Я остановился перед дверью Генри и почувствовал, как быстро забилось мое сердце, потому что там, за дверью, была комната, где умерла моя дорогая Фанни; и вот теперь я вернулся сюда впервые с тех далеких печальных дней, когда нам, закадычным друзьям, казалось, что мы будем вечно жить вместе.
Я постучался.
И услышал постукивание трости и приглушенное покашливание. Заскрипели половицы.
Я услышал, как Генри коснулся своим темным лбом внутренней стороны двери.
– Я узнаю этот стук, – прошептал он.
Я снова постучал.
– Черт меня подери!
Дверь резко распахнулась.
Невидящие глаза Генри смотрели в никуда.
– Дай-ка мне сделать глубокий вдох.
Он вдохнул. Я выдохнул.
– Господи боже! – Голос Генри дрожал, как пламя свечи при легком ветерке. – Мятная жвачка. Это ты!
– Это я, Генри, – с нежностью проговорил я.
Его руки ощупью потянулись вперед. Я схватил его за обе ладони.
– Господи, сынок, как хорошо, что ты зашел! – вскричал он.
Он схватил и сжал меня в объятиях, потом вдруг опомнился и отступил.
– Прости…
– Что ты, Генри! Обними меня снова.
И он снова стиснул меня в долгих объятиях.
– Где ты был, мой мальчик, о, где ты был так долго, а Генри тут один, в этом проклятом огромном доме, который скоро пойдет под снос.
Он повернулся, подошел к креслу, сел, нашел и ощупал руками два стакана.
– Этот, кажется, чистый, а?
Я посмотрел и кивнул, потом спохватился и сказал:
– Ага.
– Не хочу передавать тебе микробы, сынок. Ну-ка посмотрим. Ага!
Он резко выдвинул ящик стола и извлек оттуда большую бутылку отличного виски.
– Ты это пьешь?
– С тобой – да.
– Вот это дружба!
Он налил и протянул стакан в пустоту. Но стакан почему-то попал прямо мне в руку.
Мы подняли стаканы навстречу друг другу, и по черным щекам Генри потекли слезы.
– А ты и не знал, что черный слепой может плакать, верно?
– Теперь знаю, Генри.
– Дай-ка взглянуть. – Он наклонился и провел рукой по моей щеке. Затем облизнул палец. – Соленая водичка. Черт! Да ты такой же слюнтяй, как и я.
– На все времена.
– Оставайся таким, сынок. Так где же ты был? Жизнь била тебя? Что привело тебя сюда?.. – Он внезапно замолк. – О, какие-то неприятности?
– И да и нет.
– Но в основном да? Это нормально. Когда ты вылетел на волю, я знал, что скоро ты не вернешься. То есть если рассматривать слона с головы, а?
– Если рассматривать слона с хвоста – тоже.
– Почти угадал. – Генри засмеялся. – Господи, как хорошо слышать твой голос, сынок. Я всегда считал, что от тебя хорошо пахнет. Я хочу сказать, если и существовало когда-нибудь воплощение невинности, то это был ты, жевавший по две мятные пластинки сразу. Что же ты стоишь? Присядь. Позволь рассказать о моих тревогах, потом расскажешь мне о своих. Венисовский причал снесли, трамвайные пути убрали, все уничтожили. На следующей неделе снесут и этот дом. Куда бегут крысы? Как нам покинуть корабль без спасательных шлюпок?
– Ты серьезно?
– Они наняли термитов, работающих там, внизу, круглосуточно. На крыше – динамитная команда, в стены вгрызаются гоферы и бобры, а шайка трубачей, разучивающих «Иерихон, Иерихон»[246], репетируют рядом с домом, чтобы все это поскорее рухнуло. Куда мы катимся? Мало нас осталось. Умерла Фанни, Сэм спился и умер, а Джимми утонул в ванне, и почти сразу все почувствовали, что их обвела вокруг пальца – как ты бы сказал, подтолкнула под локоток – старушка Смерть. Незаметно подкралась печаль, и этого хватило, чтобы в одно мгновение опустошить многолюдный дом. Стоит запустить одну больную мышь, и начнется мор, это уж точно.
– Неужели все так плохо, Генри?
– Все хуже и хуже, но ничего. В любом случае пора двигаться дальше. Я всегда говорил: каждые пять лет бери зубную щетку, покупай новые носки – и вперед. У тебя нет на примете местечка для меня? Знаю, знаю. Там вокруг одни белые. Но я же слепой, черт возьми, так какая им разница?
– Есть свободный уголок в гараже, где я стучу на машинке. Он твой!
– Бог, Иисус и Святой Дух явились мне разом.
Генри откинулся в кресле и ощупал свои губы.
– Это улыбка или улыбка? Я останусь всего на пару деньков! – добавил он быстро. – Потом этот негодяй, муж моей сестры, приедет за мной из Нового Орлеана и отвезет домой. Так что я избавлю тебя от своей персоны…
Он перестал улыбаться и наклонился ко мне.
– Опять попал в дурные места? Там, в большом мире?
– Не совсем, Генри, но что-то вроде того.
– Надеюсь, не совсем дурные.
– Хуже, – сказал я, выдержав паузу. – Ты не мог бы пойти со мной прямо сейчас? Мне очень неприятно дергать тебя, Генри. И прости, что вытаскиваю тебя на улицу среди ночи.
– Ничего, сынок, – тихо усмехнулся Генри, – ночь, день: я что-то слышал об этом в детстве.
Он встал и пошарил вокруг рукой.
– Погоди, – сказал он, – найду палку. Чтобы видеть.
54
Крамли, слепой Генри и я пришли на кладбище в полночь.
Я в нерешительности остановился, внимательно глядя на ворота.
– Он там. – Я кивнул в сторону могил. – В ту ночь Человек-чудовище побежал туда. Что делать, если встретим его?
– Не имею ни малейшего понятия.
Крамли зашел в ворота.
– Черт! – произнес Генри. – Почему бы нет?
И тоже пошел, оставив меня позади, во тьме, на пустынном тротуаре.
Я догнал их.
– Подождите-ка, дайте принюхаться. – Генри сделал глубокий вдох и выдохнул. – Ага. Точно, кладбище!
– Это тебя беспокоит, Генри?
– Черт возьми, – сказал Генри, – мертвые не кусаются. Это из-за живых я теряю сон. Хочешь знать, откуда мне известно, что это не просто старый сад? В садах полно разных цветов, смесь запахов. А на кладбищах? В основном туберозы. С похорон. Всегда ненавидел похороны из-за этого запаха. Ну как я вам, детектив?
– Класс, но… – Крамли отвел нас подальше от света. – Если торчать здесь, кто-нибудь решит, что мы торопимся в могилу, и сделает свое дело. Шевелитесь!
И Крамли быстро зашагал среди тысяч молочно-белых надгробий.
«Человек-чудовище, – подумал я, – где ты?»
Я оглянулся и посмотрел на машину Крамли: она показалась мне дорогим другом, от которого я уходил за тысячи миль.
– Ты еще не сказал, – заговорил Генри, – зачем притащил слепого на кладбище. Тебе нужен мой нюх?
– Ты просто собака Баскервилей, – ответил Крамли. – Сюда.
– Не трогай за живое. У меня собачий нюх, но гордость, как у кошки. Берегись, Смерть.
И он пошел, ведя нас между надгробиями, постукивая тростью направо и налево, словно прогоняя ночь, отбивая от нее большие куски или высекая искры там, где никогда не было ни единой искры.
– Ну как я вам? – прошептал он.
Я стоял рядом с Генри посреди всех этих мраморных плит с именами и датами, понемногу зарастающих травой.
Генри принюхался.
– Кажется, я чую большущий камень. Так. Что тут за азбука Брайля?
Он переложил трость в левую руку, а правая, дрожа, нащупала имя, высеченное над дверью склепа в греческом стиле.
Его пальцы с дрожью очертили «А» и застыли на конечном «Т».
– Знакомое имя. – В его белых, как бильярдные шары, глазах защелкали листки картотеки. – Не покоится ли здесь великий и давно почивший владелец киностудии, той самой, что находится за стеной?
– Да.
– Крикливый тип, сидевший на всех заседаниях, так что никому уже не оставалось места? Тот, что сам готовил себе бутылочки, сам менял себе пеленки, в два с половиной года купил песочницу, в три уволил детсадовскую воспитательницу, в семь отправил десяток мальчишек прямиком к медсестре, в восемь ухаживал за девочками, в девять их имел, в десять приобрел автостоянку, а в двенадцать – киностудию, когда умер его отец, оставив сыну Лондон, Рим и Бомбей? Этот?!
– Генри, – вздохнул я, – ты чудо.
– Жить от этого не легче, – тихо признался Генри. – Что ж.
Он протянул руку, чтобы еще раз нащупать имя и дату под ним.
– Тридцать первое октября тысяча девятьсот тридцать четвертого года. Хеллоуин! Прошло двадцать лет. Интересно, каково это – так долго быть в мертвецах? Черт. Давайте спросим! Кто-нибудь прихватил инструмент?
– Я взял лом из машины, – сказал Крамли.
– Хорошо… – Генри вытянул вперед руку. – Если только эта дьявольская штуковина не…
Его пальцы дотронулись до двери склепа.
– Святые угодники! – воскликнул он.
Дверь медленно отворилась на смазанных петлях. Никакой ржавчины! Никакого скрипа! Они смазаны маслом!
– Господи Иисусе! Заходи кто хочешь! – Генри живо отошел в сторону. – Раз ты зрячий… иди первым, ладно?
Я коснулся рукой двери, и та открылась, мягко скользнув во тьму.
– Сюда.
Крамли подскочил ко мне, зажег карманный фонарь и ступил в кромешную мглу.
Я пошел за ним.
– Не оставляйте меня здесь, – попросил Генри.
Крамли показал на вход:
– Закрой дверь. Мы же не хотим, чтобы кто-то увидел наш фонарь…
Я помедлил. Столько раз я видел в кино, как двери склепа захлопываются и люди оказываются в ловушке навсегда – кричи не кричи. А что, если там, внутри, стоит Человек-чудовище?..
– Боже! Смотрите! – Крамли толкнул дверь, оставив лишь узкую щелку для воздуха. – Вот.
Он обернулся.
Комната была пуста, если не считать большого каменного саркофага, стоящего посредине. На нем не было крышки. Внутри должен был находиться гроб.
– Черт! – сказал Крамли.
Мы заглянули внутрь. Гроба не было.
– Не говорите мне ничего! – сказал Генри. – Надену-ка я мои черные очки, так лучше чувствуется запах! Вот так!
И пока мы смотрели, Генри наклонился, глубоко втянул в себя воздух, задумался, задержав мысль за темными очками, потом выдохнул, потряс головой, сделал еще один вдох. И просиял.
– Дудки! Нет тут ничего! Верно?
– Верно.
– Арбутнот, где ты? – прошептал Крамли.
– Здесь его нет, – сказал я.
– И никогда не было, – добавил Генри.
Мы быстро взглянули на него. Он кивнул, чрезвычайно довольный собой.
– Никого с таким именем или с любым другим никогда здесь не было. Если б был, я бы почуял, понимаете? Ни чешуйки перхоти, ни ногтя, ни волоска из носа. Здесь нет даже запаха туберозы или ладана. В этом месте, друзья, никогда не лежал мертвец, ни часа не лежал. Нос даю на отсечение!
Ледяной пот заструился у меня по спине, затекая в ботинки.
– Боже, – пробормотал Крамли, – зачем они построили склеп и никого туда не положили, а только сделали вид?
– Может быть, и трупа никогда не было? – предположил Генри. – Что, если Арбутнот не умирал?
– Нет-нет, – сказал я. – Газеты трубили об этом по всему миру, пять тысяч людей пришли на похороны. Я сам там был. Я видел катафалк.
– Что же они тогда сделали с телом? – спросил Крамли. – И для чего?
– Я…
И тут дверь склепа с грохотом захлопнулась!
Генри, Крамли и я закричали от испуга. Я схватился за Генри, Крамли схватил нас обоих. Фонарь упал. Мы с проклятиями наклонились, стукнувшись головами, и у нас перехватило дыхание, ибо мы услышали, как в двери поворачивается ключ: нас заперли. Мы стали обшаривать пол, чуть не подрались из-за фонаря и наконец направили дрожащий луч на дверь в жажде жить, видеть свет, дышать ночным воздухом.
Все втроем мы навалились на дверь.
И – о боже! – она действительно была заперта!
– Господи, как мы выберемся отсюда?
– Нет, только не это, – повторял я.
– Заткнись, – велел Крамли, – дай подумать.
– Думай скорее, – сказал Генри. – Тот, кто нас запер, пошел за подмогой.
– Может, это всего лишь сторож? – предположил я.
«Нет, – подумал я тут же, – это был Человек-чудовище».
– Нет, дай-ка мне фонарь. Ага. Черт! – Крамли посветил фонарем вверх, вокруг. – Все петли снаружи, до них не добраться.
– Что ж, вряд ли здесь есть другие двери, а? – высказался вслух Генри.
Крамли резко направил луч фонаря на его лицо.
– Что я такого сказал? – спросил Генри.
Крамли отвел луч света от его лица и стал обходить склеп, держа перед собой фонарь. Он светил то вверх, то вниз, освещая то потолок, то стены, затем провел лучом вдоль швов каменной кладки и вокруг маленького окошка, такого крохотного, что даже кошка не смогла бы в него пролезть.
– Может, покричать в окно?
– Не хотел бы я встретиться с тем, кто откликнется, – заметил Генри.
Крамли ходил кругами, размахивая фонарем.
– Другая дверь, – бормотал он. – Должна быть другая дверь!
– Должна! – вскрикнул я.
Я почувствовал, как в глазах закипают слезы, а горло пересохло от жестокой засухи. Я представил, как среди могил звучат тяжелые торопливые шаги, как они приближаются, чтобы убить меня, как стремительно надвигаются тени, чтобы задушить меня, они называют меня Кларенсом, они желают мне смерти. Я представил, как распахивается дверь и нас накрывает, захлестывает многотонная волна книг, фотографий и открыток с автографами.
– Крамли! – Я выхватил у него фонарь. – Дай-ка мне!
Осталось только одно место, где мы еще не смотрели. Я заглянул в саркофаг. Вглядевшись, я так и ахнул.
– Смотрите! – сказал я. – Там. Боже, что это? Ямки, зубчики, бугорки. Никогда не видел ничего подобного в могилах. А там, смотрите, на стыке: уж не свет ли оттуда пробивается? Точно, черт! Погодите!
Я вскочил на край саркофага и, удерживая равновесие, взглянул на одинаковые, равномерно расположенные зубцы на дне.
– Будь осторожен! – крикнул мне Крамли.
– Сам будь осторожен!
Я спрыгнул на дно саркофага.
Послышался скрип смазанного механизма. Подо мной пришел в движение какой-то противовес, и комната вокруг закачалась.
Я начал опускаться вниз вместе с полом. Мои ступни утонули во тьме, затем и колени. Крышка стала наклоняться вместе со мной и вдруг остановилась.
– Ступеньки! – воскликнул я. – Лестница!
– Что? – Генри потыкал палкой дно. – Да!
Дно саркофага в горизонтальном положении было похоже на ряд пирамидальных зубцов. Теперь же, когда дно наклонилось, они превратились в удобные ступени, ведущие под могилу.
Я начал торопливо спускаться вниз.
– Пошли!
– Пошли?! – переспросил Крамли. – Ты хоть знаешь, черт возьми, что там внизу?
– А там что, черт возьми! – показал я на захлопнувшуюся входную дверь.
– Проклятье!
Крамли залез на саркофаг и подал руку Генри. Тот подпрыгнул, как кошка.
Я медленно спускался по лестнице, дрожа, и водил фонарем. Генри и Крамли, чертыхаясь и пыхтя, шли следом.
Крышка саркофага плавно переходила внизу в следующий пролет лестницы, уводящий еще на десять футов в глубь катакомбы. Когда Крамли, шедший последним, переступил эту грань, крышка с шорохом поднялась и захлопнулась. Я бросил взгляд на закрывшийся над нами потолок и увидел висящий в полумраке противовес. С обратной стороны исчезнувшей лестницы торчало огромное железное кольцо. Отсюда, снизу, можно было схватиться за кольцо и, используя свой вес, опустить лестницу.
Все это я увидел в одно мгновение.
– Не нравится мне это место! – сказал Генри.
– Тебе-то откуда знать, что это за место? – спросил Крамли.
– И все равно не нравится. Слышишь? – сказал Генри.
Наверху ветер – или что-то другое – бился о входную дверь.
Крамли схватил фонарь и посветил им во все стороны.
– Теперь и мне не нравится это место.
В десяти футах от нас в стене виднелась дверь. Крамли дернул за ручку и что-то проворчал. Дверь открылась. Пропустив Генри между нами, мы с Крамли протиснулись в нее. Дверь захлопнулась за нашими спинами. И мы побежали.
«Прочь от чудовища, – думал я, – или прямо к нему в лапы?!»
– Не смотри! – крикнул Крамли.
– Что ты имеешь в виду: не смотри? – Генри молотил по воздуху своей тростью, стуча ботинками по каменному полу и мечась от стены к стене между нами.