— До вершины все идет само собой, но вершина — это штука отдельная.
И сейчас Эрни ожесточенно трудился над этой самой вершиной в вихре разлетающейся стружки и табачного дыма. Алиса притормозила у поребрика и наклонилась, чтобы открыть окошко.
— Так что же вы наконец решили, мистер Пэтч? Что там будет? — она и сама понимала, что вопрос глуп. — Ворон? Буревестник?
— Нет, Алиса, — улыбаясь и отплевываясь от опилок, откликнулся резчик. — Морской лев. Чертов морской лев. Я не знаю ни одного тотемного столба от Бела Кулы до Нома, который был бы увенчан морским львом. А ты?
Алиса призналась, что и ей такие неизвестны. И уже тронувшись дальше, она задумалась над тем, почему, собственно, этого никто не делал. С самого момента своего появления в 1700-х годах чертовы штуковины чем только не увенчивались. Она видела старые фотографии одного столба с попугаем ара на вершине, который, видимо, принадлежал какому-нибудь матросу. А целый ряд знаменитых столбов венчал Авраам Линкольн, восседавший в цилиндре и всем остальном, как чей-то добрый дядюшка. Но морских львов она не видела никогда. Может, потому, что в них не было ничего симпатичного. Однажды Алиса, путешествуя на своем старом «фольксвагене» из Сан-Диего к северу, посетила знаменитую пещеру морских львов в Орегоне и была абсолютно потрясена как увиденным, так и собственной реакцией на увиденное. Слякотный февральский день клонился к вечеру. Алиса допивала пятую бутылку юконского пива, и ей надо было освежить голову. Скорее всего, ее привлекла практически пустая автомобильная стоянка. В предшествующие разы ей доводилось бывать здесь в разгар туристических сезонов. А сейчас две белобрысых девчушки уже закрывали сувенирный магазин. В своих фирменных юбочках и кофточках они казались близняшками, раз что одна отличалась выступающими зубами, а другая плоской грудью.
Та, что с выступающими зубами, посоветовала Алисе приехать в другой раз, так как уже темнело, а искусственного освещения в гроте не было. Единственный свет, попадавший в пещеру, шел со стороны моря. Алиса ответила, что не пользуется искусственным освещением, и заплатила свои десять долларов. Девушки вручили ей клочок бумажки и указали на лестницу, ни словом не обмолвившись о бутылке пива, хотя объявление на стене отчетливо гласило «Есть и пить в пещере запрещается». Глупые блондинки предпочитали не вступать в пререкания с темноволосыми «ПАПами» даже в тех случаях, когда численное преимущество было на их стороне.
Алиса в полном одиночестве спустилась на лифте на двести восемьдесят футов и в таком же одиночестве двинулась по туннелю. Прежде всего ее поразили звук и запах, словно слившиеся воедино — ревущая вонь, несшаяся из склизкой промежности мира, заполненной спермой и вагинальными выделениями. Закашлявшись, Алиса отпрянула назад. Освещение на смотровой площадке быстро тускнело. Она с трудом могла рассмотреть тварей, шевелившихся на темных камнях, но слух и обоняние с лихвой возмещали ей это. Она даже не знала, с чем сравнить эти звуки и запахи — больше всего они напоминали ад.
— Чистый ад, — вслух произнесла она, и в то же мгновение зимнее солнце скрылось под крышкой туч где-то на горизонте, как это часто бывает в Орегоне в самые мрачные дни года, чтобы тут же заиграть своими отблесками на пенистых гребешках волн. Эти отблески фосфорной бомбой осветили всю огромную пещеру. И тогда Алиса увидела, что та действительно похожа на ад. Огромная, как футбольное поле, она была завалена плавником и бурыми водорослями и напоминала стигийский амфитеатр, специально устроенный для того, чтобы продемонстрировать всю беспредельную жестокость животного мира. Вся арена была разделена на несколько полей битв: одни представляли из себя огромные валуны, выступавшие над поверхностью воды, другие — кучи камней, третьи — выбитые прибоем ниши в стенах пещеры. Там самцы-победители предавались своим грубым ухаживаниям. По мере того как глаза привыкали к сумраку, Алиса все больше убеждалась в том, насколько отвратительны эти бегемоты. По своим размерам они превышали ее «фольксваген» и все, от мощных шей до куцых хвостов, были покрыты шрамами, оставшимися после многолетних схваток с более мелкими самцами. Многочисленные гаремы самок, как огромные коричневые черви, копошившихся у подножий тронов своих повелителей. Еще ниже располагались детеныши. И у самого основания пирамиды с безопасного расстояния ревела, вызывая на бой, молодая поросль.
Пока Алиса наблюдала за происходящим, у одного из юнцов игра гормонов, видно, перевесила здравый смысл, и он решил не ограничиваться похвальбой. Расшвыривая детенышей во все стороны, он пробрался по нижнему ярусу и, устремившись к гарему, попытался подмять под себя первую же попавшуюся самку. Старый самец даже не удосужился покинуть свой трон. Запрокинув голову, он издал рев такой силы, что утки-каменушки попадали из своих гнезд, расположенных вдоль стен всей пещеры. Вероятно, этот рев означал своего рода царский приказ, потому что с десяток других самцов, находившихся в его пирамиде, тут же пришли в движение. Самозванец и понять еще ничего не успел, как на него набросились со всех сторон, и через мгновение от дерзкого хвастуна не осталось ничего, кроме кучи разодранной шерсти и ласт, сочащихся кровью.
Алиса подумала, не стоит ли поспешить обратно и сообщить девушкам о несчастном — может, те могли вызвать рейнджера или еще кого-ни — но в это время солнце скрылось за горизонтом окончательно, и пещера снова превратилась в темную кучу вонючего рева.
Перед тем как двинуться в обратный путь, Алиса допила свое пиво, а потом, будучи аккуратной от природы, поставила пустую бутылку в мусороприемник. «На всех широтах этот мир отвратен», — вспомнила она строки Квикега, пока ждала лифт. «Умру язычником, но буду аккуратен». Как давно все это было…
Вывернув из-за небольшого холма перед мотелем, Алиса с удивлением увидела, что на пустой стоянке стоят три серебристо-голубых фургона, принадлежащих кинокомпании. Это были последние турбометановые модели, которые, как она слышала, могли ездить на дерьме и дрожжах, каждая из них стоила сто тысяч долларов. «Ну что ж, теперь в той же осоке, через которую всего несколько часов тому назад улепетывал очень бедный Папа-Папа, стоит железок на триста тысяч долларов», — с грустной улыбкой подумала она. Это было выше ее понимания. Как можно было бросать столько денег на ветер и еще надеяться на получение дохода, особенно когда речь шла об абсолютно безумном фильме о людях, которые никогда не существовали. Ну ладно еще мультик, но полнометражный фильм с живыми актерами! Вся прелесть сказок о Шуле заключалась в мире фантазии, а не реальности. Именно поэтому римейк «Книги джунглей» Диснея закончился полным провалом. Кому нужны настоящие медведи, пантеры и змеи, как бы мудро, коварно или отважно они ни изъяснялись. Настоящие звери слишком грубы, а в наше время грубости и вульгарности и так хватает. К тому же где, интересно, режиссер собирается взять такую ясноглазую, невинную и прекрасную девушку, как Шула? Или такого искалеченного героя, как Имук? Или его странную бабушку? В мультфильме их можно нарисовать. Но настоящие актеры? А дух Морского льва — кого ни возьми, все равно это будет выглядеть напыщенной дешевкой.
И тем не менее, когда она завернула за последний коттедж и притормозила у себя во дворе, все они уже ждали ее, словно спрыгнув со страниц только что прочитанной ею книги и опередив, пока она ехала. Вот старый вождь в настоящей парке и сапогах из карибу, а рядом с ним его покорные жены, с тревогой наблюдающие за малышней, жмущейся к их юбкам. Вот увечный герой — мальчик лет пятнадцати в инвалидной коляске в роговых очках, уткнувшийся в газету. Вот востроглазая бабка с огромным животом, выпирающим из-под расшнурованной парки. И более того, вот Шула с расчесанными на прямой пробор волосами, в кожаной юбке и блузке, сидящая перед коттеджем номер 5 на узеньком подоконнике. Шула, еще более прекрасная, чем можно было бы себе вообразить — с открытым широким лицом, темно-розовым румянцем на скулах и миндалевидными монгольскими глазами. «Племя инупик или юпик», — подумала Алиса. Истинная уроженка своего народа и откуда-то очень издалека.
Алиса затормозила и вылезла из машины с щенком под мышкой. Марли, прихрамывая, последовал за ней. Толпа незнакомцев безмолвно наблюдала за тем, как она пересекает двор. Никто не шевельнулся, и лишь ее сын Ник, выйдя из прачечной, двинулся к ней навстречу.
— Мама, я уже весь город обзвонил. Мы уже собирались выставить окна.
— Извини, — откликнулась Алиса. — Мне надо было заскочить к Соллесу — проведать этого старого остолопа. Прошу прощения у всех. Надо было располагаться без меня.
Ей никто не ответил. На лицах не было написано ни нетерпения, ни раздражения. Более того, казалось, они вообще не поняли Алису.
— Из них не все говорят по-английски, — прошептал Ник. — Вон та старуха точно не говорит.
— О Господи! Неужели такое бывает? Но как же они будут произносить текст роли? — Алиса тоже перешла на шепот.
Они будут шевелить губами, а звук мы наложим позднее.
— Немыслимо. Я и представить себе не могла, что такое бывает.
— Мы выловили всю компанию, от калеки и бабки до светящейся красотки — классная, да? — в одном месте, в Баффинсе. Это одна семья. Ну согласись, мам, что в десятку.
— Да, похоже на то, — согласилась Алиса, — не хватает только морского льва. Но его, боюсь, вам и в Баффинсе не найти. Где вы собираетесь…
Она умолкла. Ник выделывал пируэты, потрясая своей длинной серебряной гривой и набросив на голову пиджак как капюшон.
— Та-да-да-да…
— Боже мой, — только и смогла ответить Алиса.
10.
Майкл Кармоди с самого рождения был кругленьким толстячком, этаким буйком, особенно если учесть размеры бедной устрицы, произведшей его на свет, которая даже в разгар беременности весила меньше сорока килограммов.
Зато отец, посеявший свое семя в этом крохотном моллюске женского пола, был огромен. Он был олимпийским чемпионом по гребле в одноместной байдарке, и звали его Пул Кармоди. Прежде чем отойти на отдых еще в полном расцвете сил и обосноваться в родовом гнезде Кармоди на островах Силли, он принес Великобритании три золотых медали. Поговаривали даже, что этот расцвет был отчасти чрезмерным и что на самом деле он был вынужден уйти из спорта, так как опасался, что не сможет пройти тест на анаболические стероиды. И хотя можно было возлагать надежды на уже существовавшие тогда блокаторы теста, вид у него был настолько зверским, что это не делало чести короне.
Однако робкой провинциалке с усеянного устрицами Корнуэльского побережья он представлялся величественным грандом. Она была потрясена и с готовностью раскрыла свои створки.
Но стероидное семя, посеянное им в ее складчатую тьму, привело к гораздо большим горестям, чем обычно. Она носила в себе плод почти год, а потом, когда он стал весить четыре двести, его пришлось вырезать из нее скальпелем. Роды длились двое суток и опустошили ее полностью. В ней не осталось ничего — ни капли молока для младенца, ни материнской любви. Ни-че-го.
Как только швы зажили, семейство вернулось на Крутую скалу, но что-то было безвозвратно утеряно. Золотой медалист еще больше преисполнился собственной значимости, а робкая молодая мать стала опустошенной. После родов она так и осталась пустой раковиной. Майкл, как вырезанная жемчужина, обескровил и лишил жизни тот мир, в котором зародился. Чтобы помочь юной матери, обе бабушки поселились в коттедже по соседству, сообщив домохозяйке, что пробудут недолго, пока не восстановятся силы бедной девочки. Но силы не восстанавливались. Все лето она с пустым взором пролежала у окна под холодным корнуэльским солнцем, и легкий ветерок играл на ее полуоткрытых губах, как на флейте. А когда наступили первые осенние холода, она покинула свою уже опустевшую оболочку.
К счастью, бабушка с материнской стороны оказалась сильной женщиной, а прабабушка еще сильнее. Пока олимпийский чемпион прочесывал побережье в поисках других двустворчатых, обе старухи вселились в дом Кармоди, чтобы ухаживать за осиротевшим младенцем.
Как только болящая мать исчезла с их пути, они получили возможность ссориться и пререкаться с утра до вечера. Они вели такую неослабевающую борьбу Друг с другом, что маленький Майкл вскоре перестал обращать на нее внимание. Он счел, что это естественное поведение женщин, как драки чаек на скалах. Потом это начало его немного раздражать, но он продолжал считать их крики естественными звуками. Видимо, они должны были ассоциироваться с домом у моряка, отправляющегося в плавание. Впрочем, Майкл догадывался, что морское дело — не самый легкий способ заработать себе на жизнь. Многие его сверстники постигали науки и собирались делать карьеру куда как более успешную, чем рыболовство, которое с каждым годом становилось все менее выгодным. Большой синий мешок моря продолжал пустеть. Эти умненькие мальчики стремились к лучшей участи: они готовились стать программистами и правительственными чиновниками, чтобы по вечерам после работы возвращаться к супруге и отпрыскам, от которых, с точки зрения Кармоди, люди, собственно, и убегают на работу. Что хорошего может быть в доме, битком набитом кричащими чайками? За время трехмесячного отсутствия, пока Кармоди ловил тунца, одна из его бабок подавилась булочкой во время чайной перепалки и задохнулась. Прабабка, винившая во всем себя, впала в состояние тоски и раскаяния. Она раздобыла где-то концертино и часами просиживала перед окном, извлекая из него траурные мелодии. Юный Майкл был потрясен. Он и не предполагал, что старая чайка способна еще на что-то, кроме пережевывания пищи и ругани. И вот теперь она пела, Да еще и аккомпанировала себе! Старая карга ненамного пережила свою дочь и скончалась через полгода, но за эти месяцы Майкл успел получить исчерпывающее музыкальное образование, и у него зародились первые подозрения о том, что женщина в доме, кроме неприятностей, может доставлять и приятные ощущения. Прошло сорок с лишним лет, прежде чем он решился на практике проверить эти подозрения.
Однако Алиса оказалась не слишком удачным подопытным материалом. Она никогда не устраивала склок и ни для кого не была обузой. Она никогда не нарушала покой домашнего очага, о котором так мечтает моряк, возвращаясь на берег. Зачастую она даже старалась не соразделять его, работая на коптильне, а потом оставаясь ночевать в своем мотеле. И Кармоди уже начал опасаться, не он ли тому является причиной. Единственное, что он мог предложить в качестве домашнего очага, была его лачуга на топком конце берега. Может, ей было неприятно обитать в ней? Может, она стыдилась того, что станут говорить у нее за спиной ее товарки? Он знал, что его Алиса немного нервно относилась к пересудам, — немного? черта с два! — она абсолютно выходила из себя, когда за ее спиной начинали злословить, — поэтому он бросил свою лачугу и выстроил этот идиотский особняк. Однако это не привело ни к каким переменам. Более того, она стала еще реже бывать в этих новых стенах с настоящей «вдовьей дорожкой» на крыше и лестницами из кедра. Кармоди ничего не понимал. Впервые в жизни он начал ощущать, что ему чего-то не хватает. И дело было не в любви и ласке — об этом они никогда не договаривались с Алисой, когда он нуждался в Л. Л., проще было сгонять в Анкоридж и прошвырнуться по Мясной улице — ему не хватало дружеской компании. Мужчина не был предназначен для одинокого существования. Поэтому он запасся наживкой, вышел из Сиэтла и не спеша двинулся в своей новой посудине из одного порта в другой, пока наконец на него не клюнули. И его уловом оказался настоящий персик! Да, Алиса была верным товарищем и хорошей помощницей — в этом никто не сомневался. Но Яростная Вилли из Вако оказалась подругой совсем другого рода. Она не просто скрашивала ему одиночество. Эта техасская помидорка вызывала у него такие чувства, которым он даже боялся подобрать название, ибо любой моряк знает, что нет худшей приметы, чем эта. Морская пучина — ревнивая карга, и стоит на борту появиться истинной любви, считай, что ты получил черную метку с приглашением на тот свет.