— «Это Левертов!» — заорал он. Никогда в жизни не слышал, чтобы он так кричал. К тому же он считает, что Левертов прикончил Омара Лупа и двух его близнецов, чтобы обобрать их!
Вот это уже было кое-что. Была ли это правда или нет, но перед глазами Вейна тут же возник заголовок: «Киномагнат убивает своего тестя! Достоверные источники опасаются худшего».
Именно это и заставило его отпечатать и распространить объявления с такой скоростью, и именно поэтому он теперь метался с записными книжками по кладбищу, как голодный паук. Он любил слухи — это было у него в крови; Вейн Альтенхоффен происходил из семейства, перекачивавшего чернила из журналистского любопытства в Квинаке уже в течение века. Он был движим искренним любопытством, а не деланным интересом амбициозного репортера. Семья Альтенхоффена организовала издание «Квинакского Маяка» еще в те времена, когда здесь появился их первый предок из довоенной Германии с грузом «Оливетти». Первые номера перепечатывались на машинке по пять экземпляров в закладке. Они продавались по центу за штуку, и каждый номер начинался с библейской фразы «Добрые вести издалека подобны освежающей воде для страждущих», которая представляла из себя кредо издания. Этот неписаный закон, передаваемый из поколения в поколение, вполне соответствовал семейной философии Альтенхоффенов: «Именно слухи, какими бы они ни были, соединяют горожан воедино». И оказалось, что это действительно очень клейкое вещество: «Местный культовый герой связывает исчезновение прославленного боулера с киноантрепренером». Подобные сенсации объединяют людей.
Альтенхоффен надел очки для среднего расстояния и высунулся из-за базальтовой скалы, под которой зияла могила Марли. Трудно было сказать, заметил Исаак Соллес прибытие Левертова с его костюмированной камарильей или нет. Его лицо было столь же непроницаемым, как профиль, отчеканенный на древней монете. Единственное, что можно было заключить по его виду, — он был раздражен затянувшейся церемонией точно так же, как и все остальные. Хвалебная речь Нормана Вонга, казалось, будет длиться вечно. Уже в течение получаса он, всхлипывая, делился воспоминаниями обо всех собаках, которых ему довелось знать, начиная с того спаниеля, что был у него в детстве. Всем уже становилось невмоготу, впрочем, не настолько, чтобы кто-нибудь решился прервать плачущего семифутового верзилу, снабженного 44-м кольтом. Потом Грир произнес молитву на неведомом языке, а миссис Том Херб исполнила траурный вариант «Старой овчарки». В течение всего этого времени крайнее нетерпение проявлял президент Беллизариус, периодически недовольно заглядывавший в брошюру Ордена, которую держал в руках. Страницы трепетали в его тонких пальцах как листья на зимнем ветру. У него был такой истощенный и изнуренный вид, что Альтенхоффен опасался: не придется ли им хоронить двух членов Ордена, если миссис Херб Том не закруглится в ближайшее время.
Миссис Херб Том наконец закончила петь, Билли закрыл брошюру и, подойдя к могиле, с хмурым видом заглянул внутрь. Все замерли. Но Кальмар, похоже, настолько глубоко погрузился в собственные мысли, что мог только смотреть на землю. Он стоял так долго, что вокруг послышались шепотки, и люди начали беспокойно переминаться под ровным светом полуденного солнца. И наконец Соллес вывел его из забытья.
— Говори, Кальмар, потому что у нас есть еще что обсудить.
Беллизариус поднял голову, и его искаженное лицо разгладилось, как раскрывшаяся шляпка гриба.
— На самом деле мне нечего сказать, — огрызнулся он. — И у меня тоже есть что с вами обсудить. Хотя я любил старину Марли. Он был хорошим. Он состарился. Он вступил в последний бой и погиб. Я принес с собой вирши, которые показались мне уместными, — он кинул последний взгляд в брошюру и оглядел толпу. — Вот что по этому поводу писал один англичанин в XIX веке, его звали Киплинг. «Власть пса». И дорогие братья, это не только слова скорби, но и слова предупреждения.
Он закрыл брошюру и после еще одной длинной паузы начал читать наизусть:
Мы тщим себя пустой мечтой О дружбе и любви одной, Что верный пес нам подарит, Будь хоть обласкан, хоть побит. Но я тому свидетель сам: Вы сердце не вверяйте псам.
Мы все здесь — племя должников — Берем взаймы и жизнь, и кров, Но наступает срок, когда Долги нам отдавать пора. И расставаться тем трудней, Чем больше ты провел с ним дней.
Так в час расплаты свой заем Скрепя мы сердце отдаем. Так почему же снова псу Я сердце с радостью несу?
Да, в старине Кальмаре еще есть порох, — с гордостью отметил про себя Альтенхоффен. Стихотворение всех растрогало до слез. Норман Вонг выл, как побитая собака.
Беллизариус кинул в могилу несколько комков земли и, не говоря ни слова, начал пробираться сквозь толпу к городу. После того как остальные побросали туда же мешки с собачьей пищей, Норман Вонг достал серебряную лопату, и Исаак Соллес принялся швырять влажную красноватую землю в могилу. Альтенхоффен успел сделать снимок для обложки, и толпа начала расходиться. Похороны удались. Они вызвали большой общественный интерес. Но этого было маловато. Альтенхоффен обогнул валун и подошел к Соллесу с записной книжкой наготове. Но первый вопрос ему задал Айк.
— Откуда у тебя четыре пары очков, Слабоумный?
— Нашел в столе у дедушки Альтенхоффена. От этого варева, которое привез Билли, у меня так болят глаза, что я не могу носить линзы. Крутая штука, Исаак.
— Так вот в чем дело с Кальмаром? То-то он выглядит как ходячий труп.
Альтенхоффен покачал головой.
— Бедняга Кальмар здорово напуган, Исаак. Ему бы лежать, а не ходить. В утреннем выпуске «Викторианской почты « говорится, что правительство Канады прошлой ночью совершило налет на Гринера и его общину.
— Ну и почему это должно было напугать Билли? Разве он не к этому стремился?
— Потому что преподобному удалось улизнуть. И теперь никто не знает, где он.
— И теперь Кальмар боится, что Гринер явится сюда по его душу? — рассмеялся Айк. — Это наркотический бред, Слабоумный. Билли всегда страдал легкой формой паранойи. А вот Гринер — настоящий параноик. Я бы сказал, суперманьяк. Перед ним стоят более величественные цели, чем наш несчастный Квинак.
— В отличие от твоего друга Левертова?
— Что ты имеешь в виду? Альтенхоффен отвел глаза, не вынеся пристального взгляда Айка.
— Кальмар рассказал мне о том, что ты говорил ему на судне. О твоих подозрениях относительно планов Левертова. А теперь еще Грир сказал мне, что ты считаешь, будто это он переехал твою собаку, я уже не говорю о других людях. Айк Соллес, мой слабый ум начинает мутиться…
— Беллизариус не имел права распространять эти сплетни. Как и Грир. Особенно делиться ими с такой пронырливой журналистской ищейкой.
Альтенхоффен обиделся. Он снял очки для письма и заменил их на другие, в роговой оправе, которые, как он считал, придавали ему вид ученого негодования.
— Я был движим не любопытством, а братскими чувствами, Исаак, — оскорбленным голосом произнес он. Он запихнул маленькую записную книжку в карман рубашки, большую заткнул за пояс и протянул Айку пустые ладони. —¦ Честное собачье, я ничего не стану записывать без твоего согласия. Ты же знаешь меня, я просто хочу знать, что думают люди. Я люблю копаться в грязи и печатаю отнюдь не все. Поэтому, пожалуйста, поделись с братишкой Слабоумным своими соображениями, Исаак.
Исаак взял Альтенхоффена под локоть и повел его вверх по склону подальше от остальных. Они остановились у камня, под которым был похоронен Боб-Шпиц.
— Мне с тобой нечем делиться, Слабоумный. Нет у меня никакой грязи. Грир прав: у меня просто была вспышка старомодной паранойи. Вокруг трупа мы нашли только медвежьи следы. И никаких шин от лимузина. Ни малейшего признака.
—¦ А как насчет старого Омара и его близнецов?
— А что насчет Омара? В данном случае у нас даже их останков нет. Поэтому забудь об этом, Альтенхоффен. Я уже забыл.
— Это мало напоминает нашего старого бульдога Бакатча. Я помню времена, когда ты произносил такие речи, что люди…
— Наверное, за прошедшие годы старый пес наконец научился выплевывать кость, прежде чем попасть в переделку, и не пытаться мстить за преступления, которые он не может доказать…
— Неужто? — Альтенхоффен раскусил ложь еще до того, как Айк успел договорить. — Так почему же мне кажется, что за этим спокойным обличьем продолжают роиться какие-то темные мысли?
— Забудь, Слабоумный… или окажешься там же, где старина Марли.
— А вот в этом я сомневаюсь, — ухмыльнулся Альтенхоффен. — Исаак Соллес никогда не станет драться с более слабым, особенно когда у того на носу четыре пары очков.
И он бы продолжил выжимать из Исаака соображения относительно злокозненности киношников, если бы их частная беседа на кладбище не была прервана.
— Эй, мистер Исаак Соллес! У нас кое-что есть для вас.
Прямо за их спинами босиком на траве стояла эскимоска. Она держала за руку сестру, а под мышкой сжимала толстого лохматого щенка. Она была одета в какой-то цветастый саронг из южных морей, который мог происходить только из гардероба Алисы.
— Миссис Кармоди просила передать вам письмо.
Она бесцеремонно подтолкнула сестру вперед, и та вручила Айку мягкий розовый пакет. Когда Айк его развернул, внутри оказался фирменный бланк «Медвежьей таверны». Обе девочки, не мигая, смотрели на Айка, пока он вслух читал Алисино послание:
— Соллес, Кармоди собирается отплыть с завтрашним отливом и встать на якорь у самой границы. Он хочет, чтобы вы с Гриром были на «Кобре» к закату. Алиса. — Айк поднял глаза на старшую девочку. — Так Кармоди уже разговаривают друг с другом?
— По телефону. Он заходил вчера вечером, но миссис Кармоди и миссис Хардасти выгнали его огнетушителем. Но мы вам принесли не только письмо. — Она так пристально смотрела на Айка, что у нее на лбу вздулись вены от напряжения. Девочка протянула ему спящего щенка — он перекатился у нее на руках, как пухлая кукла с желе внутри. — Миссис Кармоди просила передать вам Никчемку вместо пса, которого вы потеряли — она очень хорошая.
— Это был не мой пес! Грир! — прокричал Айк поверх головы девочки. — Ты готов к замене Марли?
Грир отошел от могилы и вытер с лица воображаемый пот.
— Мы же еще его не похоронили, старик! Знаешь, на это нужно время… чтобы оплакать. Может, поговорим об этом через пару дней?
— Боюсь, мы не сможем воспользоваться подобной роскошью. Кармоди хочет, чтобы мы были на борту к закату. Похоже, он готов испытать свое новое приобретение.
— О Господи, о Господи… — Грир передал лопату Сьюзен Босвелл и начал подниматься вверх по склону, с преувеличенной усталостью тряся головой, — снова в море.
Девушка не обратила никакого внимания на театральные ужимки Грира, продолжая пристально смотреть на Айка. Поняв, что Айк не собирается брать щенка, она пихнула его своей сестре и подошла еще ближе к Соллесу. Она остановилась, широко расставив ноги и сложив обнаженные руки на груди под цветастым саронгом с таким откровенным и вызывающим видом, что вынести это было невозможно. Альтенхоффен никогда не считал себя поклонником женщин, однако при виде этой несказанной красоты в сиянии полуденного солнца он аж застонал. Впервые в своей жизни он понял, что имели в виду Грир и другие городские повесы, когда говорили «запредельная девчонка». И теперь перед ними стояло столь редкостное сокровище, которое не поддавалось никакой оценке. Ноги у нее были слишком коротки, чтобы носить какие-нибудь чулки, а грудь и бедра вызывающе широки. Ее большое плоское лицо было подобно летнему морю, а темные острова глаз были расставлены так далеко друг от друга, что требовался компас, для того чтобы добраться от одного к другому. И все же все эти дисгармоничные детали складывались в единую потрясающую картину. А ее поза со скрещенными руками в цветастых складках напомнила Альтенхоффену гогеновскую девушку с фруктами.
— В чем дело, мистер Исаак Соллес? — осведомилась она. — В сериалах постоянно повторяют, что ни один человек не может быть островом. А вам что, не нужен спутник жизни?
Это откровенное и недвусмысленное предложение прозвучало как пощечина. Мистер Исаак Соллес наградил ее отеческим взглядом, какие всегда у нас наготове для ушибленного ребенка.
— Шула, детка… это просто мыльная чушь. Так давно уже никто не живет. Правда, ребята? — он повернулся к Гриру и Альтенхоффену за подтверждением. Те закивали, пытаясь затушевать откровенное предложение девушки своими неубедительными улыбками.
— Да… верно… мыльная чушь…
И тогда на глазах девушки появились слезы ярости.
— Вы все… рехнулись, — промолвила она с благоговейным трепетом, впервые осознавая это. — У нас дома никто бы не отверг такого прекрасного толстого щенка. Потому что если нет необходимости в спутнике жизни, его всегда можно съесть.
Никто никогда бы не сказал «нет». А вы… — она перевела взгляд с Альтенхоффена с его четырьмя парами очков на глупо-восторженного Грира, похотливо взиравшего на нее из-под своих патл, напоминавших водоросли, и снова вернулась к натянуто-покровительственному Соллесу… затем она взглянула на горожан, бродивших, как лунатики, среди огромных валунов, и слезы ярости хлынули по ее щекам: — Вы все. Ненормальные. Я хочу домой.
16.
Именно эту песню Кармоди выбрал в качестве лейтмотива генеральной уборки судна. Казалось, она была сложена специально для этой путины, хотя Кармоди утверждал, что он слышал ее в исполнении фольклорного ансамбля прошлого века. К тому же, по слухам, в ее основе лежал плач рыбака, насчитывавший по меньшей мере еще один век. Многое в этом мире остается неизменным, лишь порой проявляясь все сильнее и сильнее.
Голоса настолько звучали вне времени и пространства, что могли быть рождены в любой рыбацкой хижине хоть на заре человечества:
Денечки, славные деньки, Когда все тяготы легки, От рыбы плещется вода
— Я думал — будет так всегда…
Однако во втором куплете уже начинали проступать более современные мотивы:
Но кто измерит дней длину? Косяк ушел на глубину. И чтоб теперь его поймать Приходится нам жилы рвать. Денечки, славные деньки…
А с первыми склянками на рассвете весь флот рыболовецких судов снялся с якорей и на полной скорости вышел в море с убранными снастями и рыболокаторами. Многие уже успели обследовать прибрежные воды, но за исключением редких скоплений хека, разбросанных там и здесь в зеленовато-голубой мути, экраны дисплеев не показывали ровным счетом ничего. «Придется идти дальше». И они шли на полной скорости, на которую только были способны их старые, плюющиеся соляркой карбасы.
Когда скоростная «Кобра» Кармоди далеко обошла конкурентов, он сбросил скорость, чтобы с обеих сторон киля можно было спустить рыболокаторы. Но экраны были пусты, на них не появилось даже хека. Они шли на скорости тральщика до тех пор, пока вдали не показался такелаж остальных судов, после чего вытянули на борт рыболокатор и снова рванули вперед. В таком режиме они шли в течение всего дня. Однажды им удалось получить какой-то многообещающий сигнал на экране. В течение двух часов изображение то появлялось, то исчезало, пока объект не попал в заросли водорослей, и тогда сигнал исчез окончательно. Им так и не удалось узнать, что это было.