем могу помочь?
– Расскажите подробнее, что привело вашу матушку в нервное расстройство, а затем и…
Смирнов притворился, что ему больно произносить ужасные слова о смерти. Ершов состроил скорбную мину и рассказал о письмах, жутких осиновых щепках, гвоздях, кладбищенской пыли и прочих атрибутах черной магии.
– Это свело мою мать в могилу. Перед смертью у нее даже разум помутился, страшно было слушать ее речи! – трагически воскликнул он, и веснушки на его лице стали в три раза ярче. – Некого призвать к ответу за совершенное убийство. Не к кому обратиться!
– Убийство? – переспросил сыщик.
– А что же еще? Как назвать подобное злодеяние?
– Вам знакома фамилия Рудневых? – уклонился от ответа Всеслав. – Гордей Руднев? Ирина Руднева?
– Н-нет, – замотал головой журналист. – Не приходилось знать таких.
Он помолчал, подумал и подтвердил первый ответ. Рудневых он не знает.
– А кто была по профессии ваша мать? Как ее звали, кстати?
– Мавра Ильинична, – сказал Ершов. – Она работала швеей в ателье. Неплохо умела кроить, подрабатывала дома шитьем на заказ. До самой смерти… – он шмыгнул носом, глаза за стеклами очков покраснели.
– У вас не осталось вещественных доказательств?
– Чего, простите?
– Ну… восковых фигурок, гвоздей?
Журналист вскочил и замахал руками.
– Мама все уничтожила! Все! Разве такую гадость можно держать в доме? Это значит впустить сатану в свое жилище! Мама так говорила.
– Вы верующий? – Смирнов выразительно взглянул на иконы.
Ершов поник, успокоился и сел.
– Без фанатизма, – признался он. – Это все мамино: иконы, свечи, молитвенники. Я редко хожу в церковь. Верю во что-то высшее, как и другие. Но истинно верующим меня назвать нельзя.
Всеслав не знал, о чем еще спрашивать.
– У вас есть семейный альбом с фотографиями? Дайте посмотреть, – попросил он.
– Ради бога, – Ершов с готовностью метнулся к полке с толстыми, скорее всего, религиозными книгами, взял альбом. – Вот, пожалуйста.
Фотографий было мало, большинство – любительские, плохого качества.
– Это ваши родители? – сыщик показал на снимок, где сидели, обнявшись, молодые мужчина и женщина.
– Да, – кивнул Ершов.
– А где ваш отец?
– Умер много лет назад. Я был еще ребенком. Мама так и не вышла замуж второй раз.
Смирнову попалась фотография, где молодая Мавра Ильинична держала на руках маленького мальчика.
– Это вы?
Ершов отрицательно покачал головой.
– Нет. Здесь мама с моим старшим братом. Он тоже умер. А вот я! – журналист показал гостю снимок: он рядом с матерью, с портфелем и букетиком астр стоит на ступеньках какого-то здания. – Это школа. Я иду во второй класс.
* * *Карине было тесно в ее однокомнатной квартире – каждое утро, просыпаясь, она видела одно и то же: белоснежный ровный потолок; изысканно закрученные рожки люстры; обои, отливающие шелком персикового цвета; тщательно подобранную мебель красного дерева; телевизор…
Когда становилось невмоготу, она отправлялась бродить по городу – в Сокольники, Филевский парк или на набережную Москвы-реки, ища простора и не находя его. Отпуск всегда казался ей чрезмерно коротким, а возвращение в город – тягостной необходимостью. Что продолжало держать ее здесь? Неутоленная страсть? Неисполненное предназначение? Нереализованная цель?
– Мои цели ничтожны, – признавалась она себе. – То, что я делаю, не дает мне полного удовлетворения. А то, что кипит во мне, требуя выхода, приходится подавлять. Мне не интересен «Анастазиум», не интересен досуг, заполняемый скучным чтением или просмотром пустых, трескучих телевизионных программ. Театр, кино, музеи, выставки – не более чем жалкая попытка уйти от самого себя, скрыться в каменном лесу от преследующих химер. Я словно в клетке, прутья которой свиты из безысходности. Иногда мне кажется, что сама жизнь является оковами, которые связывают меня. Свобода же для меня еще более губительна…