Ничего неземного в гадалке Сандре не обнаружилось. Помощник юриста, пухлая, за пятьдесят, в розовом кардигане, шаль на шее заколота брошью с коралловой камеей. Вся парфюмерия в ванной — «Гардения» из «Крэбтри и Ивлина»,[14] все флаконы выстроились ровно в дюйме от края, как на витрине.
— Твоя жизнь скоро изменится, — сказала Сандра мамуле. И не обманула.
По сей день Реджи иногда мерещится приторный запах гардений.
Доктор Траппер была англичанка, но выучилась на врача в Эдинбурге и на юг так и не вернулась. У нее был терапевтический кабинет в Либертоне, прием с половины девятого утра, так что «первую смену» с деткой сидел мистер Траппер. Реджи принимала детку в десять, сидела с ним до возвращения доктора Траппер в два (обычно, впрочем, ближе к трем. «На полставки, а как будто на полную», — вздыхала доктор Траппер), а потом до пяти — это лучше всего, потому что доктор Траппер дома.
У Трапперов был сорокадюймовый телевизор высокой четкости, и Реджи с деткой смотрели DVD с «Баламори»,[15] — правда, детка неизменно засыпал на диване, стоило зазвучать основной теме, утыкался в Реджи, точно обезьянка. Реджи удивлялась, что доктор Траппер разрешает ребенку телевизор, но та сказала:
— Да господи, почему нет? Время от времени, в чем беда?
Когда рядом спит детка — это лучше просто не придумать; ну, еще хорошо, когда котенок или щенок. Однажды у Реджи был щенок, но брат выкинул его в окно. «По-моему, он не нарочно», — сказала мамуля, но такое ведь не сделаешь нечаянно, и мамуля это понимала. И Реджи понимала, что мамуля понимает. Мамуля говаривала: «Билли, конечно, горе-злосчастье, но он наше злосчастье. Кровь не водица». Да уж, и к тому же кровь липкая. В жизни Реджи был только один день хуже того, когда в окно вылетел щенок. Когда ей сказали про мамулю — этот день был хуже. Знамо дело.
Доктор и мистер Траппер жили в очень славном районе Эдинбурга, поблизости от Блэкфордского холма и во всех смыслах очень далеко от обувной коробки на третьем этаже в Торги, где жила Реджи — одна, поскольку мамули больше нет. На двух автобусах с пересадкой ехать, но Реджи-то что? Она всегда садилась на втором этаже, заглядывала в чужие дома и представляла себе, каково там живется. К тому же теперь можно высматривать в окно первую рождественскую елку — тоже плюс. (Доктор Траппер всегда говорила, что простые радости — лучшие радости, и она права.) Домашние задания опять же успеваешь. В школу Реджи больше не ходила, но училась по программе. Английская литература, древнегреческий, история Древнего мира, латынь. Что угодно, только мертвое. Иногда она воображала, как мамуля изъясняется на латыни (Salve, Regina),[16] — мало похоже на правду, мягко говоря.
Поскольку компьютера у Реджи не было, приходилось, знамо дело, часами сидеть в публичной библиотеке и в интернет-кафе, но это ничего — в интернет-кафе никто не ржет: «Реджина — рифма „вагина“», как в этой уродской шикарной школе. У мисс Макдональд был «хьюлетт-паккард» (пока не издох) — древний динозавр, она пускала к нему Реджи. Динозавра купили на заре цивилизации — «Виндоуз-98» и модемное подключение к «АОЛ», — и каждый выход в интернет жестоко испытывал терпение.
У Реджи одно время был «макбук», с которым на прошлое Рождество заявился Билли. Чтобы Билли пошел в магазин и что-нибудь купил? Да ни под каким видом — Билли чуждо понятие покупки. Реджи заставила братца встретить с ней Рождество («наше первое Рождество без мамули»). Запекла индейку, все такое, даже пудинг полила бренди и подожгла, но Билли досидел только до речи королевы, а потом ему приспичило «пойти и кой-чего сделать», и Реджи спросила: «Что? Что тебе делать на Рождество?» — а он пожал плечами: «Ну так, всякое разное». Остаток дня Реджи провела с семейством мистера Хуссейна — Рождество у них вышло поразительно викторианское. Спустя месяц Билли заявился в квартиру, когда Реджи не было, и забрал «макбук»: концепцию подарка он тоже явно не постигал.
И скажем правду, библиотеки и интернет-кафе лучше, чем пустая квартира. «Ах, там, где чисто, светло», — говорила мисс Макдональд. Это у Хемингуэя рассказ такой,[17] мисс Макдональд велела Реджи прочитать (все уши прожужжала — мол, «полнится смыслами»), хотя на экзамене второго уровня за среднюю школу Хемингуэя не будет, и, может, разумнее почитать то, что будет на экзамене? «Миззззз Макдональд», — подчеркивала она, прямо как обозленная оса (что неплохо описывает ее характер).
Мисс Макдональд очень настаивала на «чтении по теме» («Ты хочешь учиться или нет?»). Собственно, по теме ей, видимо, нравилось больше, чем по сути. Чтение по теме мисс Макдональд представляла себе так: садишься в самолет и смотришь, далеко ли он тебя завезет. Жизнь слишком коротка, возмущалась Реджи, — пожалуй, не стоило говорить это умирающей. Обязательным чтением Реджи выбрала «Большие надежды» и «Миссис Дэллоуэй», считала, что ей с головой хватило чтения по теме Диккенса и Вирджинии Вулф (то есть целиком их oeuvre,[18] как упорно называла это мисс Макдональд), включая письма, дневники и биографии, — не хватало еще сбиться с пути и забрести в переулок, где окопались рассказы Хемингуэя. Сопротивление, однако, было бесполезно.
Мисс Макдональд одолжила ей чуть ли не все романы Диккенса, а остаток Реджи скупила в благотворительных лавках. Диккенса Реджи полюбила: в его книгах кишмя кишели отважные брошенные сиротки, которые пытались пробиться в жизни. Этот сюжет Реджи знала лучше многих. Еще она читала «Двенадцатую ночь» — Реджи и Виола, осиротевшие в шторм.[19]
Раньше мисс Макдональд преподавала классическую литературу — собственно, у Реджи в классе и преподавала, в уродской шикарной школе, — а теперь пыталась подготовить Реджи к экзаменам второго уровня. По английской литературе мисс Макдональд готовила Реджи на том основании, что якобы прочла все книги, какие только были написаны в этом мире. Не поспоришь: доказательством тому — ее преступно неряшливый дом. Завален книгами по самую крышу — мисс Макдональд могла бы устроить районную библиотеку (или роскошный пожар). Помимо прочего, у нее было полное собрание «Классики Лёба»[20] — сотни томов, красные на латыни, зеленые на греческом, — и книжный шкаф от них едва не лопался. Оды и эподы, эклоги и эпиграммы. Всё-всё-всё.
Куда денутся эти чудесные «Лёбы» после смерти мисс Макдональд? Хорошо бы застолбить, размышляла Реджи, но это, пожалуй, не очень-то вежливо.
Мисс Макдональд обучала Реджи не то чтобы бесплатно — в обмен Реджи была у нее на посылках: покупала лекарства по рецептам, чулки в «Британских магазинах для дома», крем для рук в «Бутс» и «эти свиные пирожочки в „Марксе и Спенсере“». Мисс Макдональд очень отчетливо себе представляла, где что положено покупать. Если ты уже одной ногой в могиле, считала Реджи, нечего привередничать насчет поставщика свиных пирогов. Если б мисс Макдональд чуток напряглась, она бы небось и сама все это смогла делать — она еще садилась за руль синего «саксо», который водила, как близорукая и чрезмерно возбудимая шимпанзе: давила на газ, когда надо на тормоз, на тормоз — когда надо на газ, в быстром ряду ехала медленно, в медленном — быстро, как будто в компьютерной игре очутилась, а не по-настоящему рулит.
В уродскую шикарную школу Реджи больше не ходила: она там была как мышь в кошкином доме. Дополнительные занятия, каникулы и питание — выше всяких похвал. Она получила фант на обучение в двенадцать лет, но в такие школы не заявляешься с бухты-барахты, как с другой планеты, будь ты вся из себя и башковитая. Школьная форма вечно какая-то не такая, вечно не то приносишь на физкультуру (и что ни приноси, физкультура тебе не дается), секретный школьный язык и иерархии для тебя — тайна за семью печатями. Не говоря уж о том, что твой старший брат порой околачивается у ворот и пялится на модно стриженных девочек из приличных семей. Реджи знала, что Билли кой-чего толкал мальчикам (приличные семьи, модные стрижки и все такое) — мальчикам, которым на роду написано попетлять по спиралям своего генетического кода и стать юристами в судах Эдинбурга и которые, однако, покупали рекреационные наркотики у недорослого братца Реджи Дич. Мальчики эти — сверстники Билли, но в остальном — небо и земля.
Плата такая, что на эти деньги можно покупать две отличные машины в год — грант Реджи покрывал обучение лишь на четверть, остальное платила армия. «Запоздалое раскаяние», — говорила мамуля. К несчастью, некому было оплатить дополнительные занятия, школьную форму, в которой вечно чего-то не хватало, учебники, школьные экскурсии, модные стрижки. Отец Реджи служил в Королевском шотландском полку, но Реджи отца никогда не видела. Мать была на седьмом месяце, когда отца убили на Войне в Заливе — «пальнули по своим». Обычно люди познают иронию, когда уже вылезли из утробы, сказала Реджи.
— Жертвы истории, — ответила мисс Макдональд.
— Ну а кто не жертвы, мисс Мак?
Мамуля и Реджи работали день и ночь. Мамуля трудилась в супермаркете и гладила белье в паре гостиниц, а Реджи по воскресеньям утром работала в лавке у мистера Хуссейна. Реджи начала, еще когда училась в школе, — газеты разносила, по выходным за прилавком стояла, такое вот. По чуть-чуть отдавала в жилищно-строительное общество, экономила каждый пенни на аренде и счетах, на предоплатном мобильнике и на карте «Топ-Шопа».
— Твоя склонность к экономии весьма похвальна, — говорила мисс Макдональд. — Женщина должна уметь обращаться с деньгами.
Мамуля родилась в Блэргаури, а сразу после школы пошла на птицефабрику, приглядывала за конвейером — пупырчатые трупики ползли по нему, а затем ныряли в кипяток. Это навсегда задало мамуле планку, и она твердила, чем бы ни занималась: «Спасибо, что не птицефабрика». Видимо, на птицефабрике и впрямь было скверно: у мамули потом случались довольно дрянные работы. Она любила мясо — сэндвичи с беконом, мясо с пюре, сосиски с картошкой фри, — но Реджи никогда не видела, чтоб мамуля ела курицу, даже когда Мужчина-Который-Был-До-Гэри приволакивал ведро из «Жареных кур Кентукки», а ведь Мужчина-Который-Был-До-Гэри мог заставить мамулю делать почти что угодно. Только впихнуть в нее курятину не мог.
Образование образованием — десять высших баллов в аттестате об общем среднем, — но Реджи вздохнула с облегчением, подделав и отослав письмо от мамули: так и так, переезжаем в Австралию, осенью не ждите Реджи в этой вашей уродской шикарной школе.
Мамуля так гордилась, что Реджи получила грант («У меня! Ребенок гений!»), но когда мамули не стало, не стало и смысла, по утрам паршиво — уходишь в школу, и никто тебе не говорит «пока», но еще паршивее возвращаться в пустой дом, где никто не говорит «привет». Подумать только: два коротеньких слова, а такие важные. Ave atque vale.[21]
Мисс Макдональд тоже больше не ходила в уродскую шикарную школу, потому что в мозгу у нее грибницей разрасталась опухоль.
Реджи не эгоистка, ничего такого, но она все-таки надеялась, что Мисс Макдональд успеет подготовить ее ко второму уровню, прежде чем опухоль доест мозг. Все это ничто и снова ничто,[22] говорила мисс Макдональд. По правде сказать, она сильно злилась. Умирающие бывают чуток раздосадованы — это понятно, но мисс Макдональд всегда была такая, болезнь ее не смягчила, и хоть мисс Макдональд и пришла к религии, христианского милосердия в ней что-то не завелось. Она бывала добра в частностях, а в целом — никогда. Вот мамуля вообще была добрая — это все и искупало: даже когда чудила — с Мужчиной-Который-Был-До-Гэри, да и с самим Гэри, — она всегда помнила, что нужно быть доброй. Впрочем, мисс Макдональд тоже кое-что искупало — она заботилась о Реджи и любила свою собачку, а у Реджи это числилось среди крупных добродетелей.
Повезло мисс Макдональд, думала Реджи, — она успела привыкнуть к тому, что умирает. Куда это годится — идешь такая, от счастья аж сияешь, а тут раз — и нет тебя. Вышла из комнаты, села в такси.
Нырнула в холодный голубой бассейн — и не вынырнула. Nada у pues nada.[23]
— А вы много народу на эту работу собеседовали? — спросила Реджи, и доктор Траппер сказала:
— Да целую толпу.
А Реджи сказала:
— Плоховато вы врете. — И доктор Траппер покраснела, засмеялась и сказала:
— Это точно. Врать я не умею. Я даже в «верю не верю» играть не могу. Но про тебя у меня хорошее чувство, — прибавила она, и Реджи сказала:
— Ну что ж, чувствам надо доверять, доктор Т.
Вообще-то, Реджи думала иначе, мамуля-то поехала с Гэри в отпуск, потому что доверилась чувствам, — и вот результат. И Билли чувства тоже редко доводили до добра. Он, конечно, карлик, но он ведь злой карлик.
— Зови меня Джо, — сказала доктор Траппер.
Доктор Траппер сказала, что на работу выходить не хотела и будь ее воля — она бы за порог ни ногой.
Непонятно, почему воля не ее. Ну, объяснила доктор Траппер, бизнес «Нила» «забуксовал». (Его «подвели», и «что-то там не выгорело».) Заговаривая о бизнесе мистера Траппера, доктор Траппер щурилась, будто пыталась за много миль разглядеть очень мелкие буковки.
Из поликлиники доктор Траппер то и дело звонила домой — проверяла, как там детка. Доктор Траппер любила с ним болтать и произносила долгие монологи, а детка между тем глодал телефонную трубку. Реджи слышала, как доктор Траппер говорит: «Привет, солнышко, как твои делишки?» и «Мамочка скоро придет, не обижай Реджи». И еще доктор Траппер все время цитировала обрывки стихов и детских песенок, она их помнила просто сотни и частенько выдавала вдруг: «Дили-дили-дон, мой сыночек Джон» или «Жоржик-коржик-пирожок».[24] Она много знала такого — очень английского, глубоко чуждого Реджи, которая выросла на «Вот буренка Кэти Бэрди» и «Какая красуля, вот это красуля, прекрасница Джинни Макколл».[25]
Если детка спал, доктор Траппер просила Реджи позвать к телефону собаку.
(— Ах да, я забыла предупредить, — сказала доктор Траппер в конце «собеседования», и Реджи подумала: ой-ой, у нее двухголовый ребенок, дом стоит над пропастью, а муж — чокнутый маньяк, но доктор Траппер сказала: — У нас собака. Ты любишь собак?
— Ну знамо дело. Обожаю. Правда. Чесслово.)
Говорить собака не умела, но что такое телефонный разговор («Привет, псина, как там моя красавица?»), соображала получше детки — Реджи держала трубку возле собачьего уха, а Сейди внимательно слушала.
Впервые ее увидев, Реджи переполошилась — громадная немецкая овчарка, ей бы стройки охранять.
— Нил боялся, что собака заревнует, когда родится ребенок, — сказала доктор Траппер. — Но я бы жизнь свою ей доверила, и жизнь ребенка тоже. Я знаю Сейди сто лет — я дольше знаю только Нила. У меня в детстве была собака, но она умерла, а потом отец не разрешил завести другую. Отец теперь тоже умер, так что сама видишь.
Реджи не поняла, что должна увидеть.
— Мне очень жаль, — сказала она. — Такая потеря.
Прямо как в полицейском сериале. Она говорила про собаку, а доктор Траппер решила — про отца.
— Ничего, — сказала она. — Он сам себя намного пережил. Зови меня Джо. — На собаках доктор Траппер была помешана. — Лайка, — говорила она, — первая собака, полетевшая в космос. Через несколько часов умерла — высокие температуры и стресс. Ее нашли в приюте, забрали, она-то, наверное, думала, ее домой возьмут, в семью, а ее отправили на самую что ни на есть одинокую смерть. Как это грустно.
Отец доктора Траппер пребывал на этапе полураспада в книгах — он был писатель, когда-то, говорила доктор Траппер, очень модный («Некогда знаменитый», — смеялась она), но книги его «не прошли проверку временем».
— Вот и все, что от него осталось, — сказала она, листая заплесневелый том под названием «Лавочник». — А от матери ничего, — прибавила она. — Иногда я думаю, хорошо бы расческу, гребень, такое, чего она касалась каждый день, что было в ее жизни. Но ничего нет. Все может исчезнуть, Реджи, — никогда этого не забывай.