Миле, по-видимому, показалось, что я чересчур внимательно рассматриваю подозреваемую, потому что она сказала скрипуче-резко:
– Ну, хватит, уважаемая! Перестаньте тут размахивать своими грудными железами, оденьтесь нормально и отвечайте на наши вопросы…
Тойоточка усмехнулась и взглянула на Милу с тем безграничным презрением и снисходительной жалостью, с какой проститутки смотрят на приличных, обыденно-бытовых женщин, которых мы привычно называем «порядочными». О, как много было во взгляде этой бессмысленной телки! "Тоже мне – капитан милиции!
Сука ментовская, псица – не в прикольном прикиде, без модной стрижки, не в боевом раскрасе лица, в дешевых босоножках, с бледной усталой кожей, не знающей курортного солнца, с нищенской зарплатой, равной моему двухчасовому заработку!
Ну и пускай говорят, что у меня работа противная! Положим, раз на раз не приходится, а даже если и кайф не словишь, то все равно не шпалы грузить!
Тащите дальше свою лямку, дуры стоеросовые! Тоже мне – «порядочные»! Ваши же кобели, которых вы забесплатно обстирываете, моете, кормите и ублажаете, – они же первые и мечтают ко мне в койку хоть на разик занырнуть! Только твоим мужикам мои прелести не по карману! Не ты, порядочная, а я для них мечта и сон!
Вот вы и ласкайте их по безналичному расчету, росомахи ссаные!"
Я читал на ее симпатичной круглой хряшке, как на дисплее. Но произнести это вслух она побоялась и направилась надевать халат. А я с удовольствием смотрел ей вслед, на ее трусы-веревочку, доброжелательно-откровенно демонстрирующие миру два загорелых, совершенной формы мозговых полушария, которые безвкусные грубияны вроде Кита Моржового склонны называть задницей. Фу!
Ничего святого!
Ей-богу, не знаю, можно ли было считать пеньюар Улочкиной, в который она послушно облачилась, нормальной одеждой -в соответствии с указанием Милы. По-моему, девица Улочкина по прозвищу Тойоточка просто издевалась над ней.
Длинный, до полу, пеньюар был заткан у воротника и по подолу золотыми тропическими рыбами, а на всем остальном пространстве незамутненно прозрачен.
Таким образом, мы приступили к допросу в ощущении удовлетворенности наших чувств: у Тойоты – чувства мести, у Милы – от соблюдения необходимых приличий, а у меня – примитивного эстетического удовольствия.
– Расскажите, Улочкина, о ваших отношениях с гражданином Левоном Бастаняном, – предложила Мила.
– А че о них рассказывать? – удивилась Тойоточка. – Мужик как мужик! Немолодой, естественно. Но веселый… И широ-о-кий!…
– Когда вы виделись последний раз? – поинтересовалась Мила.
– Дней пять назад… А что?
Я взял телефонную трубку, набрал номер и спросил:
– Это городская инфекционная? Соедините меня с главным врачом… Скажите, это Ордынцев из милиции…
– Когда вы виделись с Мамочкой? – напирала Мила.
– Не знаю я никакого Мамочку… Впервой слышу…
– Про Мамочку слышите впервой, но знаете, что это не она, а он! – заметила Мила.
У меня в трубке раздался надтреснутый, глухой голос Степановой:
– Слушаю вас, Сергей Петрович…
– Мое почтение, Валентина Сергеевна… Деловой вопрос у меня. Даю вводную…
Мила нарочно сделала паузу, чтобы не рассредоточивать внимание Улочкиной.
– Валентина Сергеевна, я тут задержал одну очень привлекательную девицу…
Она профессионально занимается проституцией…
– Ты это докажи еще, ментяра! Козел противный! – заорала Улочкина. – Под грамотного фраера рядится, а сам волчина противный…
Я зажал микрофон ладонью и вежливо попросил Тойоту:
– Ну что же вы так кричите, Надежда Тимофеевна! Вы же мне разговаривать по делу мешаете. – И сказал Степановой: – Не обращайте внимания на помехи, Валентина Сергеевна… Вы же знаете, у нас с вами пациенты мнительные… Так вот, есть у меня подозрение, что она заразила сифилисом нескольких почитателей ее сексуального таланта…
Вот тут Улочкина заблажила: так, что Кромко зазвенели хрустальные подвески на люстре. Она вскочила из кресла, и ее распахнувшийся прозрачный пеньюар вновь оскорбил чувства общественных приличий Милы Ростовой – коротким тычком она водворила Тойоту обратно в кресло и со звяком нацепила ей наручники.
А я разъяснял ситуацию Степановой:
– Мне надо поместить ее в ваше отделение сифилидологии… Нет, нет, нет! Никакой у меня спешки нету – вы ее тщательно исследуйте неделю-другую, никуда не торопитесь! По-моему, вы всех инфицированных СПИДом держите там же? Замечательно! Подберите ей палату с симпатичными спидоносцами. Ага! Вот пусть она у вас и побудет… А мы охрану обеспечим – никуда она не денется… Я вас обнимаю, Валентина Сергеевна, до скорой встречи…
У Тойоточки был по-настоящему испуганный, затравленный вид. Я положил трубку, и тут в номер ввалился наконец Любчик.
– Быстроногий ты наш, – сказала ему ласково Мила.
– Да, Любчик, ты незаменим, если тебя за смертью посылать, – подтвердил я.
– Дорогие товарищи по партии! Боевые соратники и отцы-командиры! Чего вы взъелись сегодня? – возмутился Любчик. – Что вы меня с утра макаете в какашки? Сначала вручаете мне в вестибюле какие-то мясные отбросы, велите грамотно упаковать, потом…
– Все, все, остановись! Засуромил ты нас, обидчивый! Займись лучше одинокой женщиной, – скомандовал я.
– Вот это с наслаждением! – включился Любчик.
– Отвезешь ее в инфекционную больницу на Короленко…
– У нее что – проказа? – деловито переспросил Любчик.
– Как врач-общественник, думаю, что у нее СПИД… Или уже есть, или через неделю будет…
– Командир Ордынцев, а СПИД обязательно передается половым путем? – с надеждой спросил Любчик.
– В палате Надежду Тимофеевну будут ждать еще четыре спидоносца. Вот ты их расспроси, как там было дело – половым, бытовым или «баяном»…
Уточкина тихо, тонким голосом спросила:
– Че вам надо от меня? Нет у меня ничего, никакого сифилиса…
– Очень может быть, – согласился я и присел перед ней на корточки, так что мы смотрели в упор друг на друга, глаза в глаза. – Вы знаете, Надежда Тимофеевна, что проституция у нас наказуема. И Бастанян для вас просто немолодой, веселый щедрый мужик. А про Мамочку вообще не слышали. И вы надеетесь, что ничего доказать я не смогу. Так что все взятки с вас гладки. Верно я излагаю?
Я придвинулся вплотную к ее лицу, будто хотел поцеловать, – ее плоская, круглая, симпатичная, ненавистная мне рожа заслоняла мир, свет застила.
Улочкина испуганно отшатнулась, а я сказал ей свистящим шепотом:
– Твой садун Мамочка убил моего товарища. Позавчера. Или ты своего бандита сдашь немедленно, или сгниешь в спидовальне! Я тебя оттуда не выпущу, пока жопа не отвалится…
– Вызываю конвой? – деловито осведомился Любчик.
– Да погоди ты! – завопила Улочкина, и снова зазвенел хрусталь на люстре.
– Не знаю я ничего! А что знаю – скажу…
30. ВЕНА. ХЭНК АНДЕРСОН. ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Ричард Батлер,руководитель антиправительственной организации «Сопротивление белых арийцев», на объединительном съезде милитантов в Колорадо заявил: "Мы обязательно создадим в Соединенных Штатах арийское государство…
Но чтобы защитить ценности белого человека, нужно «в первую очередь истребить всех евреев! Сделать то, ч-то не довел до конца сын Бога Адольф Гитлер. Только уничтожив еврейскую власть в нашей стране, Америка станет тем, о чем мечтали наши предшественники, – нацией белых господ!»
– Деньги принес? – спросил Хэнк.
– А як же! – кивнул Монька и подвинул к нему ногой стоящий на полу кейс. – Здесь четыреста тысяч…
Хэнк положил на темно-зеленый мрамор стола никелированный ключик:
– Центральный вокзал, камера хранения, бокс двенадцать двадцать четыре. Расчет закончен…
– Это мы сможем сказать завтра…
– Почему завтра? – удивился Хэнк.
Монька засмеялся:
– Завтра узнаем – или ты мне не впарил фальшак, или я тебе не всунул полпуда фантиков…
Хэнк пожал плечами и медленно повторил:
– Расчет закончен! Надежность наших отношений основана, слава Богу, не на доверии…
– А на чем?
Хэнк покачал головой, откинулся на спинку кресла, достал неспешно из пачки солдатскую сигарету «Лаки страйк», звякнул исцарапанной металлической крышкой старой зажигалки «Зиппо», высек огонек, пустил острую – стрелой – струю серо-синего дыма и только после этого медленно переспросил:
– На чем? – И сам себе ответил спокойно и очень уверенно:
– Мы с тобой, Иммануил, как твой старый немецкий тезка Кант, знаем единственный нравственный императив – врага надо убить. Мы с тобой не аферисты. Мы – серьезные люди. И ты знаешь: если ты разочаруешь меня, я убью тебя…
– Ты, Хэнк, думаешь, это так просто? – усмехнулся весело Монька.
– Нет, Иммануил, я так не думаю, – серьезно сказал Андерсон и ткнул сигаретой в сторону столика у входа в бар, где сидели четверо охранников Моньки. – Но эти здоровенные дураки тебе не помогут!
– А вот эти ландскнехты тебе помогут, если я рассержусь на тебя? – спросил Монька и показал на столик в торце зала, где сидели Рудольф Кастль, Лоренцо и Магда.
– Не знаю, – пожал плечами Хэнк. – Это будет зависеть от многого. Но они отличаются от твоих сильно…
– Чем? – поинтересовался Монька.
– Мои ребята убивали только министров и полицейских. И еще – грязных политиканов и банкиров. Они не знают страха, и жизнь для них не имеет цены. Их нельзя испугать и перекупить…
Из ресторана на втором этаже доносилось пронзительно-визгливое тирольское пение «йодли» – йохохахиха-о! Хэнк сосредоточенно курил, а Монька с грустью смотрел на него, раздумывая о том, что никто никому ничего не может объяснить.
Хэнк хвастает неподкупной идейностью своих подхватчиков – мелких уголовно-политических людоедов. Ему и в голову не приходит, что господин Гутерман, по прозвищу Монька Веселый, почти тридцать лет носит венец вора в законе, члена высшей в России криминальной касты, самого консервативного противозаконного сословия, замкнутого сообщества людей с убежденностью религиозных сектантов, исповедующих и соблюдающих традиции и заветы поведения, послушников свода миропредставлений, именуемого «блатной закон» и возводящего их тем самым в достоинство уголовного дворянства. А принадлежность к любой аристократии дает не только особые права и преимущества, но и налагает несокрушимые обязательства.
И одно из таких обязательств вора в законе Моньки Веселого, принятых им еще в бесконечно далекие времена, когда в преступной иерархии вор стоял над бандитом выше, чем барон над коногоном, было неприятие кровопролития, презрение к мокрушникам и костоломам и твердая уверенность: вор может убить, только защищая свое достоинство. Долго объяснять, а может быть, и вообще невозможно растолковать чужому, отчего для настоящих, козырных, жуковатых вор-карманник, щипач, или хитрый домушник, или ловкий «майданщик» были всегда фигурами несравненно более почтенными, чем любой громила.
До тех пор, пока не ринулись в криминальное поле беспределыцики, отморозки, бессмысленные жадные скоты, из которых самые удачливые и бессовестные опускались до покупки воровской «короны» и титула «законника».
Монька понимал, что виноваты в этом не новые, современные воры, которых презрительно называли «апельсинами», а его собственная былая недоступная каста воров-законников, «синих» – это они опустились до того, что эти грязные блатные объедки покупали себе у них венец! Раньше, давно, в былые славные поры, если бы кто-то из таких пидорасов просто заикнулся об этом, его бы вмиг распустили на восемь клиньев…
– Ты прав, Хэнк, – сказал Монька. – Пожалуй, действительно расчет закончен. Но ты меня огорчил…
– Чем? – удивился Хэнк. Он очень сильно не любил этого грязного еврея, но показать этого не мог – Монька был ему нужен, он был надежен. И кроме того – Хэнк это остро чувствовал, – исходил от старого еврейского гангстера мощный невидимый ток силы, огромной пугающей уверенности, могущество какого-то противного тайного знания, почти неощутимого презрительного превосходства. И потому спросил снова:
– Чем я тебя огорчил?
– Если следовать твоим правилам, – вздохнул Монька, – мы с тобой на земле останемся вдвоем. Остальных придется Убить…
– Пусть живут, – усмехнулся Хэнк. – Еще понадобятся…
Подумал и, чтобы хоть как-то достать мерзкого еврея, сказал:
– И вообще, Иммануил, речь идет о такой ничтожной сумме, что она не стоит столь серьезного разговора…
– Сумма нормальная, – пожал плечами Монька. – Двадцать процентов от среднеаукционной цены…
– А ты собираешься выставлять ее в «Сотби» или в «Кристи»? – с издевкой полюбопытствовал Хэнк.
– Я не собираюсь ее выставлять. Зачем? – невозмутимо ответил Монька. – Она уже продана…
– Ого! – восхитился Хэнк. – И деньги получены?
– Естественно! – подтвердил Монька. – Картинка давно продана. Под заказ…
Монька видел, что Хэнка разбирают злоба и любопытство – кто эти замечательные клиенты? Швейцарские гномы или техасские керосинщики? Кто под пустую стенку в своей тайной галерее выдает авансом два миллиона? Ах, если бы можно было выйти на них напрямую!
Шалишь! Тебе, дорогой Хэнк, этого знать не полагается. Монька был в курсе, что Левой Бастанян, партнер Джангирова и оператор на подпольном рынке, уже очень давно ничего не продает западным тайным коллекционерам. Нет смысла!
Русские! Вот это и есть сейчас лучшие клиенты на художественном маркете ворованного антиквариата высочайшего мирового класса. Там немереные деньги и бешеный поиск их надежной капитализации.
– А если бы мы вчера не взяли картину? спросил Хэнк. – Ты вернул бы деньги?
– Нет… – покачал головой Монька. – Картину взяли бы другие. Или взяли другую картину в другом месте. Равноценную. Но я и думать не хочу, что ты бы не справился с такой чепухой. Тебе ведь нужны деньги…
– Это не деньги. – Хэнк пренебрежительно пнул кейс под столом. – Мне нужны большие деньги…
– Похоже, – кивнул Монька. – Позволь спросить – а зачем тебе большие деньги? Хэнк покатал на губах ледяную улыбочку и мягко заметил:
– Иммануил, я думаю, это не твой бизнес, я хотел сказать – тебя это не касается…
Монька засмеялся, потряс седеющей шевелюрой, благодушно сказал:
– Речь идет о таких больших деньгах, что я обязан знать не только, где они вспухнут, но и куда они уйдут. Дело в том, что власть берет нас за жопу не тогда, когда деньги взяты, а в момент, когда мы начали их плавить в наши радости… Поэтому я хочу понять, зачем тебе большие деньги и что ты можешь поставить за них…
– Это зависит от того, насколько они велики, эти большие деньги, – прищурился Хэнк.
– Миллионы. Много миллионов симпатичных североамериканских гринбаксиков… И все – кэшем…
– Это подходит, – уверенно согласился Хэнк. – За них я могу не очень много поставить… Но мне пока нужное… Свою жизнь…
– Ты не ответил, зачем тебе такие бабки, – напомнил Монька.
Хэнк не раздумывал ни секунды:
– Я выполню обет. – Чуть помедлил, будто раздумывал, стоит ли делиться. – Я создам независимый фонд помощи военным инвалидам и ветеранам. Таким, как я сам…
Монька с недоверием глянул на Хэнка, пожал плечами – каждый пусть сходит с ума по своему усмотрению.
– Наркота или оружие? – спросил Хэнк.
– Дурь.
– «Мальчик» или «девочка»?.
– Синтетик.
– Объем поставки?
– Неограниченный.
– Моя задача?
– Распространение в Штатах и Канаде… Я получаю товар из России и перебрасываю его через океан. Дальше действуешь ты. Ты понимаешь, почему я выбрал именно тебя?
– Пока нет…
– Ты – боец. И ты не вмазан в уголовные структуры Штатов. Нам нужна новая, абсолютно закрытая и автономная сеть. Три существующих системы сбыта не подходят. Мы не можем договориться ни с латиносами, ни с какими колумбийскими картелями. Они торгуют естественной наркотой, а мы синтетиком. Это другая цена, другой рынок, другие объемы – мы с ними самые острые конкуренты. И второй путь – партнерство с итальянцами – тоже не годится. «Коза ностра» разрушена и насквозь проедена стукачами, они за грош друг друга сдают…