Бруньоне с удовольствием отметил, что тот уже забыл о механизме.
— Совершенно верно, — продолжал Риенци. — Меня заверили, что делается все возможное.
Бруньоне кивнул и жестом предложил Риенци вести совещание, взглядом показав: закругляйтесь.
К Мауро Бруньоне всегда относились уважительно. Он знал, что одна из причин тому — его внешность. Если бы не облачение, он выглядел бы обычным здоровенным, широкоплечим калабрийским крестьянином, каким и остался бы, не призови его более полувека назад Церковь. Его простецкий вид и соответствующие манеры, сознательно выработанные за много лет, поначалу обезоруживали собеседника, внушая мысль, что он имеет дело с простым служителем Божьим. Таким он и был, но люди, узнав о его сане, часто приходили к выводу, что имеют дело с манипулятором и интриганом. Он не был ни манипулятором, ни интриганом, но никого не пытался разубедить. Но иногда полезно держать людей в напряжении, хотя, по правде сказать, это тоже своего рода манипуляция.
Десять минут спустя Риенци выполнил его просьбу.
Когда кардиналы потянулись к дверям, Бруньоне покинул помещение через боковой выход и прошел по коридору к лестнице, которая вывела его во внутренний двор. Пройдя по галерее мимо бельведера и легендарной статуи Аполлона, он вошел в здание, где размещалась часть огромной библиотеки: «Archivio Segreto Vaticano» — тайный архив Ватикана.
Собственно говоря, архив был не таким уж тайным. Большая его часть с 1998 года была открыта для посещений учеными и исследователями, и теоретически они имели доступ к его тщательно охраняемым сокровищам. Уже известно, что на его полках протяженностью в сорок миль хранятся рукописный протокол судебного процесса над Галилеем и прошение короля Генриха VIII о признании его брака недействительным.
Но никому из посторонних не было хода туда, куда направлялся сейчас Бруньоне.
Не потрудившись поприветствовать библиотекарей и исследователей, работавших в пыльных залах, он тихо прошел в глубь огромного темного хранилища. Спустился по узкой винтовой лестнице и оказался в тесной прихожей, где перед резной дубовой дверью застыли часовые швейцарской гвардии. Повинуясь короткому кивку пожилого священника, один из стражей набрал на кодовом замке нужный шифр и впустил его внутрь. Щелчок механизма гулко отозвался в шахте каменной лестницы. Не глядя на часовых, Бруньоне вступил в сводчатую крипту, и дверь за ним со скрипом закрылась.
Уверившись, что он один в похожей на пещеру камере, и дождавшись, пока глаза привыкнут к тусклому освещению, он прошел в летописный отдел. В крипте стояла звенящая тишина. Когда-то это смущало Бруньоне, но со временем он узнал, что в тишине растворяется почти неуловимый звук, исходящий от сложнейших кондиционеров, поддерживавших в помещении постоянную температуру и влажность. Разбираясь в каталоге, он чувствовал, как в искусственном сухом воздухе напрягаются мышцы. Бруньоне, по правде сказать, не любил заходить в крипту, но сейчас в этом была насущная необходимость. Его пальцы, перебиравшие карточки каталога, чуть вздрагивали. То, что он искал, не упоминалось ни в одном из открытых каталогов верхней коллекции, даже в указателе Гарампи — монументальном каталоге, содержащем почти миллион карточек практически на каждый экземпляр книжного собрания вплоть до восемнадцатого века. Но Бруньоне знал, где искать. Незадолго до смерти его наставник позаботился об этом.
Увидев нужную карточку, Бруньоне выдернул ее из ящика.
Его все сильнее одолевали недобрые предчувствия. Бруньоне шел мимо шкафов с книгами и фолиантами. Истертые красные ленточки на свернутых в трубку официальных документах свешивались с каждой полки. Когда он наконец нашел то, что искал, пальцы у него вдруг онемели.
С большим трудом он спустил с полки большой и очень старый том в кожаном переплете и положил его на рабочий стол.
Присев к столу, Бруньоне перелистал толстые, богато иллюстрированные страницы. В тишине треск сухого пергамента казался громким. Несмотря на кондиционеры, время берет свое. Листы из телячьей кожи растрескались, железо в составе чернил окислилось, и на месте тонких штрихов, оставленных пером, виднелись тончайшие царапины.
Бруньоне чувствовал, как бьется у него сердце. Он знал, что уже близко. И, перевернув страницу, едва не задохнулся, увидев то, что открылось его глазам.
Иллюстрация изображала сложное переплетение рычагов и передач. Сравнив ее с распечаткой электронного письма, Бруньоне удовлетворенно кивнул.
Где-то в глубине глаз нарастала боль. Он протер глаза и снова уставился на чертеж. Его сжигала немая ярость. По чьей небрежности такое могло случиться? Это устройство никогда не должно было покидать стен Ватикана! Бруньоне резко одернул себя. Он редко тратил время на бесполезные рассуждения и запоздалые сожаления. Видимо, сейчас он серьезно встревожен. Нет, тревога — неподходящее слово. Открытие глубоко поразило его. Да и всякий был бы поражен — всякий, кто знал о назначении древнего механизма. К счастью, таких было немного даже здесь, в Ватикане.
«Мы сами виноваты. Мы слишком старались не привлекать к нему внимания».
Бруньоне поднялся. Он вдруг почувствовал страшную усталость. Прежде чем вернуть книгу на полку, он наугад засунул между ее страницами похищенную из каталога карточку. Нехорошо, если кто-нибудь на нее наткнется.
Бруньоне вздохнул, ощущая на плечах груз своих семидесяти лет. Он сознавал, что угроза исходит не от любопытствующего ученого и не от готового на все ради своей страсти коллекционера. Тот, кто стоит за налетом, точно знал, что он ищет. И его надо остановить, пока беззаконная добыча не открыла ему своей тайны.
ГЛАВА 7
Но другой человек, которого отделяли от Бруньоне четыре тысячи миль, не был с ним согласен и имел собственные планы.
Заперев за собой дверь, он снова поднял сложный механизм, поставленный на верхнюю ступеньку, и осторожно стал спускаться в погреб. Механизм оттягивал руки, но он ни за что не уронит его.
Только не теперь.
Только не теперь, когда судьба отдала драгоценный трофей ему в руки, после всего того, на что он пошел, чтобы добыть его.
Подземелье, освещенное дрожащим светом дюжины свечей, было слишком просторно, и свет не проникал в его дальние пределы. Здесь было темно, холодно и сыро, но он давно этого не замечал. Он провел здесь так много времени, что привык к холоду и сырости, приспособился к ним. Если у него и было что-то похожее на дом, то только здесь.
«Дом…»
Отдаленное воспоминание.
Из другой жизни.
Поставив механизм на шаткий деревянный стол, он прошел в угол и принялся рыться в груде ящиков и старых картонных коробок. Отыскав нужную, перенес ее на стол, открыл и бережно извлек папку. Вытащил из папки несколько листков и аккуратно разложил рядом с устройством. Затем сел, переводя взгляд с листов на механизм и обратно и наслаждаясь минутой торжества.
Он пробормотал себе под нос:
— Наконец-то!
Голос был сиплым и хрипловатым от долгого молчания.
Взяв карандаш, он занялся первым документом. Пробежав глазами строку выцветших значков, потянулся к кнопкам на крышке машины, начиная следующую, решающую стадию своей одиссеи.
Одиссеи, завершение которой — он знал — сотрясет устои нынешней цивилизации.
ГЛАВА 8
Тесс с трудом уснула, но не проспала и пяти часов. Ее разбудила мысль, не дававшая покоя с первых минут в Метрополитен: мысль, возникшая как раз перед тем, как с ней заговорил Клив Эдмондсон и разверзся ад. Надо поскорей выпроводить маму с Ким из дому и заняться этим.
Мать Тесс, Эйлин, поселилась в их двухэтажном домике на тихом бульваре в Мармаронеке три года назад, вскоре после смерти своего мужа-археолога Оливера Чайкин. Тесс, сама предложившая матери переехать к ним, до сих пор не была уверена, правильно ли поступила. Впрочем, в доме было три спальни и достаточно места для всех троих, что весьма облегчало жизнь. В конечном счете все неплохо устроилось, хотя Тесс иногда виновато думала, что больше всего от переезда мамы выгадала она сама. Эйлин сидела с Ким, когда Тесс нужен был свободный вечер, подвозила девочку в школу, если она была занята, или, как сейчас, приглашала полакомиться пышками — прекрасный способ отвлечь ребенка от событий прошлого вечера.
— Мы пошли, — крикнула снизу Эйлин. — Тебе точно ничего не нужно?
Тесс вышла проводить их.
— Главное, не забудьте захватить парочку на мою долю.
В это время зазвонил телефон. Тесс даже не обернулась.
Эйлин взглянула на нее.
— Ты не возьмешь трубку?
— Пусть автоответчик отвечает, — пожала плечами Тесс.
— Рано или поздно тебе придется с ним поговорить.
Тесс поморщилась.
— Чем позже, тем лучше. Век бы его не слышала! Она догадывалась, ради чего бывший муж обрывает ее телефон. Дуг Меррит вел программу новостей в Лос-Анджелесе и думал только о работе. Он наверняка связал налет на Метрополитен с тем обстоятельством, что Тесс проводила в музее много времени, и у нее, конечно, есть там знакомые. Знакомые, которые смогут сообщить подробности дела, ставшего величайшей новостью года.
Только бы он не проведал, что она оказалась там сама, да еще с Ким. Он не замедлит при удобном случае обернуть это обстоятельство против нее.
Ким…
Тесс снова задумалась о том, что пришлось вчера испытать ее дочери, пусть даже в относительно безопасном укрытии туалетной комнаты, и что с этим теперь делать. То, что потрясение не сказалось сразу — а скорее всего, последствия проявятся позднее, — давало ей время обдумать линию поведения. Но подобные размышления не радовали Тесс. Она непрестанно упрекала себя, что потащила с собой дочку, хотя и понимала, что ни в чем не виновата.
Она посмотрела на Ким, в который раз порадовавшись, что видит дочь целой и невредимой. Ким скорчила ей рожицу.
— Мам, ну хватит уже…
— Что?
— Не смотри на меня так жалобно, — попросила Ким. — Со мной все в порядке, понимаешь? Это же не фильм ужасов. Притом, между прочим, это ты сама всегда отворачиваешься от экрана.
Тесс кивнула.
— Ладно, пока.
Она проводила взглядом отъезжающую машину и прошла в кухню, где на счетчике сообщений подмигивала цифра четыре. Тесс состроила телефону гримасу: «Каков наглец…» Полгода назад Дуг снова женился. Новой жене было двадцать с небольшим — красотка с телевидения, чудо пластической хирургии. Тесс рассчитывала, что его новый брак позволит ей пересмотреть его права на встречи с дочерью. Не то чтобы Дуг любил Ким, скучал или особенно за нее беспокоился. Это вопрос самолюбия и желания досадить. Он был из породы злопамятных мерзавцев, и Тесс предвидела, что ей придется отбивать периодические приступы отцовской любви до тех пор, пока его половозрелая куколка не забеременеет. Тогда, надо надеяться, он остынет и оставит их в покое.
Тесс налила себе кофе без сливок, выпила и вернулась в свой кабинет.
Включив лэп-топ, она дотянулась до телефона и довольно быстро выяснила, что Клив Эдмондсон находится в Нью-Йоркском пресвитерианском госпитале на Восточной Шестьдесят восьмой улице. Дозвонившись до госпиталя, она узнала, что состояние больного удовлетворительное, но ему придется провести в больнице еще несколько дней.
Бедняга Клив. Она записала время посещений.
Открыв каталог злосчастной выставки, она пролистала страницы и нашла описание устройства, захваченного четвертым всадником.
Оно называлось «многодисковый механический шифратор».
В описании говорилось, что это устройство для шифрования датируется шестнадцатым веком. Старинное и, наверное, небезынтересное, но едва ли оно попадает под определение «сокровище Ватикана».
Компьютер за это время прокрутил заставки, и она, открыв рабочую базу данных, ввела запросы на «криптографию» и «шифры». Ссылки вывели ее в основном на технические статьи, рассматривавшие современную криптографию в связи с компьютерными кодами и электронными средствами связи. Прокручивая заголовки, она наконец вышла на ссылки, касавшиеся истории криптографии.
Пролистывая сайты, обнаружила страницу с изображениями шифровальных устройств. Первый рисунок изображал витстоунский шифратор девятнадцатого века. Он представлял собой два концентрических круга: на внешнем двадцать шесть букв латинского алфавита плюс пробел, на внутреннем — только алфавит. Две стрелки, как на часах, использовались, чтобы заменять буквы внешнего круга в шифруемом письме на буквы внутреннего. Получатель письма должен был располагать аналогичным устройством и знать положение стрелок. Через несколько лет, когда витстоунский шифратор уже широко применялся, французы изобрели роторное устройство: двадцать дисков с буквами на внешней окружности, вращавшихся на общей оси. Это усовершенствование затрудняло расшифровку кода. Просматривая рисунки, Тесс зацепилась взглядом за один, смутно напоминавший то, что она видела в музее. Она нашла пояснение и остолбенела.
Устройство называлось «конвертер» — один из первых роторных шифраторов — и применялось армией США в сороковых годах.
На миг ей почудилось, что сердце остановилось. Тесс тупо уставилась на страницу.
1940-е — это «из первых»?
Недоумевая, она прочла статью от доски до доски. Роторный шифратор оказался изобретением исключительно двадцатого века. Откинувшись назад, Тесс потерла лоб, прокрутила текст обратно к иллюстрациям и перечитала описание. Не совсем такой же, но чертовски похож. И намного сложнее, чем шифратор с двумя дисками.
Если правительство Соединенных Штатов считало свое изобретение передовым, неудивительно, что Ватикан с гордостью демонстрирует собственный аппарат: устройство, опередившее военных конструкторов чуть ли не на шестьсот лет.
Но что-то все-таки беспокоило Тесс.
Почему из всех возможных блистательных трофеев четвертый всадник выбрал именно эту добычу? Почему? Конечно, коллекционеры мечтают о самых невероятных диковинках, но это уж чересчур. Она задумалась, не мог ли он ошибиться в спешке. И отбросила эту мысль: всадник действовал целеустремленно.
Больше того, он взял только шифратор. Единственное, что ему было нужно.
Она вспомнила Амелию Гейнс. Та словно сошла с рекламы шампуня — ни за что не поверишь, что эта красотка — агент ФБР. Им, конечно, нужны факты, а не догадки, но все-таки Тесс, поразмыслив минуту, вернулась в спальню, нашла сумочку, которая была при ней накануне, и откопала в ней полученную от Гейнс карточку.
Положив ее на стол, она снова вызвала в памяти мгновенье, когда четвертый всадник схватил шифратор. Он поднял его и прошептал что-то…
Как будто… молился.
Что же он тогда сказал? В Метрополитен Тесс некогда было задумываться, зато теперь она не могла избавиться от этой мысли. Она сосредоточилась, оживляя в памяти сжимающего шифратор рыцаря. Вот он шепчет… Что же? Вспоминай, черт возьми, вспоминай!
Она уже сказала Амелии Гейнс, что почти уверена — первое слово было «веритас»… Но что дальше? «Веритас»… Что «веритас»?
«Веритас вос…» — звучит как будто знакомо. Она силилась вызвать в памяти последнее слово — безуспешно. Конец фразы заглушила стрельба.
Тесс решила начать с того, что помнит. Вернувшись к компьютеру, выбрала самую мощную программу поиска, ввела «Veritas vos» и получила больше 22 000 ссылок. Просматривать их не пришлось. Хватило первой.
Вот оно, прямо перед ней.
«Veritas vos liberabit».
«Истина сделает вас свободными».
Она перечитала слова. Истина сделает вас свободными.
Все ее труды на детективном поприще привели к самой известной и затасканной цитате.
ГЛАВА 9
Гас Уолдрон вышел из метро на Западной Двадцать третьей улице и направился к югу.
Он терпеть не мог эту часть города. Он не был фанатиком высшего общества. Отнюдь. В привычной обстановке его рост — под крышу небольшого домика — обеспечивал ему безопасность. Здесь же рост делал его слишком заметным в толпе прохожих в костюмчиках от лучших портных, с прическами по двести долларов.
Ссутулившись, он сумел скрыть пару дюймов роста. И все равно выделялся и ростом, и своим широким черным плащом. Но тут никуда не денешься: плащ нужен, чтобы спрятать то, что он несет под мышкой.
Он свернул на запад по Двадцать второй улице. Цель его прогулки располагалась за квартал от ресторана «Эмпайр дайнер», среди ряда художественных галерей. Проходя, он заметил, что в большинстве витрин выставлены всего одна-две картины. Причем некоторые даже без рам, и цены не проставлены!