— Все-таки непонятно ваше спокойствие, госпожа Хованская, по поводу вашего собственного алиби… — задумчиво заметила Аня.
— Э-э… да вы, оказывается, нахалка, — довольно спокойно отреагировала на это замечание Инара Оскаровна.
— Нет, ну в самом деле… — не сдавалась Светлова. — Алиби-то у вас так себе… Вот докажут, что Ладушкин непричастен, и становитесь подозреваемой номер один — вы…
— Пугаете? — усмехнулась Хованская. — Не старайтесь. Мне нисколько не страшно.
— Нет, ну правда, сами подумайте… Что, собственно, такого уж непоколебимого в вашем алиби? Вот вы утверждаете, что вас не было в квартире в момент убийства… Так?
— А какие в этом могут быть сомнения?
— Ну да… Якобы вы только-только прилетели в Москву, взяли в Шереметьеве такси и поехали домой… И вошли вы в квартиру не одна — таксист поднялся вместе с вами, внес вещи… Якобы вы нашли мужа в квартире уже мертвым, и есть тому свидетель…
— Представьте, все именно так!
— Да вся ваша невиновность, Инара Оскаровна, по сути дела, подтверждается лишь очень приблизительным хронометражем. Посчитать минуты немного по-другому — и от вашего алиби ничего не останется. Хотите, посчитаем?
— Нет, не хочу, — равнодушно ответила Хованская. — Нисколько, знаете ли, мне это не интересно.
— Напрасно вы так нелюбопытны… — вздохнула Светлова.
И этот сочувственный вздох Инаре Оскаровне явно не понравился.
— А вот вы могли бы ответить… — перешла она в контратаку. — Зачем мне? Зачем мне убивать курицу, несущую золотые яйца? Зарплата, привилегии, в конце концов, взятки депутата, знаете ли, не наследуются вдовами! Этим я в корне, голубушка, отличаюсь, заметьте, скажем, от супруги бизнесмена. Зачем же мне убивать собственного мужа? Мотив?
— Да, но… Такие милые пустяки, как элитная квартира, дача, сбережения… В конце концов, те наличные деньги, которые исчезли из сейфа в день смерти вашего мужа и в краже которых вы обвинили частного детектива Ладушкина. Ведь это вы их взяли, чтобы подставить Ладушкина, не так ли?
— Я их взяла, потому что это мои деньги! — гневно сверкнула глазами Хованская. — А что я при этом имела в виду — это уж не ваше дело! А что касается «подставить»… Не скрою… Когда мы поднялись с таксистом в квартиру и я увидела, что Федор Федорович мертв, комбинация, которая ставила бы на этом вашем нахальном и порядком надоевшем мне сыщике Ладушкине крест, пришла мне в голову…
— Ну вот видите…
— Понимаете, голубушка… Сейф Федора, который он обычно закрывал, был открыт… И смерть мужа была, судя по всему, внезапной… Даже чашка с едва отпитым чаем, стоящая на письменном столе, была еще теплой…
— И что же было дальше?
— Я, разумеется, взяла деньги из сейфа… Ну, не оставлять же милиционерам? Все равно пропадут во время «осмотра места происшествия»…
«Однако довольно откровенно…» Светлова с удовлетворением отметила про себя неоднократно произнесенное слово «голубушка» и некоторые вполне человеческие нотки в голосе вдовы. У нее даже появилась надежда на «контакт».
— Не радуйтесь. — Вдова словно прочитала ее мысли. — Надеюсь, моих отпечатков на сейфе при этом не осталось… Видите ли, все было так внезапно… Когда мы с таксистом только вошли, я даже не успела снять перчаток… И это оказалось, как вы понимаете, кстати. Так что я могу быть откровенной с вами — вы все равно не сможете подтвердить мои слова.
— А что было потом?
— В раскрытом настежь сейфе, кроме денег, лежали еще пленки… Ну, те самые — из видеокамер, которые установил ваш сыщик у нас в квартире… В спальне — вот дурак! — и в холле у входной двери. Пытался меня подловить, подлец!
— Да не обижайтесь вы… Это у него профессиональное, — без особой надежды на успех попробовала все-таки обелить несчастного Ладушкина Аня. — Ничего личного, понимаете?
— И понимать ничего не хочу! Подлец, и все тут. И дурак к тому же! Достаточно вам сказать: на этих пленках ничего компрометирующего меня, разумеется, нет. А вот о том, что они существуют, я знала точно и с самого начала…
— Откуда?
— Вот уж неважно, дорогая… — отмахнулась вдова. — А что сами эти пленочки — хороший повод упрятать вашего Ладушкина лет на пятнадцать, я сразу поняла! И сейчас не сомневаюсь. Так что деньги из сейфа я взяла, а пленки оставила. Только и всего. Просто потому, что деньги мне были нужны, а эти дурацкие пленки — нет. Не нужны. Я не подставляла вашего Ладушкина. Ваш сыщик сам подставил себя. К тому же, повторяю, я совершенно не исключаю возможности, что моего Федора убил действительно он.
— Помилуйте…
— Ну, а насчет «пустяков», которые вы перечислили… элитная квартира, дача, сбережения… В том смысле, есть ли у меня мотив? Увы… И дураку понятно, что я первый на свете человек, который обязан был с мужа пылинки сдувать. Я более чем кто-либо была заинтересована в том, чтобы Федор Федорович жил и здравствовал.
— Вот как?
— Видите ли, Федор, даже когда ухаживал за мной, даже в пылу влюбленности, очевидно, не обольщался насчет моего «морального облика». Поэтому у нас, видите ли, брачный контракт. Убийственный для меня. Все «милые пустяки», которые вы перечислили — элитная квартира, дача, сбережения — наследуются его детьми от первого брака. Мне же — ничего.
— Сочувствую…
— А теперь убирайтесь! Я здорово сегодня от вас от всех устала! Сначала эти старушенции, старые жабы, со своими обвинениями, теперь вы — и туда же!
И Светловой не оставалось ничего другого, как согласиться с этим энергичным, как и все, что произносила и делала вдова, предложением.
Не торопясь, потихоньку, в соответствии со своим нынешним «интересным» положением, Анна дотрюхала до метро.
Итак… Светлова подводила итоги знакомства. Инара Оскаровна Хованская. В меру худощавая, гибкая брюнетка, одетая во что-то поблескивающее и совершенно равнодушная к родословной своего супруга, оказалась особой довольно откровенной. К чему бы это?
При всем при том у Светловой было ощущение, что, даже если кому-то и удастся ее схватить, — в руке останется ящерицын хвост… Ну, может быть, в лучшем случае лоскуток поблескивающий ткани от ее трехсотдолларового свитерка… А сама Инара Оскаровна уже шмыгнет в травку или под камешек — и была такова.
Словно в подтверждение этого наблюдения, дома Светлову ожидало новое послание от Ладушкина.
«Ум врожденных преступниц виден в том, что преступления их часто замечательно сложны. Причина этого отчасти их физическая слабость, отчасти возбужденная чтением романов фантазия. Во всяком случае, для приведения в исполнение их планов часто требуются далеко недюжинные умственные способности. Иногда они употребляют очень сложные приемы для разрешения достаточно простых задач, напоминая в этом отношении человека, который делает большой крюк, чтобы достигнуть близлежащего пункта.
Очевидно, что для создания таких планов нужна более или менее развитая фантазия… Такие запутанные комбинации придумываются там, где нельзя пустить в ход физическую силу за отсутствием ее.
Рядом с упорнейшим отрицанием собственной вины наблюдается подчас неожиданное добровольное стремление обличить себя. Дело сводится к потребности поболтать и поделиться с другими своей тайной, что характерно именно для женщин».
Светлова прочитала и чертыхнулась.
Было заметно, что там, в Париже, Гоша просто семимильными шагами постигал женскую преступную психологию.
Ладушкин, без всякого преувеличения, давил на мозги.
Вопрос в том, следует ли ей этому давлению поддаваться?
Дело в том, что, кроме «скользкости», Аню поразило еще и спокойствие Хованской по поводу ее алиби. Вдова даже не поинтересовалась, в чем, собственно, был изъян ее алиби…
В общем-то, совершенно неестественное в ее положении равнодушие. При том, что даже, как оказалось, в тихом болоте Дворянского союза вовсю курсируют сплетни о жене-отравительнице.
Она явно не водила Светлову за нос. Во всяком случае, отнюдь не тратила особенно много времени на то, чтобы доказать свою невиновность. А на пересуды-разговоры древних дворянских старушек ей было, судя по всему, глубоко наплевать. Ну а уж на заметки в газетах — тем более…
И это было, даже учитывая ее явно вздорный и в высшей степени строптивый характер, а также редкую неуправляемость, все-таки очень странно.
Ведь Инара Оскаровна, судя по всему, страшно эгоистична… Ей, конечно, наверное, многое в этой жизни по фигу, но никак ни ее собственное благополучие. Но при этом она так спокойна. Так неестественно спокойна, когда речь идет о ее алиби! А алиби-то и вправду так себе…
Докажи Ладушкин свою непричастность, и милиция мигом обратит свои взоры на веселую вдову. Что, собственно, такого уж непоколебимого в ее алиби?
Прилетела в Москву, вошла в квартиру, таксист поднялся вместе с ней… И обнаружила супруга. Депутат Хованский лежал бездыханным возле письменного стола… Снятая телефонная трубка так и осталась зажатой в руке… В трубке гудки.
Милиции удалось определить номер, с которого депутату позвонили…
В общем, из всех этих деталей, сообщенных Светловой капитаном Дубовиковым, проникшим по знакомству в «тайны следствия», вполне можно сделала вывод, что вся невиновность Инары, по сути дела, построена на приблизительном — ну, прикинули на глазок! — хронометраже. Посчитать минуты немного по-другому, и от ее алиби действительно ничего не останется.
Самолет с Хованской прилетел в Москву в девятнадцать тридцать, а приехала она домой — в половине одиннадцатого вечера. Объяснила милиции, что встретила знакомых в Шереметьеве — зашли выпить кофе. А потом уже она поехала домой.
А вот знакомые — что интересно! — не помнят точно — это-то милиционеры выяснили, — сколько времени они общались с Инарой Оскаровной за чашкой кофе: минут тридцать или, может быть, час?
Между тем она могла налегке, без багажа, поехать домой, зайти в квартиру, расцеловать ненавистного супруга — и, как была с дороги в шляпке и в перчатках! — мазнуть по трубке салфеткой, пропитанной этим самым «мгновенного действия» отравляющим веществом…
Ибо телефон звонит в квартире Хованских беспрестанно. Депутат мог взять трубку уже через несколько минут после того, как по ней провели ядовитой салфеткой.
А как она в свой дом могла войти незамеченной? Ну, парик или просто надвинутая на глаза новая, невиданная еще соседями шляпка, что угодно…
«Впрочем, надо этот момент еще прояснить: что там у них, консьержки или охрана…» — подумала Аня.
Затем Хованская могла вернуться в аэропорт — и далее все пошло в соответствии с ее словами. Она могла взять такси, багаж и снова вернуться домой к супругу… К супругу, который к тому времени уже лежал бездыханным.
Так все подозрительно кстати в ее показаниях: таксист-свидетель, разыгранное перед ним изумление…
В общем, достаточно повернуть дело таким образом — и все… От алиби вдовы останутся только рожки да ножки.
Пока милиция зла на удравшего Ладушкина, им не до Инары. Но если ситуацию изменить…
Вероятность, что Хованского убил Ладушкин, который, это следствию ясно, бывал в квартире Хованских и чьи «грациозные движения» запечатлела камера, ровно такая, как и то, что ядовитой салфеткой — волокна которой остались на трубке — воспользовалась безутешная вдова. Вот что получается при внимательном рассмотрении дела.
Все остальное от лукавого и построено только на том, что закон у нас что дышло… и милиция повернула его сейчас туда, куда у них и вышло. А вышло у них — против Ладушкина… Им, по обыкновению, лень шевелить мозгами, других забот хватает — поинтереснее…
Инара им Ладушкина подсунула, сдала с потрохами, они и рады — вцепились. Готовенький обвиняемый со всеми доказательствами — даже с пленочкой. Не надо суетиться… напрягаться на работе… это они всегда рады… одно слово, менты.
Однако повернись дело по-другому… Совсем Инара Оскаровна Хованская, получается, не застрахована от того, чтобы из свидетеля превратиться в подозреваемую. И конечно, вдова не может этого не понимать.
Тем не менее Хованская потрясающе спокойна и уверена в своей безнаказанности.
И это может означать только одно… Что у нее есть что-то еще. Какое-то безотказное стопроцентное доказательство того, что она, Инара Оскаровна, в этом деле ни при чем…
Как там она кричала этим дворянским бабушкам? «Да у меня есть такие доказательства, что вы и после смерти будете в гробу переворачиваться, вспоминая о том, что посмели меня оклеветать!» Кажется, так она сказала?
Стоп…
Есть пленка, доказывающая, что Гоша бывал в квартире Хованских и устанавливал там эти свои записывающие штучки… Так? Так! Пленка — это, безусловно, стопроцентное безотказное доказательство виновности… Или невиновности?
Есть пленка… Вот в чем дело… Есть еще одна пленка! У Инары Оскаровны Хованской есть еще одна пленка… Точно есть!
Никакие слова, никакие свидетели, никакие билеты на самолет не могут дать ей такой уверенности в своей неуязвимости… Только пленка.
Теперь становятся понятны слова Ладушкина «я словно боролся со своим отражением».
Как Инара Оскаровна сказала? «Поверьте, я знала своего мужа. Успех моей семейной жизни на том и основывался, что я всегда знала, что Федор сделает. И всегда — заметьте, всегда! — предупреждала его ход».
Вот что… Инара Оскаровна, оказывается, не дура… И она «знала своего мужа»… Два сапога пара. Она тоже наняла детектива! Еще до того, как Хованский обратился к Ладушкину. Превентивно. Чтобы ее детектив следил, не следит ли за ней детектив мужа… Вот такие вот нравы, вот такие вот отношения…
И, как всегда, Инара Оскаровна опередила своего мужа на один ход.
Да, скорее всего, именно так все оно и было. Ее детектив заменял отснятые пленки Ладушкина — своими.
И не все пленки Хованская оставила для милиционеров. Она оставила им лишь пленки Ладушкина, которые тот как отчет о «проделанной работе» сдавал депутату.
А последнюю пленочку, которая и зафиксировала самые последние события в квартире, накануне смерти депутата, — забрала.
Вот что она, оказывается, прикарманила… Не только деньги из сейфа! Но и эту последнюю пленку, вытащенную ею из камеры. Инара, как обычно, заменила ее другой, приготовленной для Ладушкина.
То, что бросало тень на Ладушкина, оставила, а то, что обеляло его, забрала.
Инара Оскаровна ведь злопамятна… И это была, по-видимому, ее месть Ладушкину. «А не выведывай маленькие женские тайны, сыщик-неудачник…»
Стало быть, есть такая пленка… И стало быть, что сверхважно, есть хронометраж!
Светлова грустно вздохнула, подытоживая свои умозаключения. Ей вообще теперь казалось, что в этом противостоянии — Хованская — Ладушкин — было все-таки довольно много личного.
Да, сначала, по-видимому, для Гоши это было обычной работой: следил, ловил… Как принято говорить: «ничего личного». Просто работа. А вот потом «личное», кажется, появилось…
Дело в том, что оба они, и Ладушкин и Хованская, представляли крайние точки зрения… И судьба позабавилась, столкнув этих двоих людей: словно пыталась выяснить, что же бывает, когда сходятся крайности?
То, что Ладушкин, не особо декларируя свои взгляды, как и полагается настоящему мачо, считал женщин «недочеловеками», не составляло для Светловой тайны…
Но дело все в том, что и Хованская, очевидно, отнюдь не причисляла мужчин к существам первого сорта… Возможно, даже и к второму сорту она их не причисляла.
Как всякая женщина, давно уже приобретшая привычку расчетливо использовать мужчин, она автоматически считала каждую повстречавшуюся ей новую «мужскую особь» глупее и слабее себя. Для нее это был своего рода спорт: отношения с мужчиной как способ переиграть сильный пол и доказать свое превосходство.
(В общем, не самая оригинальная точка зрения: «Все мужчины при ближайшем рассмотрении, разумеется, слабы и глупы… Весь их боевой вид лишь маскировка — внутри, под панцирем, они, как моллюски, маленькие, несчастные и слабые. Ну, что дураки, это само собой…» Светловой все чаще приходилось встречать женщин, рассуждающих именно так… В общем, чего только ни придумывают себе люди — каких только взглядов и убеждений! — чтобы не скучать.)