Роузи опустила голову и принялась играть с кушаком своего платья.
— Да, — ответила она так тихо, что он едва расслышал.
— Расскажи, какая она.
— Она была красивая, — повторила Роузи.
— Платок еще у вас? — спросил Ратлидж, обращаясь к отцу девочки. Эндрюс одними губами ответил: «Нет».
— Мне понравилась ее шляпка, — вдруг подала голос Роузи. — Я тоже такую хочу! И платье!
— Правда? Какого оно было цвета?
Он молча и терпеливо ждал. Наконец девочка показала на графин с водой, стоявший на столе, хрустальный графин с перевернутым стаканом вместо крышки. В серебристой полоске на горлышке отражался свет, льющийся со двора; он сиял и переливался.
— Вот такое! — сказала девочка, застенчиво улыбнувшись.
«На ходу переливалось… как прохладная вода», — примерно так выразилась Эдит, горничная Уайетов.
Ратлидж медленно выпрямился и повернулся к Хильдебранду.
— Будьте добры, мистер Эндрюс, извините нас, мы сейчас вернемся, — отрывисто произнес начальник полиции Синглтон-Магна. Не дожидаясь ответа, он обошел стол и посмотрел на Ратлиджа.
Они вышли в темный, душный коридор, осторожно закрыли за собой дверь и отошли подальше, чтобы их не было слышно. В дальнем конце коридора находилась другая дверь, за которой сидел Моубрей. Она была в тени. Ратлидж поймал себя на том, что думает о нем.
— Он не убивал их, — сказал он, обращаясь больше к себе, чем к Хильдебранду.
— Мы ничего не знаем наверняка, — возразил Хильдебранд.
— Девочка только что описала шляпку и платье, которые были на мисс Тарлтон. Если на станции была мисс Тарлтон, если Моубрей видел и искал именно мисс Тарлтон, значит, его жена и дети погибли в шестнадцатом году. И только в его воображении… — Он замолчал. Кто лучше его понимал, на какие фокусы способно воображение? Как то, во что ты веришь, искажается и преображается из-за твоих поступков… Когда дом Моубрея разбомбили, его не было в Лондоне; он не мог спасти жену и детей. Он воевал во Франции, а домой приехал только на похороны. С тех пор не было дня, чтобы он не тосковал по ним. До такой степени, что в трудную минуту он увидел то, что хотел увидеть больше всего на свете… возвращение к прошлому.
— Мы ничего не знаем наверняка! — упрямо повторил Хильдебранд. — Можно ли допустить такого маленького ребенка в зал суда? Получится фарс! От перекрестного допроса она растеряется. Или вы хотите подвергнуть их семью еще одному испытанию?
— А вы что предлагаете? И дальше искать убитых детей, расширять район поисков?
— Вас это уже не касается! Раз дети нашлись, вы можете возвращаться в Лондон. Остальное предоставьте нам.
— Тогда позвольте мне один последний опыт. Пусть Моубрей на них посмотрит…
— Вы что, с ума сошли?
— Нет, послушайте меня! — Услышав их голоса, дежурный констебль открыл дверь в начале коридора и просунул внутрь голову, но быстро убрал ее, повинуясь раздраженному жесту Хильдебранда. — Вот что я хочу сделать…
* * *Час спустя все было устроено. Конечно, Роберт Эндрюс был недоволен, как и Хильдебранд, и Маркус Джонстон, адвокат Моубрея.
Разгневанный Хильдебранд потребовал, чтобы Ратлидж позвонил Боулсу в Лондон. Он застал суперинтендента не в самом лучшем настроении. Хотя Ратлидж прикрывал трубку рукой, вопли Боулса были отчетливо слышны в кабинете:
— Томас Нейпир заходит сюда ежедневно, чтобы узнать, какие у нас успехи и нашли ли мы мисс Тарлтон! Мне не нравится, когда политики дышат мне в затылок! Ратлидж, вы виноваты в том, что втянули Нейпира в это дело!
— Если убитая — мисс Тарлтон, мистер Нейпир будет не просто дышать нам в затылок, — ответил Ратлидж. — Он поселится у вас в кабинете! По моим сведениям, он любил ее как родную дочь! — Скорее всего, даже больше…
— Тогда выясните раз навсегда, чьи это дети — Моубрея или нет! Слышите? Передайте трубку Хильдебранду, я приведу его в чувство!
Итак, все было улажено.
Когда они пошли за Моубреем, по-прежнему погруженным во мрак, он не сразу понял, чего от него хотят. С трудом он зашел в кабинет Хильдебранда. Глаза у него ввалились, волосы были нечесаными, подбородок зарос щетиной. Джонстон поздоровался с ним, но Моубрей не ответил. Потом все замолчали.
Казалось, Моубрею все было безразлично. Он делал все механически — ел, лежал на койке ночью, шел, куда прикажут. Его ничто не трогало. Во внутреннем дворе, куда выходили окна кабинета, в куче листвы лежал большой красный мяч.
Джонстон что-то говорил, когда во двор вошел первый мальчик — ровесник Роберта Эндрюса. И волосы у него были почти такие же. Увидев мяч, мальчик бросился к нему.
Моубрей вздрогнул и закричал:
— Нет… не мучайте меня!
— Мистер Моубрей, — тихо спросил Ратлидж, — там ваш Берти?
— Нет… Господи, нет! Я убил моего Берти, вы сами мне так сказали!
Во двор вбежал еще один мальчик; он сразу же потребовал, чтобы мяч отдали ему — сейчас его очередь играть. Первый мальчик отказался, и они горячо заспорили. Появился третий мальчик, чуть старше, ближе по возрасту к сыну Моубрея — Берти было бы сейчас столько же, если бы он остался в живых.
Не сводя взгляда с Моубрея, Ратлидж сказал:
— Мистер Моубрей, пожалуйста, взгляните на детей и скажите, нет ли среди них вашего сына.
Моубрей, в глазах которого стояли слезы, повернулся к Джонстону, ища у того помощи. Джонстона передернуло.
— Инспектор! — обратился он к Ратлиджу хриплым шепотом.
Во двор нехотя вошел четвертый мальчик. Неожиданно Моубрей вздрогнул, привстал с места. Джонстон потянулся к нему, но Ратлидж тихо напомнил:
— Он ни в коем случае не должен к ним приближаться!
Прежде чем Джонстон или Хильдебранд успели шевельнуться, Моубрей подошел к окну, упал перед ним на колени. По его лицу потекли слезы.
— Берти! — закричал он, молотя ладонями по стеклу. — Берти! Это ты, малыш?
Роберт Эндрюс-младший повернулся к человеку в окне, в его глазах мелькнула тревога. Потом он повернулся к другим мальчикам, которые дрались из-за мяча. Мяч выпал, и Роберт схватил его и убежал, радостно крича:
— Мое! Мое!
Моубрей воскликнул:
— Нет… нет… Берти, вернись!
И тут он заметил Роузи, которую ввела во двор за руку девочка чуть постарше. У них было мало времени; они не успели найти девочек подходящего возраста. Моубрей смотрел на нее и не мог насмотреться, на его лице появилось странное выражение. Роузи, крепко державшая другую девочку за руку, посмотрела прямо на окно и отвернулась. Лицо ее осветилось прежней застенчивой улыбкой.
— Триша, милая! — крикнул Моубрей, дрожа всем телом, как в лихорадке. — Они сказали, что я убил тебя и бросил в темноте, скормил диким собакам и лисам…
Он замолчал и на краткий миг повернулся к Ратлиджу, и в глубине его глаз что-то сверкнуло. Краткая, ужасная искра надежды.
* * *Джонстон растрогался; лицо его было мокрым от слез. Хильдебранд негромко ругался себе под нос.
Ратлидж, старавшийся не обращать внимания на Хэмиша, посмотрел на Моубрея и сказал себе, что он должен был провести такой опыт — ради Маргарет Тарлтон… и прежде всего ради самого Моубрея… Он подошел к узнику, тронул его за плечо.
— Вот дети, которых вы видели из окна поезда, — мягко сказал он. — Дети на станции. Вы ведь о них рассказывали? Мальчик прижимал к себе мяч; девочка немного старше. Вы совершенно уверены, что видели их?
— Да, да, это мои дети, они живы, живы! — Плечи Моубрея тряслись от рыданий, он говорил бессвязно. Он прижался лицом к стеклу, жадно глядя вслед двум уходящим девочкам. Теперь он говорил более отчетливо, как будто с каждым вздохом ему делалось легче.
— Нет, — сказал Ратлидж. — К сожалению, это не ваши Берти и Триша. Их фамилия Эндрюс. Подумайте сами, Моубрей! Вашему Берти сейчас было бы четыре года, почти пять. Как тому мальчику постарше, которого вы видели. А девочке, Трише, сейчас бы исполнилось семь. Эти дети — которых вы приняли за своих — младше. Им столько же лет, сколько было Берти и Трише, когда они погибли в Лондоне.
— А… их мать? — хрипло спросил Моубрей, вдруг что-то вспомнив. — Она тоже там? — В его глазах горела неприкрытая надежда.
— Нет, — очень тихо и сочувственно ответил Ратлидж. — Мать тех двоих детей, которые так напомнили вам ваших, сейчас в Лондоне; она недавно родила третьего ребенка. Волосы у нее рыжеватые, и она… полнее вашей жены. — Он достал из кармана фотографию, которую на время дал ему Роберт Эндрюс. — Видите?
Не сразу, но его слова как будто дошли до Моубрея. Он с усилием, нахмурившись, посмотрел на снимок. У жены Эндрюса волосы оказались темнее, гораздо темнее, чем у женщины на снимке, хранившемся у Моубрея. И весила она гораздо больше — заметно больше.
— Это же не Мэри! — удивленно воскликнул Моубрей. — Она совсем не похожа на Мэри! — Он перевел взгляд на Джонстона и Хильдебранда и обвиняюще спросил: — Где Мэри? — Как будто она по-прежнему ассоциировалась у него с детьми.
Хильдебранд открыл рот, но Ратлидж его опередил.
— Взгляните сюда. — Он протянул Моубрею снимок, который дала ему Элизабет Нейпир. — Мистер Моубрей, вы видите среди этих женщин вашу жену? Посмотрите внимательно на всех и ответьте.
Он разглядывал снимок, обезумевший от горя, плачущий.
— Ее здесь нет, — сказал он. Надежда снова умирала. — Ее здесь нет. — Он вскинул глаза на Ратлиджа и произнес с таким надрывом, что остальные невольно замолчали: — Значит, я убил мою Мэри?
Ратлидж смотрел на испуганное, безумное лицо. Вопреки всему, чему его учили, он тихо сказал:
— Нет. Вы ее не убивали. Три года назад ее убили немецкие бомбы. Она больше не страдает. И не может к вам вернуться. Как и дети.
Но о Маргарет Тарлтон он не заикнулся.
* * *После того как рассерженный врач увел Моубрея назад в камеру и дал ему успокоительное, Джонстон вышел из полицейского участка, сказав лишь:
— Не знаю, чего вы добились своими дурацкими опытами. Сам не понимаю, чему мне теперь верить!
Констебль у входа возвращал детей родителям и благодарил тех за помощь. Эндрюс направился к гостинице. Очень сонный мальчик сидел у него на плече, а девочка шла рядом с отцом, еле волоча ноги и зевая.
— Что случилось? — спросил констебль у Хильдебранда, но, заметив выражение его лица, поспешил вернуться в участок, к своим делам.
— Джонстон прав, — сказал Хильдебранд. — Чего вы добились? Если это те самые дети, которых мы все время разыскивали… а чисто теоретически такое можно допустить… остается еще убитая женщина. Допустим, она — та самая Маргарет Тарлтон. В таком случае Моубрей убил ее по ошибке, приняв за свою жену! Вот что у нас получается. Все очень логично. Все остается по-старому: есть жертва и есть убийца.
— По-старому? Моубрей не узнал Маргарет Тарлтон на фотографии! Как он ее встретил? И где ее чемодан? Где ее шляпка? Мы вернулись к тому же затруднительному положению, с которым столкнулись вначале. Если Моубрей убил ту женщину, а потом заснул под деревом, где его и арестовали после того, как нашли труп, когда он успел смыть с себя кровь, избавиться от орудия убийства и спрятать ее чемодан? И, главное, зачем он все это сделал?! Не проще ли было бросить ее вещи там же, рядом с ней?
— Кто знает, что творится в голове у безумца!
— Даже у безумцев есть своя логика!
— Нет, Ратлидж, не смейте задирать нос! Мы хоть и не в Лондоне, но тоже кое-что читали. Никакой логики у безумцев нет и быть не может!
— В таком случае шляпу Маргарет Тарлтон, ее чемодан и орудие убийства забрал убийца.
— Да ну? И пошел дальше по дороге?
— Нет. Он… убийца… подвозил Маргарет Тарлтон на машине до станции в Синглтон-Магна. И именно в машину он положил шляпку, орудие и пропавший чемодан, чтобы позже от них избавиться!
— Да ну? — повторил Хильдебранд. — А потом явился к себе домой, весь в крови, и сказал: «Не обращайте внимания, я приму ванну перед чаем!»
— Да, кровь надо было смыть, — согласился Ратлидж. — Мы не знаем, где Моубрей или кто-то другой мог смыть с себя кровь.
На самом деле одно такое место он знал и уже чувствовал: мысли жгут ему подсознание, как раскаленные угли.
Приехав на ферму и полечив больную телочку, Аврора Уайет могла без труда войти в дом, умыться, выбросить окровавленную блузку или сжечь ее в очаге на кухне. Кто обратил бы внимание на то, чем она занимается? На ферме работал только глухой старик… Домой Аврора могла вернуться в безупречном виде…
Греясь в лучах вечернего солнца и слыша жужжание пилы вдали, Ратлидж вдруг понял, как чувствовал себя Иуда. Предатель… он предал того, кто ему доверял…
Или ту, которая верила в свою власть над ним?
Глава 22
Когда все было кончено, когда Хильдебранд ушел к себе в кабинет, а толпа местных жителей, изголодавшихся по новостям, постепенно рассосалась, Ратлидж глубоко, судорожно вдохнул и вернулся в «Лебедь». От усталости его шатало. Испытание в кабинете Хильдебранда по-прежнему тяжким грузом лежало у него на душе.
Был ли у него выбор?
Какую цену пришлось заплатить Моубрею ради короткой передышки, на время которой его перестали преследовать кошмары? А может, страшные картины лишь спрятались, забились в угол его воспаленного сознания? Убийца ли он? И кого похоронили в могиле для неимущих на местном кладбище?
Хэмиш, убежденный кальвинист, не одобрял методов Ратлиджа.
«Когда перестанешь жалеть себя, вспомни о женщине, у которой нет ни имени, ни лица, — посоветовал он. — Что с ней будет?»
«Да ничего, — ответил Ратлидж. — Моубрей не мог ее убить, он не разъезжал по всей стране на поездах и не убивал всех женщин, хотя бы отдаленно похожих на его покойную жену! К тому же она была шатенкой, а не блондинкой! — Он все больше раздражался. — Скажи на милость, что у нее общего с Маргарет Тарлтон?»
«Да в том-то и дело. Но всякая невинная жертва заслуживает справедливости, пусть даже ее судьбой не интересуются политики и члены парламента!»
Уставший донельзя Ратлидж ответил:
«Раз мы доказали, что Моубрей не убивал детей, а первая жертва, скорее всего, Маргарет Тарлтон… если мисс Нейпир сказала правду и в самом деле узнала ее платье… значит, придется еще раз допросить тех, кто хорошо ее знал. То есть Нейпиров, Шоу и Уайетов».
«Да. Прежде всего найди ее шляпу, и ты узнаешь, кто ее убил».
«То же самое ты говорил и о детях, — устало напомнил Ратлидж. — Но оказалось, что все не так».
Он пришел в себя у двери своего номера. Он не помнил, как вошел в гостиницу, поднимался по лестнице… Закрыв за собой дверь, он снял плащ и бросился ничком на постель.
Через две минуты, вопреки жалобам Хэмиша, Ратлидж крепко заснул, провалился туда, где его не могли достать даже сны. Голова на подушке пошевелилась один раз, когда часы на колокольне пробили час; одна рука накрыла голову, словно защищая ее, кулак на другой руке разжался.
* * *За поздним ужином Ратлидж внушал себе: если он хочет остаться хорошим сыщиком, он не имеет права быть необъективным. Придется дистанцироваться от чужой боли, задавать вопросы, способные разрушить семью, настраивать брата против брата или отца против сына. Докапываться до истины всеми возможными способами.
Но что такое истина? У нее много сторон, столько же, сколько людей замешано в деле, и она изменчива, как сама человеческая натура.
Взять, например, Маргарет Тарлтон. Если суммировать все, что о ней говорят, она была подругой и наперсницей Элизабет Нейпир, любовницей Томаса Нейпира, она разбила сердце Дэниелу Шоу и напоминала Саймону Уайету о его славном прошлом, о том времени, когда он считал, что ему уготована высокая судьба. Авроре Уайет она давала понять, что лесть Нейпиров по-прежнему действует на ее мужа. Большинство убийц знакомы со своими жертвами. Возможно, Маргарет Тарлтон убил кто-то из ближнего круга — или человек, следивший за ней от самого Лондона.
Может статься, что Моубрей случайно наткнулся на нее и убил — как все и решили с самого начала.