– Гляжу я, дык, и диву даюсь. Кто тебя учил?
– Да никто, – честно ответил Емсиль. – Трактаты смотрел. Там картинок много. За лекарем полковым смотрел… – Парень вздохнул и решился сказать то, что рвалось с языка уже давно. – Мне бы в помощники к нему, а? Убивать людей не хочу, а вот лечить – пожалуйста.
Сержант насупился, открыл рот, чтобы объяснить глупому желторотику, где он будет нужнее товарищам – в родной роте или в полковом обозе, но запнулся от неожиданности, глаза его округлились. С одной стороны к ним подходили его благородие капитан т’Жозмо дель Куэта с лейтенантом, прихрамывающим не от раны, а от надувшейся на подошве водянки, а потому злым, как бруха,[10] а с другой – капитан наемников левша-кондотьер, которого сопровождали сразу трое, надо полагать, тоже лейтенанты. Дыкал легонько пнул Емсиля. Вдвоем они вытянулись в струнку, развернув плечи и выпятив подбородки.
Солнце, прятавшееся с утра за облака, к полудню припекало все сильнее.
Кулак шагал молча, отмахивая правой рукой, как на плацу.
Старый Почечуй кряхтел, с трудом подстраиваясь под скорый шаг командира. Пустельга злилась и напоказ смотрела в сторону. Кондотьер отбрил ее довольно жестко. В тех краях, где Кир родился, считалось верхом неприличия попрекать детьми нерожавшую женщину. Хотя, с другой стороны, несмотря на месяц совместного путешествия, что он знает о Кулаке, Пустельге, Мудреце, Белом? Почти столько же, сколько в достопамятном мансионе[11] фра Морелло. То есть – ничего. Уж во всяком случае их дружба или взаимовыгодное сотрудничество (может, это так называется в нынешнее время?) крепче, нежели пустые ссоры или едкие шуточки. В этом он убеждался уже не раз.
– Вон, гляди! Одного перематывают, – первой нарушила молчание женщина. – Вроде ничего… Нам сгодится.
– В бок… энтого… ранетый… – пробурчал Почечуй.
– Шевелится и даже лыбится, – поддержал воительницу Кулак. – Жить будет.
– А могет быть… энтого… латника поискать? – не сдавался старый наемник. Чем ему не понравился тельбийский крестьянин?
– Ты в своем уме, старый? – Пустельга выразительно постучала себя по лбу костяшками пальцев.
А Кулак пояснил:
– Ты хоть одного латника видел живого? То-то и оно.
– Не могет быть, чтобы ни одного… энтого… Сколько воюю…
– Может, потому генерал и отправляет нас к ландграфу в гости? – предположил Кир. – Очень уж тут рады за него умирать…
– Ты-то чего… энтого… в разговор лезешь? – возмутился Почечуй. – Старшие говорят – не встревай… энтого… Молодо… энтого… зелено…
– Тихо, старый! – прикрикнул на него кондотьер. – Малыш дело говорит. Он, может, и «зелено», но скоро таких старых стручков дозрелых, как мы с тобой, поучит. С ландграфом и впрямь что-то мутно получается. И очень мне не нравится, что мы половину отряда сегодня растеряли.
– Ну… энтого… – Почечуй сжал в кулаке бороду и замолчал, бросая косые взгляды на Кирсьена.
«Этого мне не хватало, – подумал молодой человек. – Еще здесь врагов наживать. Он и так норовит меня в самую мерзкую стражу в караул отправлять – перед рассветом, – а тут еще вдобавок выходит, что я умный не по годам… Пуще прежнего взъестся…»
И вдруг все мысли о Почечуе, чистке коней, караулах и закопченных котлах вылетели у Кира из головы. Он узнал солдата, деловито бинтующего грудь бородатому тельбийскому крестьянину.
Один из студентов!
Из тех самых, с которыми свежеиспеченные лейтенанты гвардии затеяли ссору в «Розе Аксамалы», маленьком и уютном борделе. Правда, медведеобразный барнец почти не участвовал в драке, предпочитая увещевать друзей, а потом оказался в самом низу получившейся «кучи-малы». Но что это меняет? Ведь это из-за него…
– Эй, Малыш, ты что это отстал? – обернулась Пустельга.
– Идите, идите… – Кир как можно более безмятежно махнул рукой. – Вроде как камушек попал. Сейчас я его…
Он присел на траву и принялся стаскивать сапог.
Стой, погоди, т’Кирсьен, тьяльский дворянин, с чего это ты взял, что барнец виноват в твоих несчастьях? Он затевал ссору? Он бросался на тебя с кулаками? Нет. Это все «заслуга» светловолосого Антоло, крепыша с северным выговором. Вот кто сломал тебе жизнь.
Так если одного отправили в армию, то здесь может оказаться и другой…
Кир внимательно оглядел крутящихся неподалеку солдат.
Кажется, мелькнула еще одна знакомая физиономия. Черноволосый, глаза чуть навыкате. Похоже, каматиец. Не тот.
Нет, этот тоже в драку ввязался. Если можно так сказать. Верольм его по голове кувшином приложил в самом начале.
А где же Антоло?
Делая вид, что вытряхивает из сапога камешек, бывший гвардеец продолжал разглядывать пехотинцев.
Нет. С уверенностью можно сказать, плечистого овцевода здесь нет.
Тогда где же он?
Погиб?
Умер на марше от хвори, поселившейся в кишках?
Сбежал, не выдержав трудностей и лишений воинской службы?
Эх, спросить бы у барнца…
Кир уже начал было натягивать сапог, но остановился. Руки предательски задрожали. Сердце замерло на мгновение и забилось чаще. Заговорить с бывшим студентом прежде всего значит открыться, выдать себя с потрохами. Что мешает сержанту, который, несомненно, будет присутствовать при разговоре (а если нет, то наверняка потребует от рядового доложить, что это за дела такие у него с наемниками), тут же сообщить капитану, а тому – порадовать полковника. А уж господину делла Куррадо только дай волю… Потребует арестовать государственного[12] преступника, чтобы хоть как-то насолить кондотьеру, выставившему его дураком в присутствии младших командиров.
Страх и оцепенение вновь охватили молодого человека. Он ненавидел себя в такие мгновения, но сделать ничего не мог. Уж лучше смерть в бою, чем позор – тюрьма, лишение дворянства, каторга или солдатчина.
Ругаясь в душе последними словами, но не двигаясь с места, Кир наблюдал, как седобородый кондотьер разговаривает с капитаном т’Жозмо дель Куэта, довольно улыбается, кивает, как тельбиец натягивает через голову измаранную кровью рубаху с узкой прорехой на боку, поднимается и, опираясь на Почечуя, идет к нему.
Кирсьен быстро натянул сапог и, притворившись, что чешется бровь, поскольку барнец смотрел в его сторону, поднялся. Ладно, пускай все идет, как шло. Захочет Триединый свести его с овцеводом, сведет. Нет – значит, так надо, так предопределено.
Глава 3
Почтенные аксамальцы, живущие на улице Адмирала ди Вьенцо, по праву гордились соседями. Еще бы! Целых три дипломатические миссии на коротенькой в общем-то улочке – она начиналась у глухой стены гвардейских казарм, тянулась сотни четыре шагов и ныряла в Прорезную улицу неподалеку от Клепсидральной площади. Ее давно понизили бы в звании, переведя в менее уважаемый род переулков, если бы не громкое имя его высокопревосходительства, адмирала браильской эскадры, благородного Джотто ди Вьенцо, разгромившего пиратский десант с острова Халида, сумевшего провести флот в обход Фалессы в середине месяца Филина, среди туманов и штормов, и поддержать дружественную Вельсгундию в войне с Итунией. В главном торговом порте Каматы даже стоял памятник его высокопревосходительству – пятнадцать локтей высотой, красная бронза, работа знаменитого скульптора Аваромо Кривца.
Наверное, кто-то в аксамалианском магистрате считал себя записным шутником, иначе не разместил бы рядом посольства Итунии, Вельсгундии и Фалессы.
В самом начале улицы, в двух шагах от гвардейской конюшни, расположились фалессианцы. Кованый заборчик окружал палисадник, переполненный розами – белыми, желтыми, алыми, бордовыми, черными. Днем за всем этим богатством ухаживали пять садовников, а ночью три сторожа охраняли цветы от покушений аксамалианских повес, устремляющихся в сумерках петь под балконами возлюбленных. Великолепие роз затмевало чистенький беленый домик с красной крышей, несмело примостившийся в глубине двора. Издали он производил впечатление игрушечного. Так же и его обитатели казались вечно веселящимися на карнавале. Житель какой другой страны способен натянуть панталоны со штанинами разного цвета, дополнить гардероб камзолом в мелкую полоску и шляпой со свежесрезанной розой?
Через три дома, рядом с пекарней хромого Рольма, возвышалось здание, занимаемое итунийцами. Облупившаяся штукатурка и буйный плющ, увивший стены. Зато у крыльца постоянно стояли в карауле два латника в глухих шлемах-бацинетах,[13] пластронах[14] и кожаных юбках до колена. Уроженцы этой страны всегда считались отличными воинами – умелыми, стойкими и беспощадными к врагам. Многие сильные мира сего готовы были отдать любые деньги за десяток-другой итунийских бойцов в личной гвардии. Но северяне, привыкшие жить и сражаться в мрачных холодных лесах по ту сторону гор Тумана, презирали наемников, сражавшихся за деньги. Вот за честь рода, за землю, за стадо мохнатых коров – пожалуйста, сколько угодно. А за презренное золото – увольте.
И уж совсем у перекрестка, почти на величавой Прорезной, торчал, высовываясь на мостовую, приземистый дом, занимаемый вельсгундцами. Лет сто назад тогдашний посол королевства приказал перестроить выделенное ему столичным магистратом здание, приведя его в соответствие с обычаями и привычками своего народа. Теперь миссия располагалась в четырехугольном доме с внутренним двориком, посыпанным желтым песком, с узкими окнами-бойницами, глядящими на прохожих, и плоской крышей, по краю которой торчали каменные зубцы, отлично прикрывающие лучников, если кому-то из горожан придет в голову штурмовать посольство.
До недавнего времени объединенное королевство Вельсгундии и Южной Гералы было не просто дружественным по отношению к Сасандрийской империи, а питало серьезные надежды по добровольному присоединению к величайшей державе материка. Но, как говорится, человек предполагает, а Триединый располагает. Король т’Глиззен фон Торберг скончался, не оставив наследников. Регентский совет серьезно задумался об избрании новой королевской династии из наиболее властных и богатых дворянских родов страны. Знать тоже задумалась, подкрутила усы и включилась в увлекательнейшую борьбу. Надежный фаворит, на коронацию которого рассчитывали правящие круги Сасандры и сочувствующая империи элита королевства, молодой князь т’Оборк по глупой случайности погиб на охоте. А по случайности ли? Кто же его знает? Многие говорили об участии засланцев из Айшасы – единственного королевства, осмеливающегося в открытую бросать вызов Сасандре. Но подпилов на сломавшемся держаке рогатины не обнаружили, а следовательно, оснований для обвинения шпионов какой бы то ни было страны не нашлось. Так или иначе, честно или не вполне, гонки за королевской короной выиграл немолодой, небогатый князь из предгорьев – т’Раан фон Кодарра. Уж кто-кто, а он Империю не любил. В юности даже сбежал из дому и, по слухам, поддерживал восстание дроу против Сасандры. Может, и поддерживал, но, скорее всего, лишь разговорами по трактирам…
Но, как бы там ни было на самом деле, а король т’Раан объявил о сокращении дипломатической миссии вдвое, отозвал влиятельного и уважаемого князя фон Штанберга, сделав его чрезвычайным и уполномоченным послом в Айшасе, то есть попросту отправил от греха подальше за Ласковое море. Представителем Вельсгундии в Аксамале его величество назначил своего троюродного дядьку, князя т’Клессинга, старого, желчного, сварливого.
Прежде ухоженное здание начало потихоньку приходить в запустение. В конюшне пустовали стойла. Пять из восьми. Углы в комнатах зарастали паутиной. Тускнели изящные кубки. Точнее, они потускнели бы, когда б успели. Т’Клессинг быстро понял, что государственное имущество, порученное его надзору, может стать личным. Фалесские занавеси, итунийские ковры, дорландский малахит, айшасианская яшма, столовое серебро ушли через черный ход. Князь серьезно подумывал отдавать комнаты первого этажа внаем. К сожалению, желающих пока не находилось.
Поэтому в одном из пустующих чуланов – тесном и темном – т’Клессинг разрешил временно пожить молодому дворянину, который до недавнего времени учился в Аксамалианском императорском университете. Учился, нужно сказать, неплохо. Закончил подготовительный факультет пусть не с отличием, зато в срок, не просиживал по пять-шесть лет на каждом курсе, как некоторые. Парень мог бы посвятить себя теологии или юриспруденции, но по глупости ввязался в пьяную драку в борделе. Само по себе поведение не предосудительное ни для аксамалианского школяра, ни для дворянского сынка из Вельсгундии. Никуда не денешься – кровь играет, кулаки чешутся, а языки так и норовят пощекотать самолюбие имперских гвардейцев или просто столичных хлыщей. Драться не стоило в день тезоименитства матушки государя императора. Тем более с кровопролитием, а во время потасовки двое забияк погибли и еще двое получили довольно тяжелые увечья. Городская стража живо сцапала как студентов, так и офицеров и препроводила их в тюрьму. Всех их ждало суровое наказание. Самое малое – солдатчина, а так – каторга в каменоломнях или железорудных копях, возможно, галеры. Это наказание равносильно, по сути, смертной казни. Два-три года, и человека нет. Суд магистрата Аксамалы не поглядел бы на то, что т’Гуран фон Дербинг – так именовался бедный малый – подданный чужого государя. Подумаешь! Живешь в Сасандре, подчиняйся законам империи. К счастью, ему удалось передать весточку из тюрьмы. Ее т’Клессингу принес университетский профессор, похожий статью скорее на молотобойца, чем на астролога. Послу пришлось выказать немало изворотливости и таланта ублажать самодуров-чиновников, прежде чем парня выпустили с условием немедленной высылки за пределы Сасандры. Немалую роль сыграло, пожалуй, и серебро, которого т’Клессинг изрядно сыпанул в карманы начальника стражи и судьи Нодрельма, чтобы роль молодого фон Дербинга в досадном происшествии выглядела настолько незначительной, настолько маленькой… Словом, высылка должна искупить ее полностью.
Нынче утром доверенный слуга господина т’Клессинга оседлал двух коней. Не самых лучших. Один – костлявый чалый мерин с поседевшей от прожитых лет мордой. Будто в муку обмакнули. Второй – помоложе, гнедой, со следами породы в поставе головы и шеи, но с раздутыми путовыми суставами. Ставил он ноги так, словно прикасался копытом к острым клинкам. То ли последствия опоя, то ли порвал связки на непосильной работе.
Спустившись на чисто подметенный двор, господин посол оглядел коней, склонив голову набок, и остался доволен. Не хватало еще отправлять в неизвестность дорогих скакунов. Ничего. Сгодятся. Тише едешь, дальше будешь. Опять же, у разбойников, дезертиров и армейских ремонтеров меньше желания возникнет лишить путешественников средств передвижения. А ведь им предстоит пересечь Вельзу, бурлящую от временных лагерей наемников и воинских частей, оттянутых на переформирование; Северную Тельбию, где идет самая настоящая война – король Равальян с радостью воспринял приход сасандрийских полков, но ландграфы полезли на стену от возмущения и подняли народ на борьбу; Гоблану, неспокойную и в мирное время, а теперь наверняка полную беженцев; Дорландию, не отличающуюся дружелюбием по отношению к жителям к соседней Вельсгундии; наконец, родную державу, где запросто можно было нарваться на вооруженные отряды охотников за приключениями и добычей. Если погибнет молодой фон Дербинг, значит, так тому и быть – не повезло парню. А вот если украдут коней, находящихся в личной собственности т’Клессинга, это уже обидно. Для того ли он страдает на чужбине, чтобы еще и разориться из-за какого-то молокососа?
– Зачем новую уздечку нацепил? – хмуро проговорил посол, позевывая спросонья.
Слуга – вертлявый мужичок годов сорока от роду – лениво пожал плечами:
– Какая ж она новая, ваша милость? Три раза уже чиненная… – Он ткнул пальцем в нащечный ремень. – Вона, свеженькое еще. Не затерлося. И вот тута… И вота еще…
Т’Клессинг недоверчиво прищурился:
– Да? Ну, ладно. А седло? Из тех выбрал, что я сказал?
– А то как же? Нешто я не понимаю? – Конюх хитро усмехнулся. – Ежели Триединый поможет, до Гобланы доберутся. А там…