Который, конечно, не так свят, как бизнес, но все-таки… Закон как-никак…
– А я разве сказал, что занимаюсь бизнесом? – удивился вполне натурально Джангир. – Бизнесом занимаются мои партнеры, доверенные лица, их штат. Есть такое понятие – траст. А я. о бизнесе только думаю. Думать-то ведь не запрещено?
– Ни боже мой! – согласился я. – Значит, если я вас понял, вы все свои силы и время отдаете созданию разумных и справедливых законов для нас в Думе, а думы о конфиденциальном бизнесе – для себя…
– Вы все поняли правильно, – подтвердил Джангир. – Или почти правильно…
Я оглянулся на К.К.К. Он сидел, облокотившись на ручку щэесла, положив подбородок в ладонь – точно как на известной картине сидит М.Ю. Лермонтов на скале, наверное, обдумывает сюжет оперы «Демон». К.К.К. смотрел в лицо Джанги-ру не отрываясь, и мне казалось, что он сканирует его. Заложит потом в компьютер и даст мне ответ.
– А как ваша семейная жизнь, Петр Михалыч? – продолжал я интересоваться. – Как ваша родня?
Джангир углом сухого рта криво усмехнулся:
– Вас интересует весь мой тейп? Или кто-нибудь а отдельности?
– Мне хочется верить, что весь ваш клан в полном благополучии. Но больше всего хочется знать, как поживает ваш племянник Нарик Нугзаров по прозвищу Псих…
– А черт его знает! – душевно-простецки ответил Джангир. – Я его давно прогнал с глаз долой… Паршивая овца, позорит весь наш род…
– Ну-ну-ну! – протестующе поднял я руки. – Нарик не овца! Нарик – убийца, бандит, наркоман и наркоторговец. А теперь и киднепер! Нарик – бешеный пес, и он может покусать очень сильно и вас… Если ему повезет – загрызет…
Джангир помолчал, потом мягко спросил:
– Ты хочешь предостеречь меня, сынок?
– Нет. Я хочу предложить вам против Нарика наше общее ничего. Тогда, глядишь, я его изыму из колоды – вам это будет выгодно…
Джангир грустно покачал головой:
– Вижу, достал он тебя сильно, если ты ко мне пришел… Но я тебе помочь не могу. И не хочу… Наши старики говорили – на злых и непослушных собак не зови волка…
– Понятно. – Я встал, но Джангир властно протянул руку.
– Погоди… У меня есть другое предложение… По моим представлениям, ты получаешь долларов двести в месяц… Так?
– Более-менее, – неопределенно мотнул я головой. Двести! Более? Менее!
– Не важно! Время у тебя ненормированное, но часов шестнадцать в день набегает. Без суббот и воскресений. Так что оплачивает тебя держава по пятьдесят центов в час…
– И что? – спросил я, набычиваясь заранее.
– Да не косись ты на диктофон! Я тебе не взятку предлагаю. Официальное предложение! Служебное повышение… Бросаешь свое безнадежное ведомство и переходишь ко мне. И плата за твои умения и старания увеличивается в сто раз…
Если этот тебе нужен, – Джангир ткнул пальцем на Куклукс-клана, – возьми его с собой. Или кто там еще тебе нужен… Подходит?
– Не подходит…
– Почему?
– Почему? – переспросил я не спеша. – Видишь ли, Петр Михалыч Джангиров, мне этого не объяснить тебе… Что бы я тебе ни сказал, ты все равно будешь считать меня упертым мудаком…
– Ну-ну! Кабы так считал, не предлагал бы такие деньги…
– Не выдумывай! Ты такую зарплату предлагаешь, чтобы сразу с копыт меня свалить… чтобы не задавал дурацких вопросов – а что за эти деньги делать придется? Тебе и в голову не приходит, что если отобрать у меня зарплату вообще, я свою работу за одни харчи буду делать.
– Что, так интересно?
– Дело не в интересе. Я догадываюсь, что тут у тебя делишки не менее занятные. Разница в том, что у тебя тут делишки, а у меня – миссия…
– О-о! Вот это да! Какая же у тебя миссия? – откровенно фасмеялся Джангир.
– Граждан, несчастных обывателей, беззащитных фраеров от тебя защищать.
Нет в мире страшнее людей, чем попы-расстриги, завязавшие наркоши и развязавшие менты… Ты – очень опасный человек, Джангиров.
– Надеюсь… – кивнул Джангир.
Десант проводил нас до самого подъезда и, пока не запер за нами дверь, дышал за спиной сдавленно-сердито, как закипающая скороварка. Как пес-выжлец на гоне, мечтал хотя бы тяпнуть клыками за ногу или вмазать незаметно по почкам, но, видно, хозяин строго сказал: «Тубо!» – а с дрессировкой у них тут было явно в порядке. Серьезная контора.
На улице начинался дождик, и я с сожалением смотрел на свои роскошные шузы – как пить дать потеряют эти американские красавцы шикарный товарный вид на московской липкой грязи.
– Эх, командир Ордынцев, от каких бабок отказался! – вздохнул К.К.К. – Когда я решил не брать взяток, я уехал за черту бедности, как в эмиграцию – навсегда. Денег до смерти хочется…
– Не ври, Куклуксклан… Ты – человек из мира процессов, а не из мира вещей. Зачем тебе большие деньги?
– Купил бы навороченную компьютерную систему…
– Ага, понятно. – Я отцепил от связки ключей свой старый-старый милицейский свисток, протянул ему:
– Будет вам и белка, будет и свисток…
– Спасибо! Раз сейчас нет денег, на тебе свисток, – засмеялся К.К.К. – Знаете, о чем я думал, глядя на Джангира?
– Расскажи… Интересно…
– В старину на парусниках отлавливали двух крыс и сажали в пустую бочку.
Они там и сидели, пока одна, томимая здоровым чувством голода, не сжирала другую. Тогда ее выпускали на волю, и страшнее зверя для остальных крыс не было…
– Похоже… Я к нему обычными нашими методами не подберусь… Он очень крепко заблиндирован…
– Совет можно?
– Нужно!
– Я слышал, вы говорили по телефону с Серебровским… Это тот – магнат Александр Серебровский?
– Ну, не такой уж, наверное, магнат Сашка, но парень он небедный, это точно. Вот башмаки мне привез из Нью-Йорка, – не удержался, похвастался я.
Куклуксклан усмехнулся:
– Вы ему намекните, он в следующий раз может вам привезти обувную фабрику…
– Зачем мне, Костя, фабрика? Живем в таких обстоятельствах, что неизвестно, успеешь ли доносить одну пару… Так что с Серебровским?
– Поговорите с ним – он может знать массу интересного… Сейчас экономическая разведка сильнее криминальной…
38. НЬЮ-ЙОРК. БРАЙТОН-БИЧ. СТИВЕН ПОЛК
Диктор на радио объявил:
– This is the music by Mister Mozart…
Красавчик Конолли нажал клавишу сирены, и жуткий вой смел машины со встречной полосы.
«Бедный мистер Моцарт», – подумал Полк.
Проблесковый маяк-фара под лобовым стеклом судорожно попыхивал взрывчиками злого тревожного света. Конолли разогнал свой полицейский «гран-маркиз» по широкой дуге пандуса с Белта и выскочил на Оушен-парквей. Прямой путь на Брайтон.
Конолли игрался с сиреной – она хрипло подревывала, повизгивала, хрюкала, трещала, очищала беспрепятственный проезд. Они торопились, конечно, но уже не по необходимости. По форме. Спешить-то было бессмысленно. Поздновато приедут они к человеку, которому еще вчера можно было помочь.
Ночью Драпкин повесился.
Видно, осколки разбившейся бутылки, в которую когда-то давно запихнули завязь огурца, подрезали стебель – кончились жизненные силы. Полк подумал, что тихий уход Драпкина – всего лишь незначительный полицейский факт: во всем мире, похоже, не осталось человеческой души, которая бы заплакала или просто загрустила, огорчилась всерьез из-за того, что умер смирный невезучий человек, нелегальный эмигрант Лазарь Драпкин.
Джордан и Конолли были заняты спором о высокой рас-крываемости преступлений среди черного населения и чрезвычайно низкой, почти нулевой раскрываемости среди русских. Джордан объяснял это тем, что русские, обитающие на Брайтоне, это огромная профессиональная преступная корпорация с высоким уровнем социальной подготовки. А его собратья афроамериканцы – люди простодушные, глупые, нищие, даже соврать умно – и то толком не умеют.
Конолли боялся в таком щепетильном вопросе обидеть Джордана и невразумительно хмыкал, высказывая неубедительные предположения о том, что русские очень мало употребляют наркотиков, непрерывно бизнесуют и заняты в основном имущественными преступлениями, требующими высокого интеллекта. А наши черные славные афроамериканцы, мол, не так трудолюбивы и все подвешены на крючки своих наркосвязей – или потребляют, или продают по мелочи, и поэтому их очень легко трясти…
Полк раздумывал о том, что, в связи со вчерашним взрывом в Оклахома-Сити его скорее всего снимут с этого дела и перебросят на разводку концов, ведущих к задержанным уже или подозреваемым милитантам в Нью-Йорке…
Машина проехала под путепроводом надземки Д-трэйна и свернула налево на Брайтон-Бич-авеню. Полк бывал здесь часто и всегда с интересом разглядывал этот ни на что не похожий городской анклав. Когда-то в фильмах и желтых шпионских книжках широко гулял миф о том, что КГБ построил в глубинке СССР страшно засекреченный американский городок. В нем, мол, проходили тренировку, привыкали к бытовым реалиям русские шпионы, которых готовили к заброске на долгое оседание в Штатах. Наверняка досужий вымысел писак.
А вот этот Брайтон и есть самая что ни на есть реальная выгородка живой, настоящей России, разместившейся на прибрежной пятке Бруклина. Во всяком случае, здесь русским можно было прожить, не выучив ни одного английского слова и почти не сталкиваясь с американскими обстоятельствами. Брайтон жил как замкнутый мир с полным самообеспечением.
Над головой посреди улицы по эстакаде мчались с лязгом и дребезгом серебристые вагоны метро. Они душераздирающе скрипели стальными каблуками тормозов на станциях, сипло стравливали горячий сжатый воздух, будто фыркали от острого отвращения к этой богатой трущобе и сытым неприятным обитателям и пассажирам.
Все вывески на русском – «Аптека», «Пельменная Капуччино», «База», «Меха», «Почта», «Мосвидеофильм». Оставалось неясным, где у них расположен райком партии.
Но с питанием здесь явно обстояло благополучно. Рестораны, кафе, закусочные, пирожковые, харчевни, пивные, кондитерские – бешеный пир жратвы, праздник победы сытости над многолетним голодом. На Брайтоне, наверное, предлагалось самое большое количество еды на душу населения Земли. Лукавые шутки судьбы – люди искали место под солнцем, а нашли бездонную обжорку под мостом.
Они в этом не виноваты. Эмиграция – всегда драма, все-гда-слом судьбы, всегда огромные нервные перегрузки. А самый лучший способ убить стресс – быстро и вкусно нажраться.
Конолли свернул в переулок, упертый в длинную деревянную набережную – Бордвок. На парапете набережной возник атрибут американской жизни – здесь вздымался огромный рекламный плакат патриотического содержания. Зловещего вида Дядюшка Сэм, очень сердитый, заранее не верящий своим новым согражданам, тыкал в прохожих узловатым пальцем, строго предупреждал: «I want you for USA Army!».
Буквами помельче сообщался адрес ближайшей рекрутской станции. Полк живо представил себе толпы местных жителей, выстраивающихся на призывном пункте для добровольной службы в американской армии.
Всерьез плакатом интересовались только жирные чайки, которые с визгливым криком пикировали на яркий цилиндр Дяди Сэма и с садистским удовольствием гадили на его гражданский призыв.
Конолли затормозил перед четырехэтажным унылым красно-кирпичным домом. У подъезда уже стояло несколько полицейских автомобилей в боевой раскраске и карета «скорой помощи». Слава Богу, не успело слететься телевизионное воронье.
Лениво толпились редкие зеваки, старухи грустно переговаривались на одесско-идишистском диалекте.
Неожиданно Полк с удивлением подумал, что ему гораздо интереснее было бы докрутить это дело с Драпкиным, чем заниматься огромным и перспективным расследованием государственного масштаба в Оклахома-Сити.
Копы на тротуаре козырнули Джордану, и они не спеша пошли на четвертый этаж. Лифта в доме не было. Уныло топали, шаркая ногами, по лестнице. Дверь в мансарду была распахнута, полицейский у входа разговаривал с суетливым человеком, судя по всему, лендлордом. Тот на быстром не правильном, напористом английском объяснял, что никаких претензий к Драпкину у него никогда не было:
«…был очень тихий и исполнительный человек».
В комнате почти никакой мебели, белый чистый объем, как в пустом холодильнике. Наверняка выключенном, поскольку здесь, под крышей, стояла ужасающая жара. Жилье, похоже, существовало только для произрастания в кадке около окна огромного фикуса. Фикус-гигант захватил половину комнаты – упирался в потолок, пластался по стенам. От него нечем было дышать. Огромные жестяные листья, как лопасти вентилятора, выгоняли весь воздух из студии. Черно-зеленый колумбарийный декор для Драпкина, освободившегося наконец от своей проклятой бутылки-тюрьмы и висевшего под потолком на трубе парового отопления.
Полк удивился, каким высоким оказался в смерти Драпкин. Раньше это было незаметно – жизнь сгибала его, горбила, сутулила, жала к земле, старалась сделать меньше и неприметнее. Смерть распрямила его, и было видно, что в нем больше шести футов роста. Под его босыми синюшного цвета ногами валялся откинутый стул и домашние китайские тапки с надписью «хуида». Интересно, что по-китайски значит «хуида» – подумал почему-то Полк. Женское имя? Уют? Покой?
Надо бы при случае спросить детектива Джека Чжао.
Из маленькой кухоньки вышел коронер, предупредил Джордана:
– Лейтенант, мы сможем его сразу забрать, как только вы здесь все закончите свое… Рапорт я пришлю вечером…
Неестественное освещение на кухне от электрической лампы среди ясного дня.
Видимо, Драпкину было страшно в темноте уходить во мрак. Он повесился, не выключив свет. Этот тусклый свет был ему поцелуем тьмы, последним шагом в сизую бездну тоски…
Детектив из шестидесятого отделения допрашивал соседа Драпкина:
– Вы часто встречались?
– Да, вполне естественно! – удивленно таращился сосед. – Мы ведь единственные интеллигентные люди в этой пустыне духа!
Соседа звали, как бывшего итальянского короля, – Виктор Эммануилович.
– А чем вы занимаетесь?
Тот развел руками:
– Да как вам сказать… Наверное, самообразованием… Живу на вэлфере, на работу не берут – мне ведь уже запейсят, а запейсят – это старик я для Америки… И язык не пускает… Жизнь прожигаю, одним словом.
– Может быть, имело бы смысл чем-то заняться? – поинтересовался детектив.
– Нет смысла! – уверенно отрезал сосед. – Читать русские газеты неохота, и так все известно. Книги на английском не понимаю. Кино смотреть здешнее – нервная система не выдерживает. Пить не велит сердце, жрать – печень и желудок.
А на баб нет денег… Зато бегаю трусцой по бордвоку – дешево и сердито. Сердце стучит, ноги гудят, душа поет. Пришел, помылся, рухнул в койку – и нет дня…
Ближе здоровая радостная кончина…
– У вас есть семья? Дети?
– Дети? – удивился Виктор Эммануилович, будто детектив интересовался вопросом его итальянского престолонаследия. – Есть дети! Женатый сын, живет в Квинсе. Вы знаете, что жена сына – по-русски это называется «сноха» – по-английски звучит «daughter in law», а по-нашему «дочь в законе»? Как блатная в семье!
Детектив явно не мог включиться в эти тонкости:
– И что это значит?
– А то, что наши дети становятся американцами, когда на свой вопрос «Как дела?» они уже не слушают наш ответ…
Видимо, приведя сюда, бывшего короля оторвали от завтрака – в бороде застрял комок баклажанной икры, окончательно стерев разницу между лицом и анусом.
– Так когда вы расстались? – допытывался детектив.
– Думаю, часов этак в десять… Мы играли в шахматы… Но вдруг я ощутил в животе императив, этакий неожиданный стремительный бурбулис… Попрощался с Драпкиным, я ведь не знал, сколько у меня займет времени борьба за успешную дефекацию, и ушел… Дома отстрелялся, отключился и лег в дрейф…
Безумие какое-то! Паралич воли. Навязанная обстоятельствами и почти добровольно принятая черта оседлости. Где?! В центре бушующего мира, в Нью-Йорке. В эмиграции. Разгромленная сытостью мечта о прекрасной заокеанской жизни.
Полк вышел на кухню, закурил сигарету. На плите стояла сковорода с недожаренной картошкой. Здесь летали мухи, огромные и равнодушно-наглые, как вороны. Вдруг вспомнил, без всякой связи, о том, как множество лет назад они жили на ферме и мать брала у соседей парное молоко, которое кипятила на плите.