Утро. Плац. Построен полк внутренних войск. Перед полком прохаживается командир полка, полковник Ермаков. Плотный, среднего роста. Хмур и серьезен.
— Солдаты! Сынки! Да, вы мои сынки! У меня сын вашего возраста, и тоже служит! Служит не у папаши под крылышком, а в танковой дивизии! И я знаю, как ему не легко! Поэтому мне не безразличны ваши судьбы, и я болею за вас душой! Я ответственен перед вашими родителями, перед командованием, которые доверили мне ваши жизни! Я же в свою очередь должен сделать вас настоящими мужчинами, воспитать воинами, защитниками Родины! Мы дружная семья, и я не потерплю, чтобы какая-то паршивая овца портила взаимоотношения военнослужащих вверенном мне полку. Не потерплю никаких проявлений «дедовщины», издевательств над молодыми солдатами! Зарубите это раз и навсегда себе на носу!
Полковник снял фуражку. Вытер платком лоб и снова надел головной убор.
— Сержант Епифанцев!
— Я!
— Выйти из строя!
Сержант Епифанцев, чеканя шаг, вышел из строя!
— Кругом!
Епифанцев, потупив голову, повернулся к строю.
— Вот, сынки! Сержант Епифанцев возомнил себя вершителем судеб, поднял руку на ребят из нового пополнения! Я возмущен, случившимся! Он, наверное, забыл, как мы его спасали год тому назад от «дедовщины»! Забыл, как слезы лил рекой и соплями умывался! А теперь, скоро дембель, можно отыгрываться на молодых солдатах? Нет, дорогой, «дедовщины» в моем полку не будет! Запомните это все! Я ко всем обращаюсь! К офицерам это относится в первую очередь! С них спрос будет особый! Я хочу, чтобы вы, когда вернетесь из армии, с теплом вспоминали годы, проведенные в ней, и на всю жизнь сохранили настоящую мужскую дружбу…
Пыльная дорога. Рота на марше. Бегут по жаре, обливаясь потом, в полной боевой выкладке молодые солдаты.
— Не отставать! Живее! Не солдаты, а сонные мухи! Подтянись! Бахметьев, дыши глубже! — старший сержант подгоняет отставших.
— Не могу, товарищ старший сержант!
— Нет такого слова "не могу". Есть слово «надо»! Почему другие могут? Давай, Бахметьев! — хрипло кричит, бегущий рядом с солдатом, капитан Кашин.
— Давай, мужики, еще немного осталось! Последний рывок!
Наконец-то показалась зеленая рощица со сторожевой вышкой стрельбища. Добежав до нее, солдаты в изнеможении в насквозь сырых от пота гимнастерках повалились на траву. Кто курит. Кто жадно прикладывается к фляжке, кто просто лежит и смотрит в небо, кто уже забылся в полудреме, закрыв глаза. Почти ни кто не разговаривал. Все смертельно устали. Отовсюду слышался веселый птичий щебет и неугомонное стрекотание кузнечиков.
После получасового перекура по приказу капитана Кашина старший сержант поднял солдат. Начались стрельбы. Ромка и остальные со стороны наблюдали, как стреляет первый взвод.
Особенно всех удивил Коля Сайкин: вместо коротких очередей, он шарахнул по мишеням одной длинной, даже ствол у автомата задрался вверх. Наверное, весь рожок опустошил.
— Рядовой Самурский!
— Я!
— На огневой рубеж!
Ромка выбежал на позицию, улегся за бетонным столбушком. В конце поля перед высоким насыпным валом маячили четыре стоячие черные мишени, а чуть ближе, в стороне от них, на бруствере — ряд банок из-под пива, по которым ради забавы одиночными постреливал капитан Кашин, стоящий в стороне.
Ромка Самурский с чуть отросшими светлыми волосами был похож на торчащий из-за столбика одуванчик. По команде сержанта он короткими очередями уложил все мишени. И без приказа шарахнул по ряду банок, которые под пулями разлетелись в разные стороны. У всех вытянутые удивленные лица. Капитан в восхищении присвистнул и сдвинул кепку на затылок.
— Ну, дает! Молодец! Учитесь, горе-стрелки у своего товарища!
— Как фамилия? — поинтересовался капитан.
— Самурский, товарищ капитан!
— Напомнишь мне о нем, — сказал Кашин, обернувшись к старшему сержанту.
— Учиться парня пошлем в учебку. Мировой снайпер из него может получиться.
Со стрельбища возвращались на машине под брезентовым верхом. Усталые, запыленные, но довольные, полные впечатлений.
Казарма. Вечером все заняты своими делами: кто подшивает подворотничок, кто читает книгу, кто письма из дома, кто тихо бренчит на гитаре, кто пишет письма родным. Ромка Самурский тоже пишет.
Мать Ромки в волнении вскрыла письмо от сына, рядом его бабушка и сестренка Катя.
"Здравствуйте, мои дорогие! Получил сразу три ваших письма. Все вы за меня переживаете и напрасно. Все у меня хорошо. Первое время было тяжело. Первого ходили на стрельбище. Это 18 км в одну сторону. Все сдал на «5». Вернулись со стрельбища уставшие, грязные, и мне сразу три письма! Обалдеть можно! Читал два дня. Я вас всех очень люблю. Часто о вас вспоминаю. Писать мне часто не надо, а то не удобно перед пацанами. Кому-то вообще ни одного письма не было, а у меня целая стопка. И выбрасывать жалко, а хранить не больше четырех только можно…"
— Слава богу, что ему нравится служба. В начале всегда нелегко, с непривычки. Ничего обвыкнется. Он у нас мальчишка самостоятельный. Есть в кого, — откликнулась бабушка и вздохнула.
Территория «учебки». Офицер привез группу солдат из части учиться на кинологов, радистов, снайперов, командиров БТРов. Солдаты в ожидании командира курили во дворе, сидя на скамейках перед закопанным в землю колесом от «Урала», в который была вставлена урна. А в это время в кабинете начальника «учебки» накалялись страсти. Начальник ругался на чем свет стоит.
— Ну, нет у меня мест! Ты понимаешь? Ну, нет! — кричал красный как рак майор. — Я, что — резиновый? Где я тебе их возьму!
— Сколько нам по разнарядке спустили, мы столько и привезли! — твердил возмущенный капитан Кашин. — Меня не трясет, куда подевались места! Не хрен было блатных из местных набирать!
— Я тебе русским языком говорю! Нет у меня мест! Я что, тебе, рожу? Не возьму я их!
— Возьмешь! Я их назад не повезу! Даже и не надейся! Делай, что хочешь! Я свое задание выполнил, доставил пацанов! А ты уж сам разбирайся, что с ними делать и куда девать!
После жарких дебатов в кабинете у майора Кашин вышел попрощаться с солдатами.
— Ну, пацаны, бывайте! Главное, не робейте! Еще увидимся! Отучитесь, вернетесь в родную часть. Будем вас ждать! Счастливо оставаться! Не позорьте полк! Держитесь вместе! В обиду друг друга не давайте!
— До свидания, товарищ капитан. Не волнуйтесь, не опозорим! Счастливого пути! Всем в части привет!
— Полковнику Ермакову, персонально! — брякнул рядовой Сайкин, покраснев как красна девица.
— Непременно передам!
На следующий день начальник учебки передал личные дела на восьмерых солдат старшему лейтенанту и приказал отвезти в штаб дивизии.
— Вот тебе личные дела на восьмерых, отвезешь лишних солдат в штаб дивизии, пусть там сами решают, куда их девать.
Ромка и его товарищи вновь на новом месте. Старший сержант по длинным мрачным коридорам привел восьмерых молодых солдат в казарму. Новичков обступили старожилы. Дембеля, кто пошустрее, тут же у вновь прибывших экспроприировали новенькую форму. Взамен отдали свою поношенную. Ромке достались выгоревшие штаны с двумя здоровенными заплатами во всю задницу и стоптанные сапоги. Кто-то из новоприбывших попытался возражать, его тут же «утихомирили», дали понять, кто в роте старший.
Молодых постоянно безо всяких причин шпыняли, задирали, чуть что, били поддых… Заставляли заниматься уборкой помещения, вне очереди дневалить, надраивать «дедам» до блеска сапоги, подшивать подворотнички старослужащим… У Ромки зудело все тело от расчесов: неистово кусали вши. Эти твари, устроив свои лежбища в складках и швах нижнего белья, ни днем, ни ночью не давали покоя. Благо — кухонные котлы под рукой. Пропаришь одежду, пара дней счастливой жизни тебе обеспечено. Потом снова сплошной зуд. Своей постоянной койки у него не было. Скитался по казарме, сегодня здесь, завтра там. Он занимал любую, которая оказывалась свободной (солдаты часто ездили в командировки).
В воспитание новобранцев помимо командиров не забывали вносить свою лепту и «деды». Жизнь в роте была бесцветна и скушна. От скуки «деды» развлекались на всю катушку. Новеньких и «молодых» загоняли на койки. Называлась эта забава «дужки»: Солдат, держась руками за дужку кровати и упираясь ногами в другую, зависал в воздухе. Если уставал и опускал ноги, его били ремнями и пряжками.
Особенно изголялся сержант Антипов. Кличка у него была знаменитая, «Тайсон». Чуть, что не так, он тут же давал волю кулакам. На гражданке он занимался серьезно боксом и чтобы не потерять спортивную форму, отрабатывал удары на рядовых солдатах. Выстраивал новобранцев в казарме пред сном и проводил серию мощных ударов по корпусу, по лицу старался не бить, чтобы не было видно синяков. Антипов был невысокого роста, коренастый, с короткой шеей, из-за чего казалось, что он втягивает голову в плечи. Прохаживаясь перед строем, он разглагольствовал на тему, что есть настоящая армия и настоящий русский солдат и, неожиданно резко повернувшись, бил кого-нибудь из солдат кулаком поддых или в грудь. Если кто-нибудь падал или сгибался от боли, то он тут же назначал очередной наряд. Остальные же, лежа на койках, наслаждались этим «кино». Ромку распределили на кухню. Это его и спасало от почти ежевечерних экзекуций над «новобранцами», так как он рано уходил из казармы, а возвращался, когда все уже спали.
Две недели не было писем. Ромкина мать в волнении распечатала конверт с красным штемпелем, армейским треугольником.
"… спешу огорчить вас. Пишу вам из города N, где я прохожу службу в хозвзводе. Довольно тяжело. Особо расписывать вам ничего не буду. Так как времени почти нет. Подняли нас среди ночи и отправили сюда. Вот она наша Российская армия. Самых здоровых направили в РМТО. Недавно двое молодых сбежали. В прежней части хорошо было, там «неуставных» вообще не было. Видно не судьба мне нормально служить. Коллектив здесь не дружный, согнали из разных частей. «Деды» бешеные, дебильные какие-то. С ними даже офицеры не связываются.
Сегодня ночью приснился сон, как будто я маленький. Идет 1986 год, и я елку наряжаю с Денисом, он тоже маленький, я помню, у нас солдатики были пластмассовые, два набора. У него индейцы, а у меня — ковбои. Дениска своих в елке прятал, а я их искал. А еще, помню, робот был заводной, его заводили, и он ходил. Бывало, мы расставим солдатиков, а потом запускаем его, и он их топчет…"
— Костромин и Самурский! Живо на кухню! — скомандовал Тайсон, грубо расталкивая спящих солдат, и придвинув вплотную злое лицо добавил угрожающе.
— Если пару банок сгущенки вечером не притараните, урою! Поняли, "духи"!
Было ранее утро. На кухню, где Ромка и Костромин упорно драили котлы, влетел поддатый майор Занегин. Его багровая физиономия с выпуклыми мутными глазами не предвещала ничего хорошего. От него за версту несло перегаром.
— Где хлеб? Куда девал хлеб, сученок? — накинулся он, ни с того, ни с сего, на ближайшего. Им к несчастью оказался Ромка.
— Откуда нам знать, товарищ майор! Должны были еще вчера вечером привезти. Но не привезли! Машина, кажется, не пришла! То ли сломалась, то ли еще что-то случилось! У прапорщика Демьянчука спросите, он точно знает!
— Ах, ты еще препираться со мной вздумал, ублюдок! — майор ухватил его за затылок и с силой ударил солдата головой об стол. Удар пришелся о дюралевый уголок стола. Из рассеченного лба во все стороны брызнула кровь…
Госпиталь. Ромка с перевязанной головой лежал в палате у окна и шариковым стержнем писал письмо:
"… лежу в санчасти. Температуры второй день нет. В санчасти тоже не дают расслабиться, приходится порядок наводить. У нас тут трубу прорвало, вода течет как из ведра, приходится убирать все. Правда, едим тут, меры не знаем. Сгущенку ели, масло, сколько влезет с сахаром, яйца, пюре картофельное.
Что-то, ваши письма запропастились куда-то. В роте, наверное, лежат. Тут книги все перечитал, подряд набрасываешься, а дома-то не особо я этим увлекался. Все гулять куда-то тянуло. Какие тут к черту «спецы». Это только я один тут знаю ФИЗО. В старой части нас здорово гоняли. Когда "солдатскую бабочку" по 150 раз делали, отжимались по 100–120 раз. «Гуськом» по 200 метров ходили, в противогазах бегали. Что, когда снимаешь его, из него льется пот и слезы как из кружки вода. Утренняя зарядка как ад была. А тут же кроме легкого бега, нагрузок нет. Служу России!"
Как-то днем навестить больного товарища пришел Коля Сайкин, с которым они вместе поехали в учебку, а угодили сюда.
— Ром, ну как у тебя дела? Голова сильно болит?
— Да, вроде оклимался. Пять швов на лоб наложили. Теперь, наверное, физиономия как у Отто Скорцени будет, вся в шрамах.
В палате кроме Ромки было еще трое солдат. Двое вышли покурить, а третий крепко спал, отвернувшись к стене. На нижнем несвежем белье через спину красовались кровавые полосы.
— Чего это с ним? — полюбопытствовал Сайкин, кивнув на спящего.
— Это Владик. Из автобата. Деды его отметелили железными прутьями. Видишь, кровь насквозь пропиталась, запеклась. Раньше в царской армии было наказание шпицрутенами, прогоняли сквозь строй под ударами шомполов, вот и с ним такое устроили.
— А чего же ему белье-то не сменят? Грязнущее дальше не куда да в крови перемазано.
— Колян, ну ты даешь! С луны, что ли свалился? Кому мы тут на хрен нужны?
— Да, это ты верно заметил! Да, действительно! Кому?
— Эх, не повезло нам, Колька! Ой, как не повезло!
— Ромк, кто б мог подумать, что так все обернется. Радовались раньше времени. Вот и стали сержантами, вот и стали спецами!
— Ни за что бы учиться не поехал, если бы знал в какую «дыру» попадем! Черт меня дернул напроситься в «учебку». Будь она проклята!
— Вот, сигарет тебе принес.
— Спасибо, Коля, сигареты есть. Ребята угостили. Ты бы лучше мне тетрадку достал с конвертом. Письмо не на чем написать. И стержень, этот, совсем сдох, почти не пишет. Измучился с ним.
— Достанем, Ромк. О чем разговор. Знаешь, у нас ведь в роте ЧП!
— Что там еще случилось?
— Игорь Костромин слинял!
— Как это слинял?
— Как убегают? Вот взял и убежал!
— Смотался, значит, все-таки Игорек!
— Третий день ищут! Всю часть обыскали, все верх дном перевернули. Нигде нет.
— Домой рванул, пацан!
— Домой?
— Хотя, вряд ли, до дома-то полторы тыщи будет!
— В конец достали, «деды»! Тайсон, распоследняя сволочь, кулаки свои распустил! Заставлял его в самоволку за водкой идти.
— Я тоже убегу!
В госпиталь к Ромке, не выдержав, приехала мать. Тревога не давала покоя. Материнское сердце не обманешь, оно чувствовало, что с сыном что-то случилось. Отнюдь не простуда, как он ей писал. Ничего про случившееся он так и не рассказал, говорил, что подскользнулся и неудачно упал. Мать упросила командование дать ему отпуск. Из отпуска в часть он уже не вернулся, мать через комитет солдатских матерей устроила сына в батальон внутренних войск, который дислоцировался неподалеку. Ромку снова определили на кухню. В батальоне не было такой «дедовщины». как в прежней части. Но здесь была другая крайность. Солдаты вместо увольнений в выходные дни работали на строительстве дач и на каких-то армян, с которыми у командования были свои какие-то темные дела. Ромка замкнулся в себе. Один раз «дедушки» попытались наехать на него и его напарника, Вовку Олялина, появившись на кухне, но получили яростный отпор. В ход пошли не только кулаки, но и табуретки. «Кухарки» из драки вышли с честью. С фингалом под глазом да здоровой ссадиной на затылке. После этого побоища к ним уже никто не прикалывался.
Мать часто навещала его. Он сильно изменился. Из улыбчивого оптимистично настроенного парня превратился в неразговорчивого замкнутого солдата, которого уже ничего не интересовало в жизни. Обеспокоенная угнетенным состоянием сына, добилась приема у командира батальона.
— Сын так хотел служить. Так рвался в армию. Мечтал получить военную специальность. Не пытался «закосить» от нее, как сейчас стремятся многие. А что получилось? Околачивается на кухне! Ему же обидно. Молодой крепкий парень. Вы же судьбу ему калечите. Неужели нельзя его перевести в другое отделение, где настоящая военная служба.