Лицо у Ирки вытянулось, а Гройс невозмутимо продолжал:
– Ты осуществила самую сложную часть работы – открыла дверь в шкафчик, где лежат деньги. Нам не обязательно их брать, чтобы убедиться в том, что мы можем это сделать. И без этого понятно, что можем. Поэтому давай пока оставим их на месте.
– Но почему?
– Потому что те сто тысяч, которые мы получим, не стоят такой суеты. Считай, что я не хочу засвечивать паспорт.
Ирка, подумав, кивнула. Деньги – ерунда… Ее победа заключалась в другом – в похвале деда, в том, что она справилась!
– Надо бы отметить твой успех, – добавил Гройс, читая ее мысли. – Давай-ка выберемся куда-нибудь, а? Как ты на это смотришь?
– Ура! Хорошо смотрю! Ой, только не в кафе! – спохватилась Ира, не любившая и не понимавшая коллективных публичных приемов пищи.
– Не в кафе? Хорошо. Тогда пойдем туда, где ты сможешь посмотреть игру.
Дверь под вывеской «Зеленый луг» им открыл швейцар, и Ире стало не по себе. Зачем они здесь? Дед настоял, чтобы она оделась просто, но теперь джинсы и рубашка казались девушке совсем неподходящей одеждой для такого места, где на входе стоят представительные швейцары с испытующим взглядом.
– Успокойся, – сказал Михаил Степанович, взяв ее под руку. – А на Сидора не обращай внимания. Он уже лет десять стоит на дежурстве и всех знает.
– На каком дежурстве? – вполголоса спросила Ирка, все-таки обернувшись на того, кого дед назвал таким смешным именем. – И почему он Сидор?
Швейцар ответил ей улыбкой и неожиданно подмигнул.
– Сидор, потому что его фамилия Сидорчук. У него прекрасная память на лица – говорят, помнит буквально всех, кто хоть раз сюда приходил. Отсеивает нежелательных гостей.
Гройс подчеркнул «нежелательных», и Ирка забеспокоилась:
– А мы? Мы-то с тобой какие?
Михаил Степанович только усмехнулся:
– Пойдем. Сперва присмотримся, а там и сыграть можно.
Над зелеными бильярдными столами поднимался сигаретный дым. Курили, заметила Ирка, не игроки, а зрители. Разговаривали здесь вполголоса. То и дело раздавались оглушительно громкие удары. В клубе были и студенты, толпившиеся большими компаниями вокруг двух столов, и женщины, игравшие подчеркнуто сосредоточенно, но больше всего было мужчин средних лет, скромно одетых. Ирка тут же перестала стесняться своих джинсов и рубашки, тем более, что никто не обращал на них с дедом внимания – все были увлечены партиями.
Гройс протиснулся к столу, за которым играли двое мужчин столь разительно отличавшейся наружности, что они не могли не привлечь внимания. Первый – низенький, толстый, почти колобок, гримасничающий и размахивающий руками. Черные глаза его живо блестели, и весь он был живой, подскакивающий, как мячик, и суетливый. Второй – настоящий викинг: высокий, белокурый, с красивым загорелым лицом. Этот выглядел спокойным и невозмутимым, говорил мало, держался так, словно вокруг не было ни одного зрителя. Но на подошедшую девушку бросил молниеносный изучающий взгляд, словно прострелил, и так же быстро осмотрел Михаила Степановича. «Все он замечает, – подумала Ирка. – Только притворяется».
Викинг склонился над сукном, примеряясь ударить.
– Играй прямого клаптштоссом! – громко посоветовал кто-то.
– Оттяжкой его, оттяжкой… – пробормотали около Ирки.
Викинг ударил, и шар влетел в лузу. Колобок страдальчески схватился за голову и изобразил на лице отчаяние.
– Дед, зачем он гримасничает? – шепотом спросила девушка. – Я же вижу, что он играет на публику. Для чего?
– Дурачком прикидывается. Это – Беня Фельдман, известная личность. Странно, что его сюда пустили.
– А кто второй?
– Имени не помню, но он – шпилевой. Таких еще жуками называют. Но не хастлер, нет. Ты их не путай.
– Как же я их спутаю, если не знаю, кто они такие? – рассмеялась Ира. – Расскажешь?
– Пойдем-ка…
Они выбрались из толпы зрителей, окруживших соперников плотным кольцом, и Гройс отвел девушку за столик в отдалении, из-за которого они могли наблюдать за игроками.
– Хастлер – это бильярдный мошенник, – пояснил он, делая знак официанту. – Словечко нынешнее, а в мое время таких называли чесало. Он разводит других на игру, притворяется, что сам играет плохо, и в конце концов обыгрывает всех. А шпилевой – просто очень сильный игрок. Не спортсмен, любитель. Но такие любители зачастую играют почище профессионалов.
Подошел официант, и Михаил Степанович, не глядя в меню, заказал салаты и для себя – коньяка, а для Ирки – слабенький коктейль.
– Должно быть, Беня сейчас играет честно, а раньше за ним много грешков водилось.
Ирка задумалась. Кое-что оставалось неясным.
– Дед, а как можно жульничать в бильярд? – неуверенно спросила она. – Это же не карты, тут шары не подменишь и крапленый стол с собой носить не будешь.
– Стол можно подменить, – усмехнулся старик и в ответ на недоуменный взгляд девочки пояснил: – На мокром и на сухом сукне шар катится по-разному. Опытный игрок это всегда учтет, а то и сам случайно пиво прольет в таком месте, где заказать другой стол ну никак не получается. Раньше, говорят, могли смазать кий соперника салом, чтобы скользил, проскакивал. Еще, бывает, передвигают шар перед ударом – ставят на более выигрышную позицию. Тут уже чистая ловкость рук: как бы случайно кием его коснуться или обшлагом рукава, который слишком сильно накрахмален… Но это все так, ерунда, приемчики, а самое главное, как и везде, – понимать человека, с которым играешь. Хастлер должен уметь любого игрока вывести из себя: взволновался, занервничал – хуже играешь, мажешь мимо лузы. Под руку сказал – сбил человека с удара. Фельдман самый настоящий хастлер, оттого и все его ужимки.
Он поискал глазами по залу, указал подбородком:
– Вон, видишь того студентика?
Ирка присмотрелась. Неподалеку от них, прислонившись к стене, стоял высокий, хорошо одетый молодой человек с породистым лицом и с высокомерной усмешкой наблюдал за игрой.
– Смотрит, губы кривит, – продолжал Михаил Степанович, – гадает, зачем блондин с таким шутом гороховым связался. А сам простой вещи не понимает: Беня – артист, он не просто играет, а почву для будущих дел готовит. Сейчас он красавцу проиграет, а в следующей партии студента разведет на хорошие деньги и обдерет как липку. Видишь, как выгодно ему казаться шутом?
– А этот, шпилевой? – заинтересованно спросила Ира, переведя взгляд на викинга.
– А что он? Сейчас сделает партию – и исчезнет до следующего раза. Хотя…
Гройс прищурился, глядя на второго игрока.
– Что-то меня смущает в этом красавце, – пробормотал он. – Но что – не пойму. Вроде бы честный игрок, и раньше я его где-то встречал, а вот поди ж ты! Ей-богу, ни за какие коврижки не стал бы сейчас с ним играть, даже будь я Беня. Эх, старость, память плохая. Да и бог с ним! Хочешь шары покатать? Из меня, конечно, игрок средненький, но пару уроков дать могу.
Ирка с воодушевлением согласилась. Они пошли искать стол и не видели, каким внимательным взглядом проводил их «викинг».
Домой возвращались около десяти, шли пешком по теплым улицам, и Михаил Степанович всю дорогу травил байки про бильярдистов. Он чувствовал себя в ударе. Ирка смеялась, не верила, и старик, нарочито горячась, убеждал, что все истинная правда, все так и было.
Они поднялись пешком до седьмого этажа – Гройс не признавал лифтов и приучил Ирку ходить по лестнице. На площадке стоял человек, увидев которого, девушка замерла и вцепилась в руку старика. А потом отпустила.
– Здравствуй, Ирина, – сказала ее мать, повернувшись и убрав руку с кнопки звонка. Со стариком она не поздоровалась, словно его здесь не было.
– Мам… – Ирка не двинулась с места. – Что ты здесь делаешь?
– Тебя жду. Хватит по чужим квартирам шататься, пойдем домой.
Михаил Степанович усмехнулся:
– Что-то ты, Валя, поздно спохватилась о чужих квартирах. Ириша у меня с той весны живет.
– Вот пожила – и будет, – сухо сказала мать, сверкнув на него черными глазами. Посмотрела на девушку, и голос ее смягчился: – Ирин, я виновата. Ну прости! Возвращайся, не вороти нос от родного человека. А то уже и между соседями пошли сплетни, и тетя Света спрашивает, куда ты пропала… Не по-людски получается.
– А как же… – голос девушки дрогнул, – а как же дядя Вова? Хочешь, чтобы мы с ним помирились?
– Я его выгнала. Нету его больше и никогда не будет. Пойдем, Ирин…
Валентина не смотрела на старика, но он кожей ощущал исходящую от нее враждебность. «До чего красивая баба, – против воли подумал Гройс. – Заберет ведь у меня девчонку, стерва…»
Михаил Степанович внезапно почувствовал, что ему необходимо опереться о палку. Он представил, что девочка сейчас согласится, повернется к нему, и взгляд у нее будет извиняющийся, а он понимающе кивнет и еще скажет что-нибудь шутливое напоследок. Она, конечно, будет заходить каждый день… поначалу… а потом реже, потом еще реже…
Он не мог ее отпустить. Он слишком много вложил в нее, черт возьми! Кажется, совсем немного времени прошло с тех пор, как он подобрал хнычущего оборвыша, а сегодня на нее уже оборачивались мужчины в бильярдном клубе! Она поумнела, повзрослела, она даже двигаться стала иначе! Он все в ней изменил, все! Она не смеет его оставлять.
Ирка наконец посмотрела на него. Взгляд у нее был не извиняющийся, а затравленный.
«Бедная девочка! Что же я на нее взваливаю…»
– Ириша, – мягко сказал Михаил Степанович Гройс. – Ты иди. Забежишь завтра, искупаем Прохора. Иди, дружочек.
Она стояла, и он подтолкнул ее к матери.
– Иди, – повторил он. – Вещички свои потом заберешь.
Ирка обернулась к старику, снова посмотрела на мать.
– Вещички мы сейчас заберем, – поправила Валентина. – Так оно всем спокойнее будет. Правильно, Ир?
Она не хотела ничего оставлять в квартире Гройса, ни одной тряпочки, ни одной шмотки, за которой дочь потом могла бы вернуться. Будь ее воля, она и самого старика отправила бы куда-нибудь подальше… Старая сволочь, гнида! Едва не украл у нее ребенка!
– Извини, мам, – сказала Ирка, отступая на шаг назад. – Я… я не могу. Ты иди, а я останусь.
– Где останешься? – глупо спросила мать.
– Здесь. С дедушкой.
– С дедушкой? – переспросила Валентина, не сразу понимая. И тут до нее дошло, о ком говорит ее дочь. – Ах, с дедушкой! – зловеще повторила она.
Ее мирный всепрощенческий настрой мигом испарился. Она унизилась, пошла к дочери, которая за все это время ни разу не соизволила позвонить, настроилась привести ее домой как заблудшую овечку… И что же? Вместо того чтобы припасть к матери и расплакаться, Ирка заявляет ей, что останется! Стоит перед ней, сама на себя не похожая, – морда бледная, глаза темные, – и упрямится.
Валентину охватила злость, тем более сильная, что она отлично представляла себе последствия невозвращения Ирки. По дому и так ходят слухи, а одна из соседок, грубая старуха, при встрече прямо спросила Валентину, куда пропала ее дочь. Куда-куда… Не их дело! Валька врала, что Ирка поехала погостить к родственнику, но вранье это работало до поры до времени – всем понятно, что по году у родственников, даже самых любимых, не гостят.
Конечно, на сплетни можно было бы наплевать… Но Валентина относилась к людям, которые принимают мнение окружающих близко к сердцу. К тому же после побега Ирки ей пришлось взвалить на себя домашние дела, а Валя чистосердечно полагала, что это неправильно: негоже ей, работающей женщине, ползать по дому с тряпкой при наличии почти взрослой дочери. Был у нее и еще один тайный расчет. После расставания с Владимиром у Валентины начались не самые лучшие времена. Денег не хватало. Доходы дочери могли стать палочкой-выручалочкой, а по слухам, Ирка зарабатывала неплохо. Правда, Валя не знала, как именно, но ее это не слишком интересовало.
– Пойдем! – Она ухватила Ирку под локоть. Черт с ними, с вещами, потом сама приедет и заберет их.
Но девушка, к изумлению Вали, вырвалась:
– Мама, я не пойду!
Валентина уставилась на нее, не веря своим глазам. Но Ирка вскинула подбородок, крепко сжала губы, и стало ясно, что утащить ее от Гройса будет невозможно – ни уговорами, ни силой.
– Вот оно как… – протянула Валька. – Нашла, значит, себе родственничка! Решила вольной жизнью пожить, так? Школу закончила, в институт не поступила – и гуляй душа! Раз матери нет, значит, все можно?
Пронзительный ее голос уже разносился по подъезду.
– Бросила мать, продала? Нечего, нечего глаза отводить! Продала – за деньги, за свободу, за пьянки-гулянки!
Ирка хотела возразить, потому что дед молчал, только почему-то прислонился к стене, когда она сказала про дедушку, но Валентина не дала ей вставить ни слова:
– Ты хоть знаешь, дура, с кем связалась? Я жалела тебя, молчала! Но теперь-то все скажу. Ты, «дедушка», – издевательски обратилась она к Гройсу, – наверное, внученьке не рассказал о том, за что под следствием ходил. Так расскажи, сделай милость! Пусть знает, с кем живет!
Девушка пожала плечами, но мать не обратила на это внимания.
– Расскажи, расскажи, – настаивала она. – Пусть знает, что ты человека убил!
– Что?! – вырвалось у Ирки.
– Не знала? Как же так? Ай-яй-яй… Не боишься, что он и тебя прирежет ночью?
– А ну хватит! – Гройс шагнул вперед, и Валентина осеклась. Женщина она была храбрая, наглая и не боялась в жизни ни одного мужчины. Но во взгляде старика было что-то такое, что заставило ее замолчать.
– Пойдем, Ириша, – сказал Михаил Степанович.
Валентина посторонилась, и старик неторопливо отпер дверь. Пока он возился с ключами, никто не проронил ни слова. Они вошли, и Гройс закрыл дверь на засов, как делал всегда.
– Что-то мне ужинать хочется, – сказал он, разуваясь. – Давай-ка, дружочек, на кухню.
Ирка поставила на стол тарелку каши и уселась с чашкой чая напротив Михаила Степановича. Тот неторопливо ел, со стариковской методичностью выкладывая на край тарелки кусочки тыквы – Ирка прекрасно варила пшенную кашу с тыквой, и он любил съедать ее в самом конце, оставляя «на вкусненькое».
– Дед, – спросила Ирка, – за что ты его убил?
Старик хмыкнул.
– Почему же сразу «его»? Может, я укокошил жену?
Девушка поразмыслила немного и неуверенно сказала:
– Ты не был женат.
– Причина, – согласился Гройс.
И принялся молча доедать кашу. Ирка сидела, болтала ложкой в чашке, где не было сахара, но вопросов больше не задавала. Старик доел, но вставать из-за стола не торопился.
– Права ты, Ириша, – сказал он наконец. – Мужика я убил. На бабу рука бы не поднялась. Уже больше пятнадцати лет прошло.
Ирка встала, заварила сладкий чай в стакане и поставила перед Гройсом.
– У меня тогда был удачный год, несколько неплохих дел… Я был, если со стороны посмотреть, богатый человек с деньгами. Куда я с ними пошел? Конечно же в катран. Так раньше называли все подпольные казино. Мой катран находился на одной известной квартире. Известной среди знающих людей, обычных-то человечков там и не бывало. Проигрался я, понятное дело, в пух и прах – мне в азартных играх отродясь не везло. Но дело не в этом.
Со мной вместе за одним столом играли двое, и чем больше я на них смотрел, тем больше мне казалось, что игра у них идет не простая. Делали вид, будто только что за столом познакомились, но вот что-то мне в их беседе не нравилось. Показалось, что они друг друга знают куда лучше, чем хотят показать. И повадки у них были непонятные: то ли опытные игроки, косящие под блатных, то ли в самом деле блатные. Я тогда счел за лучшее уйти от греха подальше, нюху доверился. До сих пор не знаю, правильно сделал или нет. Но перед тем как уйти, шепнул пару слов хозяину квартирки – настоящему хозяину, который вел всю игру. Мы с Гришей не приятельствовали, но он меня пару раз выручал, и я не мог уйти просто так, ничего ему не сказав. Ну он и раскатал этих двоих…