Он подумал, заново насыпая в трубку табак.
— Тут, епрста, штука в следующем… Если выгорит, я всех твоих отпущу, а тебе золота дам, найдешь в Сэлиджии налетчиков, ну ты их знаешь по тюряге, они для тебя из гарема любую бабу умыкнут на выбор…
Пожалуй, бутгурт моар говорил разумно. Я слегка успокоился.
— Дело?
— Тут, короче, ты виноват, епрста…
— Я?
— Угум. Ты и тот хмырь, с которым вы уволокли из запретной земли… Симка — я у него раньше в помощниках ходил — говорил, та штуковина на стене, она выглядела, как…
— Маска, — договорил я, покрывшись холодным потом.
Пик, похожий на вязальный крючок… Зев пещеры у его подножия… Внутри — сонм запутанных переходов, в глубине покрытых сияющим льдом… Вход в ледяные покои… Впаянная в стену льда золотая маска… Прекрасное лицо, похожее на человеческое лишь отдаленно, было искажено болью и яростью…
Мы выбили ее из стены. Я выбил, точнее. Маска смотрела на нас пустыми глазницами. Я подумал, что она похожа на слепок с лица мертвого бога, и что если приложить ее к собственному лицу… Проклятие, я не знаю, почему мне вдруг захотелось приложить эту маску к лицу! Я не сделал этого. Я сунул ее в торбу, и мы ретировались. А ночью мой наниматель Кварус Фальтедро…
— Семь лет назад…
— Угум, — кивнул Чайник. — Сначала было ничего так, а потом мы услышали зов.
— Яханный фонарь!
— Полный фонарь. Случилось это аккурат как я Бугром стал. Караулы вокруг горы после твоего, на, грабежа мы все равно держали, так вот ближайший как-то ушел в пещеру и не вернулся. Пропали, епрста… Я услал на поиски отряд — отряд сгинул, епрста. Угум, епрста! — Бутгурт выпятил челюсть. — Симка — я у него раньше в помощниках ходил — сказал: пробудилось древнее зло. Караулы отодвинули, да без толку: зов, знаешь, с каждым годом все ширится потихоньку… Скоро уже сюда достанет: сколько от моей столицы до горы — полдня пути, меньше… Куда бежать? Еще хорошо, что не каждый день его слышно… Оно, то, что внутри, проснулось, зовет, только когда жрать захочет. Если кто рядышком — все, хана. Звери и птицы там еще вокруг горы дохнут, пройти невозможно…
— Гритт… Надо было завалить вход в пещеру камнями!
— Да пытались мы, епрста.
— Успешно?
— Угум… Оно, внутри, все видит и слышит… Сразу волю отобрало, наши камни побросали и в пещеру. Только один назад вернулся, епрста… И вот что мы узнали. Там, слушай, сидит великанская тварь, демон, четыре руки с когтями, морда с пламенной пастью, на морде — сотня светящихся глаз… А туловище вроде ободрано, лохмы мяса свисают, а между гнилыми ребрами бьется огненное сердце!
— Вели принести еще блинчиков, — сказал я.
Дело принимало дурной оборот. Заедать проблему, это, конечно, не выход, но вот наесться перед смертью, гм, гм…
— Значит, мне нужно его прихлопнуть, — уточнил я, когда блинчики принесли.
— Угум.
— Ладно. Мне бы перемолвиться с тем свидетелем…
— Епрста… Он сошел с ума и умер.
— Жаль. Я хотел уточнить размеры демона.
— Ну… большой, — развел лапами бутгурт. — Четыре руки, сотня глаз на морде…
— Это я уже слышал, спасибо.
— Епрста, я выписал из Сэлиджии ведуна-человека, который истребляет нечисть, крутых бойцов, экзорциста и целую кучу мистиков! Ведун туда зашел — назад весь седой вышел, с тех пор не разговаривает, только мычит страшно; он у нас на отшибе поселился — кормим его из сердобольности. Крутые там все сгинули… Экзорцист из пещеры выбежал, сразу сыпанул по кустам, только его и видели. Мистики — их двое из трех спаслось, третий там от страха помер — сказали, что та маска была вроде как печатью, вы ее сняли, и теперь внутри пробудилось древнее зло… Скоро оно насытится, силенок подкопит, и наружу выйдет, и тогда никому, на, мало не покажется! Ну а первой на его пути будет моя столица, епрста! И все из-за тебя, Фатик, из-за тебя! Кыргак мро артарат каршут!
— Остынь, Чайник. Моя вина — мне и расхлебывать.
Он довольно ухнул, тут же перейдя от возбуждения (липового) к спокойному довольству. Лукавый сукин сын.
— Вот, хорошо, что ты понимаешь!
— Да, мне не отвертеться. — Хитрый прощелыга! Он знал: чтобы добавить мне особенной резвости, ему нужно применить тонкий ход, и придумал его — продав часть моего отряда Фаерано! Теперь я просто обязан победить демона и остаться в живых. Ну а то, что Виджи и я… скажем так: Чайник зорко наблюдал за пещерой и сделал нужные выводы. Заодно и свои дела обстряпал, устранив притязания прочих племенных союзов на эльфов. Хитрец, подлец, политик! — Я так понял, что на людей зов действует слабее, чем на гоблинов, верно?
Бутгурт подумал.
— Не скажу точно. Экзорцист, на, бежал так, что пятки сверкали. То ли превозмог он зов… Мистики выбрались тоже… Ведун точно зашел сам, я видел с горушки, сам же и вышел… Это уже потом мы его связанного несли, буйствовал… Бойцы — а я их и по одному, и бандами нанимал — все там передохли. Мы, сам понимаешь, туда сейчас близко не подходим…
Я отпил воды.
— Свидетель не упоминал, рогов во лбу демона не было?
Он осклабился:
— А я всегда думал, что Чоз — это сказка для выбивания денег из легковерных людишек!
— Аналогично. Это просто версия. Некоторые человеческие боги рождаются в аду.
— Нет, про рога он, епрста, ничего не сказал. Сотня глаз, пламенное сердце… Придется тебе им заняться, Фатик. — Он сделал паузу и со значением взглянул на меня. Сказал едва слышно, почти моляще: — Если ты не приберешь демона, епрста, меня, чую, епрстнет оппозиция. А если приберешь…
— Посмотрим.
— Есть мнение, что варваров Джарси мне надо было пригласить с самого начала… Вы это сделали, авось, да и назад откатите…
Я кивнул:
— Посмотрим. Но если я уничтожу демона, ты дашь мне золота столько, чтобы хватило набрать команду налетчиков для…
Чайник шлепнул по столу когтистой лапой.
— Само собой! Дам две торбы в руки, одну на плечи и еще кошель в зубы. Мало — добавлю. Если догоню, конечно. Епрста, ты же меня знаешь, на. Я свое слово держу!
Я знал, что слово его твердо. Это только людишки с возрастом меняются в худшую сторону: в двадцать мы хотим изменить мир, мир, разумеется, остается неизменным, и в неполные сорок мы прогибаемся под него и превращаемся в дерьмо.
Впрочем, не все, не все…
А еще я знал, что демон ждет в пещере именно меня. Знал и все тут.
8
Если твоя профессия — герой, будь готов к тому, что рано или поздно семена твоего «геройства» превратятся в увесистые плоды (учтите, я не веду речь о внебрачных детях!), сладкие и горькие, съедобные — и ядовитые. Так вот, я — выражаясь фигурально — с самого знакомства с моими эльфами только тем и занимался, что собирал порочные плоды своей геройской глупости, горькие настолько, что скулы сводило.
Теперь настал черед последнего плода, пропитанного ядом.
Мы шли на разборки с подгорным демоном, которого я же и выпустил.
Предварительно я еще раз плотно поел и вымылся в гоблинской баньке. Помирать грязным да на пустой желудок я всегда считал верхом паскудства.
— Зря ты за мной увязался, — сказал я, пробираясь через подлесок. — Да и Крессинда не хотела тебя отпускать…
Олник Гагабурк-второй (прошу заметить — сын Джока Репоголового!) источал младенческий оптимизм:
— Ну, я считаю, все будет хорошо!
— Будет, — кивнул я. — Но не нам. Будет хорошо тому уроду, когда он нас схрупает. Он, если забыл, имеет четыре руки, сотню глаз и рост с колокольню.
Бывший напарник позвенел оружием, которое добровольно на себя навьючил:
— Да помню я, помню. А вместо сердца — пламенный… клубок.
— Да, а вместо мозгов — пирожок с капустой.
— Серьезно?
— Нет, это я о тебе.
Он не обиделся, пыхтя под грузом оружия и доспехов. Он тащил молот и кинжал Крессинды, собственную колотушку, Большой Костыль, в который превратился Малый Аспид (Скареди даже не снял с обломка клинка деревяшку), гоблинский меч из плохо прокованного железа (плоды первых опытов гоблинских кузнецов, которые бутгурт моар держал на виду, чтобы дурачить храмовников), кленовый лук с набором стрел, сковородку, мои клинки Гхашш, мой же наспех залатанный нагрудник, круглый деревянный щит, парадный шишак Закипающего Чайника и ценную реликвию гоблинов — кожаный фартук с чешуями дракона, посаженными на рыбий клей, каждая чешуя — с мою ладонь размером. Поскольку драконы в нашем мире давно перевелись, реликвия представляла собой определенную ценность, выраженную в звонкой монете.
Я двигался налегке, как основная ударная сила, которой нужно беречь силы, да простят мне этот каламбур. Мы уже зашли на территорию зова, и бутгурт моар со своей свитой поспешил нас оставить. Мы заключили договор — если я не вернусь через два дня, Чайник отправит остатки моего отряда вниз, в Сэлиджию, дав денег для освобождения эльфов. Ради высшей цели он мог прикончить кого угодно самым коварным способом, но в остальных случаях был, гм, гоблином чести.
Крессинда сказала, что ляжет костьми, но освободит Виджи и принца. Скареди поклялся в этом утраченными мощами Барбариллы-страстотерпицы. Имоен просто кивнула. Монго промычал что-то неразборчивое. Альбо… Бедняга архиепископ, как вы знаете, самым натуральным образом сошел с ума.
Честно говоря, я не хотел брать с собой Олника, но от гнома оказалось не так легко отделаться. Наконец я сдался, подумав, что папочка Джок не слишком много потеряет, если монстр сожрет его беспутное чадо. При папочке все равно находился Олников брат-близнец, то еще горюшко.
Олник сделал мне знак подождать, отдышался, утер лоб, чихнул, высморкался с помощью пальца и изрек мудрость:
— Этот уродильник еще не имел дела с варварами Джарси!.. И с гномами тоже! Он еще пожалеет!
— Несомненно, — кивнул я, думая, что зов демона вряд ли проникнет под толстый гномий череп. — Он нас пока не знает, а когда узнает…
— Вот!
Мы выбрались на прогалину. Внизу шумел, перекатываясь на камнях, прозрачный ручей. Пик, похожий на вязальный крючок, разрезал пополам розовую пастель небес. Я задрал голову, и мне померещилось, что пик кренится в нашу сторону и вот-вот упадет.
Демон затаился. Он знал, что я иду, и затаился. Я не чувствовал его взгляда. Он дожидался там, в пещере. Ждал меня.
Мы присели на берегу передохнуть.
— Гритт, нам бы сегодня пригодились те резалки чирвалов!
— Серпы? — Сидя на корточках, в нахлобученном шлеме, с драконьим фартуком на груди и щитом за спиной (измызганный килт Олник выбросил), мой товарищ был похож на боевую черепаху, у которой из панциря там и тут торчат заостренные орудия смертоубийства.
— Да. Вы почему их не взяли, просвети?
— А, — он покачал головой, — так принц сказал — они никчемушки. Так и вышло — они все проржавели через час, будто валялись в земле сотню лет.
— Яханный фонарь, а мне казалось, они сделаны из зачарованного серебра.
— Не… Эльфик сказал, это особый металл Агона, не для нашей вселенной. Он проржавел, а потом просто в пыль обратился. И костяные рукоятки следом…
Я тут же вспомнил гшаана, который распался у меня на руках в дымящуюся золу.
— Дела.
— Угу, — гном кивнул. — Печальные-печальные дела! А я хотел прихватить для папочки Джока штучки три-четыре.
— А что случилось с трупами чирвалов? — спросил я, уже предполагая ответ.
Олник сплюнул:
— А ты представь! Задымились, развонялись, и исчезли, как не было. Ветер пепел разнес… Эркешш махандарр, я такого ни разу не видел!
Наш мир для них чужд и враждебен. Так говорила Виджи… Гритт! Не вовремя ты сплавил моих эльфов вниз, Чайник, не вовремя! Вот сейчас — точно говорю — я бы пришпилил косноязычного принца к деревцу и вытряс из него хотя бы часть загадок.
Мой бывший напарник кое-как поднялся и бросил взгляд в сторону гоблинской «столицы».
— Как думаешь, Фатик, мы успеем обернуться до позднего ужина? Э-э-эх-х, а ведь в Зеренге через шесть дней наш великий праздник — Бургх дер Гозанштадт! Танцы и выпивка до утра…
— Двигай молча, эркешш твою махандарр! — гаркнул я.
Вокруг пика вновь начала клубиться едва заметная серая хмарь.
Мы перебрались по камням на другой берег и начали подниматься по пологому скату длиной в милю.
Туман начал заплетать древесные корни. В просветы между ветвями я видел, как хмарь вокруг пика сгущается. Наконец она расползлась вязкими лиловыми тучами и закрыла солнце; по верхушкам деревьев загулял ветер, сыпанула скверная морось. С веток сразу закапало. Я поднял воротник куртки и начал внимательно смотреть под ноги, чтобы не поскользнуться.
Олник пыхтел рядом, погруженный в глубокие раздумья.
— Слушай, как думаешь, там могут быть… сокровища? — вдруг спросил он.
— Не было там никаких сокровищ. Только ледяная пещера и маска.
— Но пещера-то — здоровая?
— Да.
— Так может, вы там плохо смотрели, а? Гномов-то с вами не было, а?
— Уж кого не было, так это гномов, слава всем богам и пророкам!
— Ну вот, вот! — Он оживился. — Я уверен, там есть сокровища! Демоны обычно их и стерегут.
Мое уныние перешло в раздражение:
— Буду весьма обязан, если ты примолкнешь. Да и зачем тебе столько денег?
Олник залился стыдливым румянцем:
— Да там личное…
Сукин сын страдал от любви!
— Крессинда? Давай начистоту, красавец: какая любовь, вы же передрались?
Он потрогал разбитый шнобель:
— То когда было…
Заметьте, это случилось сегодня утром!
— Ну-ка, выкладывай: зачем тебе деньги?
Он заложил паузу, бездарней которой я еще не видел.
— Надо… Короче, мы оба — того!
— Сбрендили?
— У нас роман, вот! Фатик, я понял, что созрел для брака, как только ее увидел! Плевать мне на Мужской Пивной Союз и ихние заморочки, я готов носить килт и нянчить наших детей! И Крессинда… Она тоже… Понимаешь, пока ты был в пещере, мы… ну, того… У нас чувства, вот! Но она… она, эркешш махандарр, не хочет мужить[8] меня без бороды!
— Брезгует?
Он обиделся:
— Скажешь тоже. Дело в нравственной стороне вопроса!
— А конкретней?
— Ну-у… У нас, у гномов, настоящая борода — признак зрелости, ты и сам это знаешь. А мужить безбородого — это вроде как совратить младенца, будь ему, хоть как мне, сорок семь лет. Безнравственно это! А Крессинда, она ведь из Жриц Рассудка, она все правила их уложений блюдет до последней руны…
В тучах сверкнула молния, нехотя заурчал гром.
— Ладно, давай короче. Деньги тебе нужны, чтобы подкупить Жриц и изменить уложения?
Олник приостановился и бросил на меня восхищенный взгляд:
— Вот это мысль! А я о таком и не подумал…
Я почувствовал себя матерым ловчилой. Что ни говори, а общение с Джабаром и Ночной Гильдией даром для меня не прошло.
— Гм…
— Нет, я хотел найти денег, чтоб заплатить магу. Я ж из-за чародейства без бороды-то. А маги, сам знаешь, за свои чары обдерут как липку. Раньше в Хараште я жил без бороды и не особо-то тужил, мол, свободный гном и все такое, ну а теперь…
Он захлюпал своим мокрым носом, накликая ливень.
Если вы помните, у моего друга непростые отношения с делами сердечными, и всем, что с ними связано. Нарушив однажды заповедь «Не гуляй с двумя сразу!» он пострадал на всю жизнь.
Морось сменилась дождем, а дождь — тем самым ливнем. В тучах мельтешили серебряные молнии, похрапывания грома превратились в мрачные раскаты. Потоки воды заструились среди древесных корней.
— Настоящая утопия, — бряцая оружием и отдуваясь, проговорил Олник. — За шиворот натекло, караул.
Мы остановились на краю плато. Впереди, не далее чем в трехстах ярдах, высился злополучный пик, его основание раздулось, как дохлая жаба.
Плато покрывали островки чахлых кустов, и чем дальше мы пробирались, тем более чахлыми и безлистными они становились. Наконец они совсем избавились от листьев: голые ветви норовили выколоть глаз, царапали щеки, руки, одежду. Между кустарниками росли отдельные деревья, такие же мертвые и лишенные листьев, они тянули к небу тощие старые кости, не ветки даже — именно кости с посеревшими, ломкими кончиками. Под ногами чавкала бурая кашица — намокшая пыль от опавших коры и листьев.
Отличное место, чтобы сдохнуть от тоски или просто повыть от горя. Замечу — раньше тут была буйная растительность.
В небе ярился гром.
Мы старались идти быстро, дождь-ливень подгонял нас. Внезапно я заметил под ногами трупик птицы с облезшими перьями. Струи ливня колотили останки, двигая их по земле с необычайной легкостью, как пустую, высохшую оболочку. Я не стал проверять, так ли это. Еще два птичьих тельца встретились по пути. Затем я насчитал целый десяток птичьих скелетов и оболочек, с которых еще не до конца облезли перья.