Астра подошла поближе, любуясь ее невесомым полетом.
– Не верится, что это я? – горько усмехнулась Инга. – Порой я сама сомневаюсь.
Сильфида раскинула руки, ее пышная юбка казалась легким облачком, прозрачные крылышки неслышно трепетали за ее спиной… Крылышки!
– Мне пора идти! – засобиралась Астра. – Нужно еще много успеть. Я, собственно, хотела показать вам одну фотографию.
Инга Теплинская не узнала Санди.
– Мы не знакомы. Кто это? – И, поскольку Астра молчала, догадалась сама: – Та женщина? Боже мой… она потрясающе хороша! Какие дивные волосы…
И снова в груди у Астры проснулся и настороженно поднял голову дикий зверек по имени «ревность». Сейчас Матвей повез Александрину в модный магазин выбирать платье взамен испорченного. Он ведь тоже мужчина и тоже может поддаться колдовским чарам распутной красавицы. Та войдет в кабинку, разденется, чтобы примерить наряд, а он должен войти следом, чтобы проверить, есть ли на положенном месте татуировка в виде бабочки-сфинкса. Рыжекудрая искусительница предстанет перед ним во всем блеске своего полуобнаженного тела…
Она тряхнула головой, отгоняя мучительное видение. Ей-то какая забота? Главное, есть у Санди бабочка или нет? Почему это так важно, Астра пока до конца не осознавала. Ей нужно было подумать.
Вернувшись домой, она достала зеркало, зажгла две свечи и села напротив, устремив взгляд в туманно-золотистую даль. По зеркалу пошла едва заметная рябь… Или это сказывалась усталость зрения?
– Алруна, помоги мне, – шептала Астра. – Почему меня преследуют образы с кассеты из тайника? Мертвая голова… Афродита в мандрагоровом венке… сильфида… Стоп! Сильфиды на кассете нет. Но в кельтской мифологии есть духи воздуха, эльфы, что практически одно и то же! Сильфиды — разновидность эльфов…
Она вскочила, пошла к компьютеру, подключилась к Интернету, защелкала по клавиатуре, бормоча:
– Если бабочка-бражник имеет второе название Сфинкс Мертвая Голова, то что может скрываться за словом сильфида? Ничего или…
Увиденное потрясло Астру. Она откинулась на спинку кресла, зажмурилась, потом снова посмотрела на экран. Сильфы, сильфиды, во втором значении – жуки, которые питаются трупами. Не может быть! Жуки-мертвоеды.
– Это подсказки или извращения моего ума? – спросила она себя.
Сидела, отупевшая, без единой мало-мальски полезной мысли в голове. От нечего делать раз двадцать перечитала загадку, которую Сфинкс адресовал Теплинскому. Смысл ее ускользал, рассеивался, сливался с греческой версией и царем Эдипом. «Кто на четырех ногах не имел, на двух отверг истинное и принял ложное, а на трех будет отмщен?»
– Чего не имел? Что отверг? Что принял? – шептала она одними губами.
Внезапно ее осенило: ответ как раз и заключается в неназванном.
— Если я пойму, о чем Сфинкс умалчивает, я пойму и все остальное! Я догадаюсь, о ком его загадка. Во всяком случае, касательно Теплинского.
Последнее послание, полученное художником, совсем простое. В нем отсутствует греческая мифологическая канва, оно звучит вполне современно и без обиняков: «Когда ты умрешь?» Здесь и в помине нет философской подоплеки, только неприкрытая угроза. Такая разница в содержании путает все карты.
– Алруна, что ты скажешь?
Зеркало безмолвствовало. Свечи, горя, потрескивали, истекали растопленным крашеным парафином. Астра любила пчелиный воск, его сладковатый запах с привкусом меда. Но купить такие свечи стало трудно.
На сильфиде подсказки иссякли. Астра бесцельно бродила по квартире Карелина, из кухни в гостиную, оттуда в спальню, из спальни обратно в кухню. Поставила чайник и открыла холодильник в поисках еды. Чего бы пожевать? Сделала себе бутерброд, но аппетит пропал. Бутерброд, не тронутый, остался лежать на тарелке.
– Может быть, я сама додумалась до жуков-мертвоедов? – спросила себя она. – Вряд ли. В школе зоология не была моим любимым предметом. Тем более раздел о насекомых.
Время до вечера тянулось ужасающе долго. Астра изнывала от собственного бессилия и ощущения тупика, куда загнали ее бабочки и жуки. Пока она сидит и бездействует, Сфинкс подбирается к художнику Домнину… Наверняка у него уже созрел план нового убийства…
– Фу! Опять свечи жгла? – крикнул из прихожей Матвей, пробуждая ее к жизни. – Спишь, что ли? Так и устраивают пожары!
Астра обнаружила себя сидящей в кресле, рядом чадили оплывшие свечи. Он ворвался в комнату, открыл окно. Зимний воздух хлынул с улицы вместе с мелкими снежниками.
– Ты не задохнулась? – ворчал Карелин. – С такими привычками тебе одной жить нельзя.
– Удалось? – спросила она.
Он понял, что подразумевается под сим невинным словом, и коротко сказал.
– Бабочка есть. Точно как на картинке…
Ей бы радоваться, благодарить толкового помощника, а она усмиряла зверька, который по-настоящему взбесился, уговаривая себя, что для ревности нет причин.
– Алиби на время смерти Теплинского у Санди есть?
– С этим промашка. Не удалось выяснить.
* * *Александрина, довольная, крутилась перед зеркалом, надевая к бледно-коралловому платью то гранатовое колье, то рубиновые серьги, то ожерелье из розовых полудрагоценных камней.
– Ну как? – обернулась она к Мурату, стоящему в дверях спальни. Он только что пришел с работы.
Большое зеркало, где можно было увидеть себя в полный рост, находилось здесь. Санди любила разглядывать свое отражение как в одежде, так и без.
– Обновка? – поинтересовался Мурат. – Кто подарил?
– Коллекционер, поклонник Кнопфа. Он облил меня вином в клубе… пришлось раскошелиться. Я скромничать не стала, выбрала стильную и дорогую вещь! Кажется, он увлекся мною, так и пожирал глазами, аж в примерочную вломился. Продавщицы приняли нас за любовников.
– Он зашел к тебе в примерочную? Когда ты переодевалась?
– Что тут такого? – засмеялась Санди. – Человек платит кучу бабок, а я не разрешу ему взглянуть, как сидит новое платье? Правда, он зашел чуть раньше, чем я успела…
– Все понятно, – раздраженно перебил Мурат. – И как я только терплю это?
– Разве у тебя есть выбор, милый? Ладно, не дуйся. – Она подошла и чмокнула его в щеку. – Больше ничего не было. Он только посмотрел на меня секунду… страшно смутился, долго извинялся и… купил мне еще сумочку под цвет платья. Разумеется, я сделала рассерженный вид, пыталась покраснеть, не знаю, получилось или нет.
– Ты готова раздеться в обмен на дурацкую сумочку?
– Ну хватит! – вспылила Санди. – Я не раздевалась для него , а просто сняла юбку и свитер, чтобы примерить… Впрочем, с какой стати я оправдываюсь? Запомни, дорогой: я делала, делаю и буду делать все, что пожелаю. Не спрашивая позволения ни у тебя, ни у кого бы то ни было. Заруби это у себя на носу!
Она была так хороша в гневе, что Мурат ощутил стук крови в висках, с трудом сдержал порыв обнять ее и просить прощения за неуместный допрос. Ведь он дал слово не ограничивать ее свободу. В какие-то моменты ему хотелось задушить ее, в какие-то – упасть к ее ногам или подхватить на руки и покрыть поцелуями каждую пядь ее сладкого тела. Сегодня он слишком устал и для первого, и для второго, и для третьего.
– Пойду в душ и спать, – сказал он, остывая.
– Я позже лягу. Хочу почитать кое-что о Кнопфе, освежить в памяти.
Когда молодой человек закрылся в ванной и зашумела вода, Александрина включила телевизор. В новостях перестали говорить о смерти Теплинского: появились более животрепещущие темы для обсуждения, которые затмили прежние. Она с облегчением вздохнула, повесила новое платье в шкаф, облачилась в домашние брюки и футболку и отправилась проверять, запер ли Мурат входную дверь. На него приступами находила забывчивость, и тогда он мог оставить ключи в замке, бросить кран открытым, плиту включенной. Так и есть! В прихожей горит свет, меховая куртка Мурата валяется на пуфике, а это что? Корзина с лилиями? Он поставил ее на шкафчик для обуви, и забыл…
Александрине стало дурно, хотя… ничего угрожающего в корзине с цветами не было. «Наверное, Мурат купил лилии для меня и по рассеянности не вручил, – подумала она. – Это на него похоже!»
С бьющимся сердцем она заглянула в корзину – под упаковочной пленкой, между стеблями и продолговатыми зелеными листьями, приткнулся небольшой конвертик. Санди попятилась, подошла к двери в ванную и крикнула:
– Мурат, лилии ты принес для меня?
– Да! – ответил он сквозь шум льющейся воды. – Возьми их!
Она вернулась в прихожую со смутным чувством недоверия к его словам. Цветы и особенно засунутый между ними конвертик внушали ей страх. Пересилив себя, она сорвала пленку и достала из конверта сложенный вдвое листок. Резкий запах цветов ударил в лицо. Печатные строчки расплывались перед глазами, прыгали вверх и вниз… Или это дрожали ее руки?
«Кто на четырех ногах не имел, на двух хочет обрести то, что уже имеет, а на трех будет владеть? Если через неделю по указанному адресу не придет правильный ответ, тебя ждет смерть!» – гласило послание. Ниже прилагался адрес электронного почтового ящика и подпись: Сфинкс.
Санди вскрикнула и тут же зажала рот рукой. Она не верила своим глазам.
Мурат в махровом халате вышел из ванной.
– Откуда у тебя эти цветы? – кинулась она к нему. – Где ты их взял?
– Купил… для тебя.
– Врешь!
– Значит, я не в состоянии заплатить даже за корзину лилий? – оскорбился он. – Ну, знаешь…
– Где ты их взял? – впилась ногтями в его руку вдова. – Признавайся! Это не шутки, Мурат. Я требую!
– Да что случилось? Какая муха тебя укусила?
– Вот, полюбуйся! – она сунула ему под нос листок. – Читай…
Тот пробежал глазами по строчкам, растерянно улыбнулся.
– Что это?
– Письмо от Сфинкса. Я нашла его в корзине. Теперь ты скажешь наконец, каким образом к тебе попали эти цветы?
Он побледнел, его красиво вырезанные ноздри дрогнули и расширились.
– Черт… Мне принесли корзину прямо в аудиторию, где я позировал. Кто-то из студентов сказал, что ее оставил для меня посыльный из цветочного магазина. Они начали подкалывать меня, намекать, мол, у «нашего Нарцисса» появился воздыхатель… ну, ты понимаешь.
– Какого Нарцисса?
– Они так прозвали меня, между собой, – залился краской Мурат. – В общем, одни пристали с вопросами, кому из голубых я приглянулся; другие подумали, что у меня день рождения, кинулись поздравлять. Я отнекивался. Глупо получилось!
– И ты не знаешь, кто прислал лилии?
– Понятия не имею, – каким-то наивным жестом прижал он руки к груди. – Клянусь! Я решил, это ошибка. Но раз уж цветы попали ко мне, забрал их домой. Ты ведь любишь лилии? Извини, соврал, что купил. Каюсь.
Санди подняла с полу конверт, на нем было напечатано: «Мурату Асланову». Значит, загадка, несущая смерть, предназначалась не ей. Облегчения это почему-то не принесло. А до мальчика, кажется, не дошло, что ему грозит.
– Господи, – прошептала она. – Какой же ты… тупица! Тебя можно использовать только в постели. – И добавила громче: – Сфинкс убивает, ты понимаешь?
Мурат похлопал длинными черными ресницами, оттеняющими его восточные глаза, беззвучно раскрыл губы.
– Ка… какой Сфинкс? Т-тот… самый? Который скрипача… и этого…
– Теплинского, – подсказала Александрина. – Невероятно! Никонов, Теплинский и… ты? Безумие. Не может быть!
У Мурата закружилась голова. Санди сумасшедшая… у нее раздвоение личности. Она свихнулась на почве секса, вообразила себя Клеопатрой и убивает своих любовников. Надо бежать от нее… бежать…
Он шарахнулся в сторону, ударился локтем об угол шкафа, взвыл от боли и ужаса и метнулся прочь, в кухню, схватился за телефон.
– Что ты собираешься делать? – ледяным тоном спросила она, вырастая за его спиной.
– З-звонить… в… милицию…
Глава 22
Домнин между тем дозвонился скульптору.
– Феофан, – добродушно обратился он к старому товарищу, – по-моему, твои шутки дурного тона. И почему ты не берешь трубку?
– Я работаю… срочный заказ.
На самом деле домашний телефон Маслова вышел из строя, а на мобильном, как назло, закончились деньги. Он только сегодня пополнил счет и вызвал телефонного мастера. Про работу пришлось солгать, чтобы у других создавалось впечатление: его творческий кризис закончился, и начался период подъема. Глядишь, так оно и будет.
– Рад за тебя, – искренне сказал художник. – Спасибо за цветы, но с письмом ты переборщил.
– С каким письмом?
– Я тебя разоблачил, приятель… Хватит с меня гипсового сфинкса, которого ты прислал. На букет тратиться не стоило! Тем более пытаться взять меня на пушку. Я не из пугливых, тебе это отлично известно.
– Какой букет? Какое письмо? Ты, часом, не пьян, Игорь? Я не дарю мужчинам цветы, пора бы знать. И писем никому не писал уже года три. Я звоню, когда нужно.
– Послушай, хватит прикидываться, – увещевал его Домнин. – Повеселился, и довольно. Ты бы еще Фантомасом назвался! Дамы визжали бы от восторга.
– Ага. И в воздух чепчики бросали! Ты о чем, Игорь?
– Ладно, старина, считай, что шутка удалась, – потерял терпение художник. – Во всяком случае, женщину, которая была у меня в мастерской и позировала для портрета, твое послание впечатлило. Вижу, слухи о Сфинксе гуляют по Москве вовсю! И ты пал их жертвой.
Маслов разразился длинной тирадой, изобилующей крепкими выражениями. Его негодование позабавило Домнина. Среди его знакомых никто не умел так изобретательно и витиевато ругаться.
– Извини, Феофан, – примирительно произнес он. – Выходит, лилии не ты прислал?
– Не я! Сколько раз повторять?
Художник положил трубку и задумался. А если загадка Сфинкса – не шутка?
– Кто может ненавидеть меня так сильно, чтобы решиться на убийство? – прошептал он. – Но в письме неизвестный просто спрашивает: Когда ты умрешь?
Домнин не испытывал страха ни перед чем, даже перед смертью. Такова была его психологическая особенность. Это не мешало ему быть разумно осторожным и предусмотрительным. Не бояться перейти черту и лезть на рожон – не одно и то же. Умирать не входило в планы Игоря Домнина на ближайшее будущее. Он еще не написал самой грандиозной картины, не постиг тайну мироздания и не выразил ее на своих полотнах. Он мечтал оставить в истории человечества неизгладимый след, такой же, как оставили Микеланджело и Леонардо да Винчи. Последний был бы его кумиром, если бы не полное неприятие Домниным никаких кумиров и самой возможности их создания для себя.
Ему импонировало, что люди из века в век пытаются разгадать истинный смысл работ великого Леонардо, благоговейно взирают на творения его кисти и преклоняются перед его талантом не столько живописца, сколько мыслителя. Любое произведение искусства, претендующее на бессмертие, привлекает прежде всего заложенной в нем идеей, а потом уже средствами ее выражения.
Не переставая размышлять о жизни и смерти, которые в его понимании являлись одинаково призрачными, Домнин принялся за работу. Он должен был закончить «Обнаженную Маху», которой чего-то недоставало – то ли золота, то ли внутреннего огня, то ли мистического ореола…
Чем больше он смотрел на лицо и фигуру золотоволосой богини, тем меньше она ему казалась женщиной, тем явственнее в ней проступали черты Эроса, и сияющий лик любви превращался в сокровенно-прекрасный лик смерти.
В каждой красавице, по его глубокому убеждению, таится нечто роковое, как в чувственном трепете любви таится нечто от содроганий агонии. Эта мысль завладела Домниным, заставила его отложить кисть и краски и взяться за телефон.
– Александрина? – холодно сказал он в трубку. – Это ты прислала мне лилии? Весьма любезно с твоей стороны. Если тебя интересует, когда я умру, приди и спроси об этом сама.
– Ты совсем выжил из ума, Игорь, – взорвалась она. – В городе орудует маньяк! Он прислал цветы и письмо Мурату! Он убьет его!