– И что же оказалось внутри?
Вместо ответа она снова набрала шифр, открыла крышку ящика и показала мне содержимое. Он был наполовину заполнен пачками купюр, стянутыми резинками. Все сотенные, насколько я успел заметить.
– Я ожидала найти акции, ценные бумаги, какие-то другие документы, – сказала она. – А что на моем месте предполагали бы обнаружить вы? Только деньги, верно?
– Совсем не обязательно.
– А что же еще?
Что угодно, подумал я. Тайный дневник. Пакеты с наркотиками – на продажу или для личного потребления. Порнографию. Пистолет. Кассеты с аудиозаписями. Секреты компании. Любовные письма – старые или новые. Фамильные драгоценности, доставшиеся тоже по наследству. И многое другое.
– Но, честно говоря, я бы в первую очередь подумал о деньгах.
– Я их пересчитала, – сказала она. – Здесь без малого триста тысяч долларов.
– И ничего, указывающего на их происхождение?
– Ничего.
– Не думаю, что это могут быть остатки его наследства.
– Я уже не уверена, было ли наследство вообще. Порой он говорил о родителях так, словно они еще живы. Мне страшно, Мэтт.
– Вас кто-то пытался запугивать?
– Каким образом?
– Например, не было странных звонков по телефону?
– Звонили только репортеры. Да и они почти исчезли на этой неделе. А кто еще мог мне звонить?
– Кто-то, пожелавший получить обратно свои деньги.
– Вы считаете, Глен украл их?
– Мне не известно, откуда они у него, – сказал я. – Неясно их происхождение. И долго ли он их хранил. Но уверен в одном: вам лучше не держать их у себя дома.
– Я тоже думала об этом, но ума не приложу, куда их деть.
– У вас нет банковской ячейки?
– Нет. Что мне там было хранить?
– Но зато теперь она пригодилась бы.
– А это хорошая мысль? Вдруг мной заинтересуется налоговая служба…
– Вы правы. Откуда бы ни появились эти деньги, налогов с них Глен не платил точно. И если потребуется провести аудит, власти могут затребовать ордера на вскрытие ваших с ним банковских ячеек.
– А у вас самого есть ячейка?
Несколько минут назад она не была уверена, можно ли поделиться со мной информацией и вообще стоит ли мне доверять. А сейчас уже хотела вручить крупную сумму.
– Это тоже не кажется мне хорошей идеей, – сказал я. – У вас есть адвокат?
– Настоящего нет. Был один юрист с Восточного Бродвея, который мне однажды помог решить спор с домовладельцем по старому адресу, но я очень плохо знаю его.
– Тогда есть один специалист, которого я могу вам рекомендовать. Его контора расположена по ту сторону Бруклинского моста, но поездка к нему себя оправдает. Я дам вам его номер и, если хотите, предварительно позвоню, чтобы предупредить о вас.
– Сделайте одолжение.
– Первым делом завтра утром. Он сможет дать вам хороший совет и, вероятно, возьмет деньги на хранение в своем сейфе. Там они уж точно будут в большей безопасности, чем в вашем стенном шкафу, и вступит в силу закон о конфиденциальности отношений адвоката с клиентом. Но я спрошу его об этом дополнительно.
– А до тех пор…
– Придется оставить ящик на прежнем месте. Пока, как мы знаем, ему там ничто не угрожало, а я, уж поверьте, никому о нем не расскажу.
– Буду только рада поскорее избавиться от него, – сказала она. – С тех пор как нашла, у меня нервы стали шалить.
– Я бы тоже занервничал на вашем месте, – сказал я. – Это куча денег. Однако не думаю, что их следует пожертвовать благотворительным организациям.
Глава 13
– Ты в курсе, – спросил Мик, – что моя матушка всегда божилась, будто у меня есть способности провидца? И подчас мне кажется, что эта умная и добрая женщина говорила чистую правду. Вот и сейчас, стоило мне собраться позвонить тебе, как ты явился сам.
– Я только заскочил, чтобы воспользоваться телефоном, – сказал я.
– Да неужто? Помню, когда я еще был мальчонкой, прямо над нами жила одна женщина, которая каждый день посылала меня в местный магазин за бадейкой пива. Им тогда так торговали – разливали клиентам в их тару. Она давала мне небольшое оцинкованное ведерко вот такого примерно размера. За доллар они наполняли его, а я получал за труды четвертак.
– И с этого начался твой бизнес.
– Да. Я экономил монетки по двадцать пять центов, а потом разумно их вкладывал. И посмотри, кем я стал нынче. Хотя нет, все я вру. Четвертаки я тратил на конфеты. Был тогда страшным сладкоежкой. – Он покачал головой, предавшись воспоминаниям. – Но суть истории…
– Ах, так у нее все-таки есть суть?
– Суть истории состояла в том, что та женщина не позволяла мне даже мысли допускать, что пиво она вливает себе в глотку. «Микки, мальчик мой милый, сходи-ка в магазин и принеси мне пивка. Понимаешь, голову надо помыть». Я спросил у матушки, как это миссис Райли моет пивом волосы. «Она им промывает не голову, а брюхо изнутри, – отвечала мама. – Потому что если бы Бидди Райли мыла волосы всем пивом, какое покупает, то давно облысела бы».
– И в этом суть?
– Суть в том, что она якобы нуждалась в пиве для мытья головы, а ты будто бы прибежал сюда, чтобы воспользоваться моим хреновым телефоном. У тебя разве нет своего телефона в номере?
– Ты меня раскусил. На самом деле я зашел помыть башку и сделать укладку.
Он усмехнулся и хлопнул меня по плечу.
– Если нужно позвонить, – сказал он, – иди к аппарату в моем офисе. Ты же наверняка не хочешь, чтобы весь мир слышал твой разговор?
Три человека расположились у стойки, один стоял за стойкой. Энди Бакли и еще какой-то парень, которого я знал в лицо, но не по имени, сражались в дартс. В зале же были заняты всего два или три стола. Так что весь мир не смог бы меня подслушать, даже если бы я позвонил с автомата, висевшего на стене. Но мне все равно импонировала идея разговора в интимной обстановке конторы хозяина заведения.
Это была просторная комната с дубовым письменным столом, креслом и набором зеленых металлических стеллажей для бумаг. Имелся и огромный старый сейф фирмы «Мослер». Не менее крепкий, чем тот, что стоял в кабинете юриста Дрю Каплана, но едва ли подпадавший под закон о конфиденциальности отношений адвоката и клиента. На стенах висели раскрашенные от руки гравюры в простых черных рамках, образовывавшие две отдельные группы. Размещенные над письменным столом изображали пейзажи Ирландии, выходцами откуда были предки матери Мика. А над старым кожаным диваном красовались виды юга Франции, где родился его отец.
Телефонный аппарат был не кнопочный, а снабженный старомодным диском, но меня это не волновало, потому что звонить я собирался не на пейджер Ти-Джея. Я набрал номер Джен и наконец-то попал на нее саму, а не на глупый автоответчик. Она поздоровалась, и по голосу чувствовалось, что я ее разбудил.
– Прости, – сказал я, – не знал, как рано ты ложишься спать.
– Ничего подобного. Я просто читала и задремала прямо в кресле с книжкой на коленях. Рада, что ты позвонил. У меня из головы не идет наш с тобой недавний разговор.
– И что же ты надумала?
– Мне показалось, что я, возможно, перешла границы того, на что позволяет рассчитывать даже старая дружба.
– Почему?
– Потому что поставила тебя в неловкое положение. Попросила о том, о чем не вправе была просить.
– Я бы тебе так и сказал.
– В самом деле? Не знаю, верить тебе или нет. Мог сказать, а мог промолчать. Быть может, на тебя давило чувство, что ты мне чем-то обязан. По крайней мере я хотела с тобой созвониться и дать тебе еще одну возможность.
– Какую?
– Сказать, чтобы я катилась со своей просьбой куда подальше.
– Не валяй дурочку, – отозвался я. – Если только ты сама не изменила решения.
– Решения приобрести…
– Да, приобрети ту вещь.
– Вещь? Ах, ну конечно. Назовем это так.
– Во всяком случае, по телефону.
– Договорились. Нет, у меня все по-прежнему. Мне нужна твоя вещь.
– Вот только добыть ее оказалось немного труднее, чем я думал, – сказал я. – Но работа в нужном направлении ведется.
– Вовсе не хотела торопить тебя. Наоборот, думала дать тебе возможность в последний момент выйти из игры, сохранив лицо и чувство собственного достоинства. В конце концов речь ведь именно об этом.
– О чем?
– Чтобы с достоинством уйти.
Я спросил, как она себя чувствует.
– Неплохо, – ответила она. – И какой чудесный сегодня выдался день, правда? Вот почему меня не было дома, когда ты звонил. Мне не сидится в четырех стенах. Обожаю октябрь. Впрочем, многие особенно любят этот месяц.
– Да, все, в ком есть хоть капля здравого смысла.
– А как твои дела, Мэттью?
– Очень хорошо. Неожиданно стал очень занятым человеком, но со мной так обычно и происходит. Долго сижу вообще без работы, а потом вдруг сразу дел невпроворот.
– Но тебе такая жизнь нравится.
– Вообще-то да, но порой не знаешь, за что хвататься. Все немного непредсказуемо. Но твоя маленькая задача будет решена. Как я и сказал, работа ведется.
– А теперь хотя бы предупреди, каких сюрпризов мне ждать в следующей пачке телефонных счетов, – сказал Мик. – Ты звонил случайно не в Китай?
– Всего лишь в Трайбеку.
– Есть такие, кто считает это тоже заграницей, но, к счастью, на телефонных тарифах это не сказывается. Есть время немного поговорить? Берк как раз сварил свежий кофе.
– Только не кофе. Я пью его без конца целый день.
– Тогда колы?
– Стакан минералки.
– Свидания с тобой обходятся дешево, ничего не скажешь, – сказал он. – Присаживайся, я принесу то, что нужно нам обоим.
Он вернулся с личной бутылкой ирландского виски «Джеймисон» двенадцатилетней выдержки, любимым стаканом и бутылочкой перье для меня. Я даже не подозревал, что у него есть такая вода. Едва ли клиенты его заведения заказывали ее или могли хотя бы правильно прочитать название.
– Мы сегодня долго не засидимся, – сразу сказал я. – У меня плохая спортивная форма для марафона.
– С тобой все в порядке, приятель? Ты, надеюсь, здоров?
– Здоров, но веду расследование, которое начало набирать обороты. Завтра придется встать пораньше.
– И это все? Потому что вид у тебя встревоженный.
Я ненадолго задумался.
– Верно, у меня есть причина для беспокойства, – сказал я.
– Выкладывай.
– Одна знакомая очень больна.
– Насколько тяжело?
– Рак поджелудочной железы. Это неизлечимо, и, похоже, жить ей осталось недолго.
– Я с ней знаком? – насторожился Мик.
Мне пришлось подумать.
– Нет, едва ли. Мы с ней перестали встречаться еще до того, как жизнь свела меня с тобой. Мы расстались друзьями, но уверен, что никогда не приводил ее сюда.
– Слава тебе, господи, – отозвался он с заметным облегчением. – Ты меня здорово перепугал.
– Почему? А, так ты подумал…
– Конечно, я сразу же подумал о ней. – Он не хотел даже произносить имени Элейн в таком контексте. – Дай ей Бог здоровья и всех благ. Как она там?
– В полном порядке и шлет тебе приветы.
– А ты передай ей самый пламенный от меня. Но у той твоей знакомой дела, похоже, действительно плохи. Осталось недолго, говоришь? – Он наполнил бокал, поднес к свету и полюбовался на восхитительный цвет напитка. – В таких случаях даже не знаешь, чего ей пожелать. Иногда лучше, если все кончается быстро.
– Этого она желала бы и сама.
– Неудивительно.
– И вероятно, поэтому у меня встревоженный вид. Она хочет застрелиться и попросила меня достать ей пистолет.
Не знаю, какой реакции я ожидал от Мика, но уж точно не шока, отразившегося на его лице. Он спросил, взялся ли я выполнить просьбу. Я ответил, что взялся.
– Вся твоя беда в том, что ты вырос без веры в Бога, без церкви в душе, – сказал он. – Как ни таскаю я тебя к мессам, католика из тебя не получается.
– Ты это к чему?
– А к тому, что я никогда не стал бы делать того, на что решился ты. Помогать и способствовать самоубийце? Я сам плохой католик, но не смог бы пойти на такое. Католики очень строги к самоубийцам, если ты не знаешь.
– Но они сильно не одобряют убийств тоже, верно? Это ведь одна из заповедей?
– «Не убий».
– Но, быть может, все не так уж строго, а? Нет вероятности, что об этом забыто, как о мессе на латыни и об обычае не есть мяса по пятницам[25]?
– Нет, все очень строго, – ответил он. – Но я действительно убивал людей. Тебе известно об этом.
– Да.
– Я отнимал чужие жизни, и нет прощения моим смертным грехам. Гореть мне за них в аду. Но забирать свою собственную жизнь тоже тяжкое прегрешение.
– Но почему? Никогда не мог понять этого. Ты никому не причиняешь вреда, кроме себя самого.
– Учение гласит, что ты причиняешь этим горе самому Господу.
– Каким образом?
– Ты как бы даешь ему понять, что знаешь лучше, чем Он, сколько тебе жить на этом свете. Ты типа говоришь Ему: «Спасибо большое за священный дар жизни, но почему бы Тебе не получить его обратно и засунуть куда подальше?» Ты совершаешь грех, который невозможно не только исправить. В нем нельзя даже раскаяться. Потому что некому уже прийти к исповеди. Хотя из меня богослов никудышный. Объясняю, как умею.
– Думаю, мне понятны твои объяснения.
– Ты только так думаешь? А мне кажется, с этим надо родиться, чтобы понимать основательно. Вероятно, твоя знакомая не католичка?
– Больше нет.
– Так она выросла в церкви? Немногим из нас удается избавиться от ее влияния, скажу я тебе. И ее не беспокоит то, что она решила с собой сотворить?
– Еще как беспокоит.
– Но она все равно пойдет на это?
– Есть вероятность, что на последней стадии ей придется много страдать, – объяснил я. – Она не хочет проходить через нестерпимые мучения.
– Никто бы не хотел. Но разве нет лекарств, которые бы ей давали, чтобы умерить боль?
– Она не согласна их принимать.
– Почему же, ради всего святого? И знаешь, она как бы случайно могла бы однажды принять слишком большую дозу. В таком положении легко ошибиться и выпить все содержимое пузырька. Вот и выход.
– А это разве не самоубийство? Не тот же смертный грех, о котором ты только что вещал?
– Да, но ты как бы не будешь вполне владеть собой в такой момент. Трудно винить человека, у которого уже помутился рассудок. А кроме того, – добавил он, – Бог, быть может, простит ее, если она оставит ему хотя бы небольшой шанс.
– Ты и в самом деле так считаешь, Мик?
– В самом деле, – ответил он. – Но, как я сказал, я не теолог. Оставим Бога в покое и обратимся к более простым темам. Разве добыть таблетки не проще, чем пистолет? И разве смерть от них не более достойный способ ухода из жизни?
– Это при условии, что у тебя все получится правильно, – сказал я. – Но так выходит не у всех. Некоторые потом приходят в себя, захлебываясь собственной блевотиной. Но не это главная причина, почему она предпочитает пистолет.
Мне пришлось растолковать ему приверженность Джен трезвому образу жизни, отчего для нее таблетки не годились ни для снятия боли, ни для ухода из жизни. Зеленые глаза Мика, пока он слушал меня, сначала недоверчиво округлились, а потом приобрели выражение задумчивости, по мере того как он проникался пониманием моих аргументов.
Не прерывая размышлений, он освежил напиток в своем стакане. Потом после долгой паузы сказал:
– Вы там в своем обществе очень серьезно относитесь к таким вещам, как я погляжу.
– Далеко не каждый из нас сделал бы такой же выбор, как Джен, – ответил я. – Почти уверен, что большинство согласились бы принимать болеутоляющие, и не могу тебе сказать, многие ли бы решили, что пистолет – более трезвый способ уйти, чем горсть таблеток секонала. Согласен в одном: мы действительно относимся к вопросам трезвости очень серьезно.
– Так же, как мои братья по вере относятся к самоубийству. – Он сделал глоток и посмотрел на меня поверх ободка стакана. – Позволь теперь задать тебе личный вопрос. А как на ее месте поступил бы ты сам?