– Идеально, – говорит Темка, отворачиваясь.
Прелестно. Дарья, конечно, мечтала себя Золушкой ощутить, но не при таких же обстоятельствах!
– Просто с размером угадал.
Вторую туфельку надела сама сугубо из чувства противоречия, а еще из желания заткнуть тонкий голосок здравого смысла, подсказывавшего сорваться и бежать. Не важно куда, главное, подальше. В нору, в дыру, в Африку!
– Знаешь, а они ничего… симпатичненькие, – Дашка прошлась по комнате и попыталась встать на носочки. Не будет она бояться! И убегать не станет.
– У тебя есть тональный крем? Или пудра? – поинтересовался Адам.
Зачем ему?
– Зачем тебе? – спросила Дашка, плюхаясь в кресло.
– Не мне. Тебе.
Крем он нанес на ступни ровным слоем, затем снова надел туфли и попросил:
– Пройдись до окна и назад.
Темка наблюдал за манипуляциями, вмешиваться не пытался, вопросов не задавал.
А если это все-таки он? Разыграл спасителя, втерся в доверие… прошлый портрет чересчур большой? А цветочная конструкция сложна? Незаметно не пронесешь… тогда это показалось аргументом. А если изготовить заранее и спрятать? А когда Дашенька заснет крепко-крепко, принести. Заметила бы она Артемово отсутствие?
– Все? – Догадка выводила ее из себя, потому что если так, то друг, который не совсем и друг, – враг. – Или еще гулять?
– Хватит.
Туфли Адам снимал сам, стараясь избегать прикосновений к Дашкиным ногам. Ну хоть что-то от него, прежнего, осталось.
– Смотри, – он протянул туфли. – Видишь?
Видит. Желтые пятна тонального крема на темном шелке.
Натуральный, китайский… и работа ручная.
– Идеальное совпадение. Обрати внимание на наружную часть стопы.
Дашка обратила, хотя все равно ничегошеньки не поняла. След как след. На песке такие же остаются.
– Подошва идеально соответствует отпечатку. Следовательно, и рисунку твоей ноги. Причем как на правой, так и на левой туфле, – Адам поставил испачканную обувь на стол. – Сделана поправка на факт естественной асимметрии стоп.
– Он шил туфли для тебя, – подвел черту Артем. – Не угадал размер, а… не знаю. Слепок сделал! Отпечаток получил! Еще как-то выпендрился, но эти туфельки – твои.
– Спасибо, я поняла.
И прочувствовала до мурашек под кожей.
– В нашем городе я знаю лишь одного человека, работающего с обувью, – Адам прикрыл веки. – Я поговорю с ним.
Вряд ли разговор что-то даст. Поклонничек Дашки не настолько туп, чтобы оставлять горячий след.
– Наличие повторяющегося элемента во всех эпизодах свидетельствует о важности данного элемента в системе координат субъекта. Следовательно, именно элемент является ключом к пониманию мотивов и прогнозированию его действий.
Это он о чем? На невысказанный вопрос Артем ответил по-своему: взял фотографию и повернул к Дашке.
– Не знаю, как там с координатами, но найти этого урода надо.
Тут Дашка согласилась с Артемом. И подумала, что, возможно, искать не придется, что урод рядышком стоит, наблюдает за реакцией. Он ведь не просто так, по доброте душевной, подарочки дарит, ему любопытненько на Дашкины мучения посмотреть, но вот она, назло всем, мучиться не станет.
– Найдем, – Дашка улыбнулась широко, как могла. – Обязательно найдем.
Прямо сейчас поисками и займется.
Откуда Адам начать просил? С девочки? С биографии?
Двумя часами позже Дашка стояла во дворе и, запрокинув голову, смотрела на крышу. Та терялась в ярком солнечном свете, и в глазах скакали сине-красные круги. Они долго не отпускали Дашку, расплываясь уже по асфальту.
Дашка терла глаза и сквозь разноцветное марево пыталась разглядеть следы недавней трагедии. Асфальт как асфальт, с трещинами и сухой желто-зеленой травой.
Кроме дома, крыши и травы во дворе имелось еще множество объектов, к примеру крупнотелая женщина с выжженными до белизны волосами. У ног ее стоял пластиковый таз с бельем, на шее виднелось ожерелье из прищепок. Женщина действовала неторопливо. Она наклонялась – короткий халатик ее задирался, обнажая белые бедра, – извлекала жгут белья и встряхивала. Жгут расправлялся в тряпицу – наволочку, простыню или же растянутую майку, которая повисала на веревке. Пара прищепок завершали действо. И женщина тянулась за следующим жгутом.
– Здравствуйте, – сказала Дашка. – Скажите, вы ведь здесь живете?
– Ну?
Дашка решила, что ответ утвердительный.
– Тогда вы, наверное, знакомы с Анной Кривошей.
– Анютку? Анютку знаю. – Женщина глянула на Дарью с явным интересом и, пересадив последнюю прищепку на разноцветное платье, предложила: – Прогуляемся?
Гуляла она, как была, в красном халате и домашних тапочках. На тапочках сияли пайетки, а шею дамы змеей обвивала золотая цепь с дешевым пластиковым кулоном.
– И Тоньку знаю… – сказала она, выбравшись из двора. – Они пару лет как переехали. Я аккурат под ними живу. В первый вечер затопили…
Из кармана халатика появилась сигарета, длинная, тонкая, соответствующая образу.
– Ну так и познакомились. Тонька мне сразу деньги совать стала, хотя ж ее вины и не было, если разобраться. Трубу прорвало. А кто виноват, что трубу прорывает? Кто виноват?
И спустя годы этот вопрос продолжал волновать даму.
– Лолка я, Лолита, – с достоинством произнесла дамочка и, оскалив белые керамические зубы, кинула: – Мамочкой работаю. И чтоб ясно было, говорю с тобой только из-за Тоньки.
– Спасибо.
Лолита повернулась и пошла по натоптанной тропе, пересекавшей жиденький газон. Трава росла клочьями, то тут, то там блестели фантики и осколки стекла. А под кустом жимолости Дашка приметила выводок бутылок.
– Он ее в дурку упер. Сказал, что так лучше. Хрена. Она его боялась.
– Кого?
– Муженька бывшего.
Кусты расступились, явив крохотную лавочку: широкая доска на двух пеньках.
– Это еще батя мой сделал, – с гордостью в голосе произнесла Лолита. Места на лавочке для двоих было маловато, и Дашка осталась на ногах. Лола же, вытянув полные, но не утратившие красоты ноги, заговорила:
– Сначала мы так… ну, привет-пока. А потом я приболела… да нет, не то чтоб приболела. Наши терки. Попало мне. Избили так, что дышала еле-еле. А к врачу не пойдешь. И девки, твари, разбежались. А Тонька пришла… выходила… и ничего. Другие-то брезгуют с такой, как я… честные больно. А Тонька – никогда ни словечком. Понимала. Как-то я сама разговор завела, не хотела непоняток. Она меня послушала и говорит: не судите, мол, и судить вас не станут.
– Не судимы будете, – поправила Дашка.
– Точно. Сечешь. Так вот… про что я хотела?
Глаза Лолиты, обведенные лиловыми и желтыми тенями, были пусты.
– Про мужа хотела… видела его раз. Случайно. Он на площадке под квартирой терся. Я шикнула. Ну мало ли… чужой-то. А он ничего, спустился этажом ниже. Вечером Тонька появилась. Белая. Трясется. Несет чушь какую-то, что теперь все. Про какую-то Анькину фотографию. Хрень, правда?
Когтистые пальцы царапали ткань, оставляя на шелке призрачные светлые следы.
– Я ей налила стопочку. Вообще-то она не пьет, а тут выпила. Ну и понесло ее. Наслушалась… да… он ее сумасшедшей делал. Сдать хотел, а не вышло. Ну а как не вышло, то иначе решил.
Лолита, зашвырнув очередную недокуренную сигарету в кусты, сказала:
– Хочешь ее квартиру глянуть? Не думай, мне она после того вечера ключи оставила. На всякий случай. Я думала, что случай-то случаем, но чтоб такой – нет. И Анька нормальная девка… чего с ней вдруг? А этот, который приходил разбираться, нес фигню. Били ее… Ну Тонька пару раз приложила, но по-матерински, без злобы… Тонька не виноватая.
По лестнице Лолита поднималась тяжело, прихрамывая на левую ногу. Остановившись перед дверью с порезанной обивкой, велела:
– Поднимайся выше. Жди. Принесу.
Обещание она сдержала, появилась с ключом, к которому крепился брелок-сердечко.
– А когда вы Антонину в последний раз видели? – Дашка взвесила на ладони ключ.
– Ну… тогда, когда Анька с крыши сиганула.
Дверь оказалась хитрой. Под кожицей дешевого дерматина скрывалась сталь. И замок не такой простой: с массивными штырями и глубокими пазами.
– Она ее в первую же неделю заказала, – пояснила Лола, протискиваясь в прихожую. – Вместе с этим…
В прихожей под зеркалом стоял сейф. Старый железный ящик болотного цвета. Сейф был открыт, а содержимое его – несколько папок, стопка бумажных носовых платков и крем для обуви – доступно к обозрению. Дашка и обозревала. Тщательно прощупывала платки, просматривала папки – счета за квартиру, квитанции и гарантийные талоны на обувь.
Коридор поворачивал, открываясь дверными проемами.
Гостиная. Мягкий уголок советских кровей. Высокий стол и плазменный телевизор. Занавески белые, словно марлевые, покачиваются, хотя окна плотно закрыты.
Спальня. Две кровати. Шкаф. Тумбочки. Плоский черный ящик.
– Там Анькины картинки, – пояснила Лолита.
Дашка ящик все равно открыла, не потому, что Лолите не верила, просто желая познакомиться с рисунками. Светлые акварели. Нежные вуали красок, где лазурь перетекает в малахит, а его то тут, то там прорезают золотые всполохи.
– Красиво? – Лолита заглядывала через плечо. – Вот умела же ж. Вроде ничего такого, но…
Дядя Витя оценил бы. И нашел бы для девчонки место в коллекции человеческих талантов, а рисунок пристроил бы на стену. В бункере множество стен… на тысячу таких рисунков хватит.
И горько оттого, что не будет этой тысячи.
– Она и мне дарила. Нарисует, принесет. Возьмите, тетя Лола, если нравится. Я брала. Красивые. И с душой. Редко так, чтоб ко мне и с душой…
Рисунки все разные и вместе с тем похожие, в них есть то, что принято называть авторским стилем, – незримое присутствие. Дашка почти видит девочку, акварельно-хрупкую, нежную. Она любила свет. Тогда почему умерла? Прыжок с крыши?
Убийство?
При другом раскладе Вась-Вася поделился бы и официальным заключением, и, при удаче, отчетом о вскрытии, но сейчас ему звонить нельзя.
Так что же здесь произошло?
На самом дне коробки между двумя жесткими листами затесалась фотография. Простая, черно-белая, но вместе с тем удивительно яркая. Девочка на снимке смотрела не в камеру и улыбалась кому-то, но сдержанно, словно стесняясь и себя, и улыбки.
– Ой, а я такой не видела. Тонька фотографироваться не любила. Ну я говорила, да? Боялась она. И Аньке запрещала.
Круглый подбородок, щеки с ямочками и легкая тень локона над ушком.
– А она, значит… и хорошо вышла-то! Если по правде, то лучше, чем в жизни…
Дашка вздрогнула при этих словах. Конечно! Эта фотография родом из той же коллекции, что и Дашкины. А вот орхидей нет.
– Она не говорила про цветы? Или, может, кто-то подарки дарил? – спросила Дашка, пряча фотографию в сумку. Лолита не стала возражать, а на вопрос лишь руками развела – не знает.
Жаль.
В доме было не так, как должно. Ощущение неправильности пространства с уходом Дарьи и Артема усугубилось. Адам честно пытался дистанцироваться от ощущения, но логика вновь оказывалась бессильна перед эмоциями. Страх накатывал. Отуплял. Мешал.
Адаму следует успокоиться.
У него нет сил успокаиваться. Ему необходима помощь.
Помощь будет означать возвращение. Возвращение – признание бегства. Неприятности для Дарьи. У нее все равно неприятности. Нет. Нельзя. Он сам справится. Он – человек разумный. Разум – доминанта его личности. Modus vivendi. Альфа и омега.
Возвращение – гибель разума.
Точка.
Адам заставил себя подняться и пройтись по комнате. Он останавливался рядом с каждым предметом в ней, брал в руки или прикасался, знакомясь с вещами.
Неровная занозистая поверхность дерева. Сухость старого лака. Скользкий бок самовара с крапинами ожогов. Пепельница – стекло. Она пуста. Половицы хрустят. Под кроватями – серые клубки пыли.
Кухня. Шершавая печь, от прикосновения к которой на пальцах остается белый след. Мел забивает папиллярные линии, стирая отпечатки.
Разве здесь твое место, Адам?
Возвращайся.
Нет.
Осмотр продолжается. Кастрюля. В ней вторая. Комплекты разные. Крышки сидят неплотно. Сталь тонкая, китайского проката. На днище – следы копоти. Котелок. И черный шлем с трещиной. В отличие от кастрюль шлем в пыли, но сквозь нее видны характерные потеки на внутренней поверхности.
Шлем Адам вернул. И сам же вернулся в комнату. Занавесив окно – сквозь тонкие шторы просвечивал непривычный мир, – Адам взял трубку.
Чужой телефон. Неудобные кнопки. Слишком крупный дисплей. Но это не имеет значения для исполнения основной функции.
Номер Адам помнил наизусть.
– Геннадий Юрьевич? – спросил он, когда связь установилась.
Не связь – невидимый поводок между двумя людьми, с помощью которого один способен воздействовать на другого.
– Это Адам. Тынин.
В трубке раздалось урчание, и раздраженный – этот человек всегда пребывал в какой-то крайней степени раздражения – голос произнес:
– Выпустили уже?
– Выпустили, – Адам коснулся стены.
Скользкая плитка, отлитая из молочно-белой керамики.
– И чего?
– Черные туфли-лодочки. Верх – телячья кожа. Внутренняя отделка – шелк. Размер тридцать девятый. Легкая асимметрия стоп с доминирующей правой. Ваша работа?
Стена щелкнула и подалась под пальцами.
– И что?
– Я нуждаюсь в подтверждении или опровержении. А также в информации о заказчике…
– На хрена? – поинтересовался Геннадий Юрьевич и срыгнул. – Или ты там совсем свинтился?
Плитка стала под острым углом к стене. За ней имелась дыра как раз такого размера, чтобы просунуть руку. Адам просунул и уперся во что-то жесткое и мерзостно-липкое.
Следовало бы надеть перчатки.
– Возможно, ваш клиент…
– Псих он, а не клиент. С кровати поднял. Денег кинул. И ботинки ношеные приволок. Типа, по ним делай. А я чего? Я и сделал. Денег-то неплохо кинул… неплохо…
В трубке захрустело, и звук этот неприятно резанул по нервам.
– Имени не знаю, фамилии тоже, – продолжал отчитываться Геннадий Юрьевич. – Харя средней паршивости. И возраст средний. Вообще невзрачненький типчик. Сильно накосячил?
– Сильно, – признался Адам, которому все-таки удалось подцепить неизвестный предмет.
– Пон-я-я-ятненько… Заказ вообще-то бабень забирала. Вот она – ничего. И на копытах у нее не хрень китайская, а Raffiaswoon от Stuart Weitzman. Причем оригинальненький… Тряпье соответствует. И морда шлифованная, но без фанатизму.
Если бы вещи обладали волей, Адам сказал бы, что предмет не желает покидать убежище. Он то и дело застревал, вынуждая раскачивать его, как осколок в ране.
– Я сказал бы, что дамочка из модельной тусовки. Не сама, конечно, рожей торгует, но рядом держится.
– Рост? Типаж? Особые приметы?
Чем сильнее сопротивлялся предмет, тем крепче становилось желание выковырнуть его.
– Ну… загнул, – Геннадий Юрьевич всхрапнул в трубку. – У тебя, Тынин, совсем мозг выморозился. На кой мне ее особые приметы? Размер ноги тридцать пятый. Сойдет?
– А рост? Цвет волос? Типаж?
– Господи… да ты прилипчивый, как скотина. Пиши. Рост средний. Волосья рыжие, но может статься, что и парик. Глазья зеленые. Белая. Ну в смысле не китайка там.
– Кожа?
– Кожистая кожа! – рявкнул Геннадий Юрьевич. – Пудреная.
– Светлая или смуглая?
– Загорелая.
Женщина среднего возраста среднего роста европейской внешности. Волосы рыжие, крашеные. Естественный оттенок неизвестен. Глаза предположительно, зеленые. Размер ноги – тридцать пятый. Финансово обеспечена. Предположительно связана с модельным бизнесом. И совершенно точно имеет отношение к человеку, который отправил Дарье туфли.
Дарья расстроилась, хотя и пыталась скрыть эмоциональные переживания.
В трубке раздались гудки. Геннадий Юрьевич предпочел закончить разговор, доставлявший неприятные ощущения, и следовало радоваться, что он хотя бы на вопросы ответил.