– Я был первым, кто дактилоскопировал Констанцию по системе Бертильона[376], – сказал он, – от макушки до кончиков пальцев…
После этого Квикли немедленно перешел к себе любимому.
Прославился он в водевилях, где обычно выступал под именем «мистер Метафора» и играл сразу по несколько ролей… В «Оливере Твисте» он так изображал в одиночку всю шайку Фейджина, что зрители в зале молили о пощаде… В «Лавке древностей» – играл вообще все роли до одной… Вне всякого сомнения, он был самым зловещим из всех призраков Марли и бледнее, чем сам По… Критики в один голос кричали, что Темза выходит из берегов от слез, которые проливаются, когда под звуки реквиема Квикли в образе Тоски[377] бросается с башни в вечность…
О себе мистер Метафорический Квикли говорил долго и убедительно, не скупился на метафоры и, кажется, получал истинное удовольствие от своего рассказа. Но когда в качестве угощения он предложил мне Лючию, которая должна была сойти с ума[378]– прямо здесь, в маленькой гостиной, переоборудованной в мини-театр, – я подумал, что это уже слишком. И категорически отказался – как от любезно предложенных мне бумажных платочков Kleenex, так и от самой Лючии.
– Стоп! Баста! – выкрикнул я, скрестив руки перед грудью. – Давайте вернемся к Констанции.
– Ну, с ней лично я знаком мало, – сказал он. – Зато хорошо помню ее в качестве Кэти Келли… Двадцать шестой год, первое творение Пигмалиона!
– Пигмалиона? – прошептал я, мгновенно сложив в уме фрагменты головоломки.
– А Молли Каллахан, двадцать седьмой год, помните?
– Смутно.
– А Полли Риордан, двадцать шестой?
– Что-то припоминаю.
– Кэти была Алисой в Стране чудес, Молли – Молли в «Безумной Молли О’Дэй», а Полли, соответственно, – «Полли из цирка», в том же году. Так вот, и Кэти, и Молли, и Полли на самом деле все – Констанция. Представьте себе волшебный котел: ныряет в него никому не известное имя, а выныривает уже знаменитость. Это я подучил ее: кричи громче: «Я – Полли!» Чтобы продюсеры закричали в ответ: «Да! Да, детка, ты – Полли!» И все получилось: первый фильм с ней сняли за шесть дней. Потом я переделал ее – и натравил на самого льва Лео[379], чтобы вцепилась ему в глотку. «Я – Милашка Кэти Келли…» – «Да! Да!» – завопил весь львиный прайд. Второй ее фильм сварганили дня за четыре. Потом Келли исчезла, Молли взобралась на радиобашню RKO[380], и – понеслось. Молли, Полли, Долли, Салли, Герти, Конни плодились как кролики и вместе с Констанцией резвились на студийных лужайках!
– И никто за все годы так и не догадался, что Констанция играла не одну роль, а несколько?
– Это я, Альберто Квикли, добыл для нее славу, богатство и почет! Превратил ее в жар-птицу, несущую золотые яйца! Никто так и не узнал, что некоторые имена на Голливудском бульваре придуманы Констанцией. А сколько туфель она впечатала в бетон у Граумана своей кукольной ножкой – и все разного размера, от тридцать шестого до тридцать девятого.
– И где теперь эти Молли, Полли, Салли, Герти, Конни?
– Этого не знает никто – даже она сама. Наверное, поросли быльем… Вот, у меня остались шесть разных адресов – за двенадцать летних сезонов… Годы – вот где легче всего спрятаться. В них тебя прячет сам Господь… Стоять-бояться! Как меня зовут?!
Шаркая ногами, он прошелся по кругу. Мне кажется, я даже слышал скрип его старых костей.
– Ну! Ну же! – Он изобразил на лице муку.
– Мистер Метафора!
– Ты знал! – Он свалился без чувств.
Я тут же склонился над ним, в полном смятении. И вдруг он вытаращил на меня один глаз.
– Это же было кулуарное имя, не для всех! Приподнимите меня повыше. Раттиган сбежала… из-за меня, – выпалил он без всякого перехода. – Я ее напугал. Я хотел… это была инсценировка. Кто-то ведь должен был, наконец, заинтересоваться, когда жили все эти Полли-Молли и существовали ли они вообще. И мне сам бог велел это сделать – не будь я Фейджин, Марли Скрудж, Гамлет и Квикли в одном лице… Признаюсь, с годами меня все больше мучила ревность. Я все сильнее злился, вспоминая, как сначала заполучил, а потом потерял ее. Злился, но ничего не предпринимал. Помните, как Гамлет откладывал расправу над коварным злодеем, убившим призрака его отца? В это время Офелия и Цезарь жаждали крови… Шли годы, злоба накапливалась… Вскоре одно только воспоминание о Констанции поднимало у меня в груди целую армию мстителей. И вот, когда мне перевалило за девяносто, все во мне поднялось и потребовало возмездия. Я не нашел ничего лучшего, как послать Констанции эту дурацкую Книгу мертвых. Старый дурак! Наверное, это из-за меня она от всех и сбежала…
Мистер Метафора помолчал, переводя дыхание.
– Вызовите «Скорую», – сказал он. – У меня сломаны берцовые кости и грыжа в паху. Вы записали все это?
– Потом запишу.
– Не откладывайте. Пишите сразу. Через час я буду уже в Валгалле[381] излагать все это статуям. Где моя кровать?
Я уложил его в кровать.
– Ради бога, успокойтесь, – сказал я. – Вы говорите, послали Констанции Книгу мертвых?
– В прошлом месяце Женская Лига кино организовала какую-то вшиво-блошиную распродажу актерского барахла. Мне перепало несколько карточек Фербенкса, рукопись песни Кросби[382] …но это не важно. Главное, что там же я откопал старую записную книжку Раттиган, всю исписанную телефонами ее бывших хахалей. И вот тут-то меня и переклинило. Старый хрен, я почувствовал себя змеем-искусителем. Продался дьяволу по дешевке – испил яду… Подумал: почему бы не отнять у Раттиган спокойный сон? Дождался, когда ее не будет, подкинул ей Книгу мертвых и был таков… Наверное, она там чуть не обделалась от страха?
– Да уж не без этого… – Я вгляделся в ухмылку, блуждавшую на лице мистера Квикли. – Так-так. Значит, к смерти почтенного господина с Маунт-Лоу вы не причастны?
– Вы про того губошлепа, которого Констанция бросила первым? Что – этот старый болван дал дуба?
– Представьте, его убили газеты.
– Представляю – газетные критики делают это на раз-два.
– Да нет, не критики. На него свалились две тонны старых номеров Tribune.
– Какая разница как, – главное, что убили.
– И Царица Калифия – тоже не ваших рук дело?
– А-а-а… Эта. Ноев ковчег, каждой твари – с три короба наврали. Высоко/низко, холодно/горячо. Верблюжье дерьмо, лошадиные яблоки. Это которая сказала Констанции, куда идти, – и та пошла? Что – тоже скончалась?
– Упала с лестницы.
– Не, я не сталкивал.
– А потом еще священник…
– Братец ее? Тоже не я. Калифия сказала ей, куда идти. А священник – прямиком отправил к дьяволу! Ну, Констанция и пошла… Скажите, а этот-то от чего? Нет, вы посмотрите – все! Все уже поумирали, прости господи!
– Она просто… слишком сильно на него накричала. Я так думаю, что это она.
– Накричала? И вам известно, что именно она кричала?
– Нет.
– А мне – да.
– Вам?..
– Вчера ночью я слышал голоса, думал, что во сне. Вернее, один голос – кажется, ее. Думаю, мне она кричала то же самое, что и бедолаге священнику. Хотите узнать что?
– Жду с нетерпением.
– Ну, так вот. Она кричала: «Как мне вернуться, где следующий след, как мне вернуться?»
– Вернуться?
Веки Квикли дрогнули, как стрелки прибора, который показывал движение мысли. Он всхрапнул.
– Брат указал ей, куда идти, и она пошла… Но потом она сказала: «Я заблудилась, покажите мне дорогу»… Значит, Констанция хочет, чтобы ее нашли… Верно?
– Да. Или нет… Бог ее разберет!
– Похоже, она и сама ничего не разберет. Наверное, из-за этого и все ее вопли. А мне плевать. У меня дом крепкий – из кирпича. Мой – уж точно устоит.
– У других что-то не очень устоял.
– У первого мужа, у Калифии и у братца?
– Боюсь, это слишком долгая история.
– И путь до дома ваш далек?[383]
– Да.
– Только вот не надо строить из себя бешеную курицу – куда меня посадят, такие я и снесу яйца… Красный галстук? Будут красные яйца. Синий ковер? Вот вам синие. Розовый лифчик? Розовые… Как я. Видите вон ту клетчатую простыню?
– Клетчатую?
На самом деле простыня была белая – и я сказал ему об этом.
– У вас плохое зрение… – Он уставился на меня. – И вы, уж точно, слишком много болтаете. Вы меня утомили. Всего хорошего… – Веки его захлопнулись.
– Но, сэр…
– Я занят, – пробормотал он. – Как меня зовут?
– Фейджин, Отелло, Лир, О’Кейси[384], Бут[385], Скрудж…
– Да-да-да-да… – И он захрапел.
Глава 36
Такси отвезло меня обратно к морю, в мое бунгало с видом на океан. Я должен был все переварить и обдумать.
И тут в мою дверь словно ударил отбойный молоток: бумс!
Не дожидаясь второго удара, с которым она вылетит к чертям, я бросился открывать.
Луч фонарика, бьющий сквозь бриллиант дверного глазка, чуть меня не ослепил.
– Наш пламенный привет Эдгару Уоллесу![386] Давай уже, открывай, ты, мудила! – раздался голос из-за двери.
Я чуть не провалился сквозь землю от такой наглости – назвать меня Эдгаром Уоллесом, поставить рядом с этим дешевым статистом из массовки!
– Кого я вижу – Фриц! – выкрикнул я, открывая дверь. – Давай уже, заходи, от мудилы слышу!
– Захожу, захожу!
Фриц Вонг прошелся по ковру так, как будто выбивал из него пыль или разнашивал армейские ботинки. Затем со скрипом остановился, и, выхватив откуда-то из воздуха монокуляр, уставил его прямо на меня.
– Постарел! – радостно воскликнул он.
– Ты тоже! – парировал я.
– Нарываешься?
– Учусь у тебя!
– Осади лошадей.
– Ты первый начал! – набычился я. – Сам-то понял, кем ты меня обозвал?
– А что – Микки Спиллейн[387] было бы лучше?
– Да пошел ты!
– Ну, а если… Джон Стейнбек?
– Ладно, пойдет… Только не ори – достал уже.
– Вот так нормально? – Он перешел на шепот.
– Нет, все равно громко.
Фриц Вонг громогласно расхохотался.
– Узнаю своего ублюдка-сынка!
– Узнаю своего сифилитика-папашку!
Неистово гогоча, мы сцепились в железной хватке, которую принято называть дружескими объятиями. Фриц Вонг вытер глаза.
– Ладно, с формальностями покончено, – прорычал он. – Как ты?
– Скорее жив, чем мертв. А ты?
– Жив, но с трудом… А где жратва – что, проблемы с доставкой?
Я вытащил пиво, которое привез Крамли.
Фриц заглотнул едва не полстакана и поморщился.
– Помои, – прохрипел он. – А что, вина нет? Ладно, хрен с ним… – Он грузно опустился в мое единственное кресло. – Ну, говори – что там за помощь тебе нужна?
– Почему ты решил, что мне требуется помощь?
– А когда она тебе не требуется? Нет, погоди! Так дело не пойдет…
Бухая несуществующими сапогами, Фриц выбежал под дождь – и тут же вернулся с бутылкой Le Gorton. Уже через несколько секунд она была вскрыта красивым серебряным штопором, который как бы случайно оказался у него в кармане.
Я вытащил две чистые стеклянные банки из-под джема. Глядя на них с явным презрением, Фриц разлил вино.
– За великий тысяча девятьсот сорок девятый год! – объявил он. – Не слышу возгласов восторга!
Я глотнул.
– Куда – залпом?! – гаркнул Фриц. – А наслаждаться? А впитывать аромат?
Я понюхал банку. На всякий случай сделал ею круговые движения.
– Вполне, – кивнул я.
– Что ты сказал? Вполне?!
– Погоди, сейчас еще подумаю…
– Хватит уже думать, сучий потрох! Пей прямо носом! А выдыхай через уши!
Он закрыл глаза и показал, как надо. Я повторил за ним.
– О да, превосходно!
– А теперь сядь и заткнись.
– Вообще-то ты занял мое место, Фриц.
– Было твое – стало мое…
В итоге я уселся на пол, прислонившись к стене, а Фриц встал прямо передо мной в позе Цезаря, созерцающего муравейник[388].
– Ладно, давай, выгребай запасы из закромов.
Я взял лопату и старательно все выгреб – все до единого факта.
Когда я закончил, Фриц с недовольной миной долил мне вина.
– Хоть ты этого и не заслуживаешь… – подчеркнул он. – Дегустатор хренов. Марочных вин. Сиди молча – и смакуй.
Он нахмурился.
– Да, если уж кому и способен решить такую проблему, как Раттиган, так это я… – Он глотнул вина. – Или здесь надо было сказать – «кто»? Ладно, молчи.
Он распахнул дверь, ведущую прямо в восхитительный дождь, которому не было конца.
– Что, нравится? – Он кивнул на дождь.
– Обожаю.
– Вот я и говорю – мудень… – Фриц подкрутил свой монокуляр, настроив его на дальний обзор.
– Это вон там, что ли, – дом Раттиган? – спросил он. – Говоришь, семь дней уже ее не было? А может, уже – того, тю-тю? Всех поубивала, а сама просто исчезла – типа, хрен вы найдете мой труп. Никто не должен видеть мертвой повелительницу империи убийств… Ладно, теперь моя очередь выгребать закрома.
Он с ненавистью разлил в банки из-под джема остатки волшебного Le Gorton.
И объявил, что уже давно вообще нигде не снимается. За два года – ни одного фильма. Говорят, слишком старый.
– И это они говорят мне – лучшему в мире специалисту по кувыркам в постели! – громко возмущался Фриц. – Уроды! Вот, на безрыбье решил взяться за пьесу. Бернард Шоу – «Святая Жанна». Правда, пока еще не понял, кто сможет мне всю эту хрень сыграть. И еще между делом прорабатываю роман Жюля Верна, у которого истек срок авторских прав. Хочу обойти продюсера – редкостный говнюк, я тебе скажу. Все тихой сапой – и все себе в карман. В общем, для тебя есть работа. Мне как раз нужен какой-нибудь… второразрядный писатель-фантаст. Хочу немного причесать этот могучий шедевр. Соглашайся.
Не успел я открыть рот, как…
Небо разверзлось над нашим жалким жилищем, выплеснув на него тонны дождя вперемешку с огнем и громом. В этот момент Фриц проорал:
– Вы приняты!
После этого мы вернулись к делу Раттиган.
– Есть еще что показать и рассказать? – спросил Фриц.
Я показал и рассказал.
Вырезки из старых газет, налепленные скотчем прямо над кроватью, Фрицу пришлось рассматривать чуть ли не лежа.
– Чертова работа! – кряхтя и матерясь, ворчал он. – У меня же только один глаз! Второй я потерял на дуэли…
– На дуэли?! – пораженно переспросил я. – Ты никогда не рассказывал…
– Ладно, замнем. Лучше прочти почтенному немецкому режиссеру-циклопу имена под фотографиями.
Я начал читать, а Фриц повторял за мной.
– Так, эту знаю… – Он ткнул пальцем в газетную вырезку. – И эту. И эту тоже. Хм, тебе это ничего не напоминает? Например, стенд «Их разыскивает полиция»…
– А ты всех их снимал – или только некоторых?
– Можно говорить о нескольких коротких дислокациях в мотеле «Санта-Барбара». Я не хвастаюсь, упаси господь. Только голые факты.
– Ты всегда был честен со мной, Фриц.
– Ну, конечно. Держи карман шире. У тебя просто мозгов не хватало меня поймать. Надо же… Полли. Молли. Долли… Звучит как тупая скороговорка. Погоди-ка. Не может быть… Нет, почему не может? Ну, да – так и есть!
Он наклонился, настроил монокуляр и изо всех сил прищурился.
– Как же я этого раньше не замечал? Идиот, dummkopf![389] Просто между ними были перерывы. По нескольку лет. Вот эта, вот эта – и вон та. Боже праведный!