В конце траншеи она обнаружила людей с лицами как армейские ботинки. Их хромовые лица были стянуты шнурками, продетыми через глаза. Раскрытые рты зияли, как открытые голенища; увидев ее, они заговорили, пытаясь что-то сказать, но языки только хлопали, беспомощно болтаясь, как тряпки. Их руки были как толстые шнурки и не могли вытащить из нее нож. Один выдернул свою ногу из грязи, и она увидела, что верх его ботинка просто и естественно, без всякого разрыва переходит прямо в голую человеческую стопу. Это ее озадачило, она была уверена, что видела это раньше, только не могла вспомнить где; но тут ботиночный солдат поставил ногу обратно в грязь, прозвучал свисток. Ботиночные солдаты вместе со всеми подхватили свои ружья и приставили шаткие деревянные лесенки к стенке окопа. Она вылезла из траншеи и пошла назад к пригорку, на котором по кромке уступа белела зубьями вереница пней, оставшихся от срезанных снарядами деревьев.
Деревня по другую сторону холма была разрушена до основания, ни одного целого дома. Проваленные крыши, рухнувшие стены, сорванные окна и двери, изрытая воронками дорога. На центральной площади она увидела собравшихся людей, они стояли лицом к центру площади, где сверкал красный огонь.
Она пошла по широким, изрытым воронками улицам к площади, поравнялась с толпящимися людьми. Она попыталась знаками попросить их о помощи, но они не обращали на нее внимания.
Чтобы пройти окраины, потребовалось много времени; толпа молчаливых оборванных людей становилась все гуще и гуще, и ей приходилось пробивать сквозь них себе дорогу, что было очень трудно, так как она по-прежнему придерживала нож. В отдалении она слышала рокочущий звук. Люди выглядели изможденными, в глазах сквозила пустота, некоторые, когда она их отталкивала, падали.
Рокочущий звук был густым и тяжелым, как шум гигантского, медленно падающего водопада. Люди вокруг нее падали наземь от малейшего прикосновения, хотя она старалась дотрагиваться до них очень осторожно. Она хотела извиниться. Теперь впереди она могла различить на фоне алого неба силуэт огромного фонтана. Толпа вокруг становилась все гуще, она проталкивалась сквозь нее, и люди валились, задевая соседей, те тоже валились и тоже задевали других, которые валились вслед за ними, увлекая за собой следующих. Волна падающих людей пробежала, как рябь по пруду, посбивав всех, кроме нее, пока она не осталась единственным стоящим человеком, и перед ней был фонтан, огромный, а за ним лежало озеро.
Фонтан был многоярусный, как свадебный торт. Он извергал кровь; кровь с ревом вырывалась вверх и опадала, дымясь в холодном вечернем воздухе. Увидев это, она, с залепленным ртом, упала на колени, чуть не задохнувшись от запаха. Поток крови каскадами сбегал к внутреннему морю, раскинувшемуся за городом. Она встала и, перешагивая через людей, побрела, спускаясь по ступенькам, вдоль быстрого потока, пока не оказалась на берегу озера, где красные волны заплескались у ее ног.
Она выдернула нож и забросила его в озеро. Никакой крови не появилось из раны, однако нож, ударившись о поверхность, поднял брызги, которые попали ей на лицо и ноги, а некоторые попали на то место, откуда был выдернут нож, и тонкая струйка потекла от нее к озеру, струйка стала шириться и пульсировать, и тогда кровь, вместо того чтобы вытекать, стала втекать в нее обратно из озера, словно кто-то отвернул кран.
Пытаясь остановить кровь, она стала бить по струе ладонями, но кровь обжигала, ломала ей пальцы; она упала навзничь, поток, теперь уже толщиной с руку, наполнял ее, раздувал ее, душил, забивал рот. Она воздела искалеченные руки к темным облакам и попыталась закричать, и небо над ней озарилось пламенем; озеро содрогнулось. Небо снова стало темным. Наконец ее сомкнутые губы открылись, и она закричала что было силы, и все небо осветилось, как будто вспыхнули облака. Озеро судорожно содрогнулось и смыло – почти сломало – поток, который их соединял. Она втянула воздух сквозь израненные губы, чтобы закричать во всю мощь самого озера, а небо над ней в это время дрожало, сверкая и искрясь, на грани взрыва, готовое по малейшему знаку вспыхнуть и взорваться пламенем.
Она проснулась на полу. Кругом стояла тьма, жесткая палуба была холодна. В голой стальной оболочке каюты дыхание звучало громко и прерывисто, но это было ее собственное дыхание, издаваемое носом. Губы по-прежнему были заклеены лентой. Она села, стараясь облегчить боль в плечах, дыхание постепенно выровнялось.
Было поздно. Она не знала точно, сколько времени проспала – вероятно, несколько часов, значит, сейчас, наверное, уже рассвело, а может быть, настал день.
Она была привязана к металлическому станку, ее руки были прикручены к ножкам пластиковой лентой. Как только она окончательно проснулась, появилась боль; ее спина так долго находилась в одном и том же положении, что казалось, ее пришили к палубе, плечи ныли, руки и запястья занемели, места на груди, которые они прижигали сигаретами, горели так, будто раскаленные угли до сих пор были там и с шипением прожигали ее плоть. Между ног было не так плохо, как она ожидала. Сукре был маленьким, а остальные добавили свою смазку в меру сил каждого. Боль не так уж много и значила; главным было чувство, что ею пользовались, не относились к ней как к человеческому существу, а рассматривали скорее как теплый скользкий контейнер, взятый для общего пользования: смотри, что я сделал; я сделал это, хотя она этого и не хотела.
Вокруг нее гудело судно. Она ничего не могла разглядеть. Свет в коридоре между кладовками и машинным отделением «Надии» был, очевидно, тоже выключен. Она попыталась вспомнить, как выглядел отсек, когда они ее сюда привели, но не сумела. Во-первых, слишком сложно: здесь все было набито разными механизмами, токарными и сверлильными станками, всякими верстаками с тисками и инструментами. В принципе, идеальное место для побега, но она не знала, с чего начать.
Она стала вслепую шарить вокруг, насколько доставали пальцы.
И остановилась.
Задняя кромка угольника, образующего ножку верстака, к которому ее привязали, была с зазубринами. Кромка больно оцарапала ей пальцы. На пальцах выступила кровь, они сразу стали липкими и скользкими. Тогда она подалась вперед и начала быстро двигать запястьями вверх-вниз, потом остановилась и проверила внутреннюю поверхность ленты в том месте, где та терлась о металл. На ощупь материал был лохматым. Она приложила его туда же и начала перетирать так сильно и быстро, как только могла.
Она явственно слышала, как лопаются отдельные волокна, а через некоторое время почувствовала и запах; это было хорошим знаком.
Она уже почти освободилась, когда послышались шаги и в коридоре зажегся свет. На секунду она остановилась, но затем с еще большим рвением возобновила свое занятие. Шаги прогремели по металлу и остановились около двери. Она водила руками вверх и вниз, прижавшись спиной к противоположной ножке, чтобы усилить давление веревки на металлический угольник.
Дверь открылась в тот миг, когда веревка лопнула.
Глава 10
ДИСПАШЕР[55]
Свет залил помещение. Она метнулась налево, за другой верстак. Но было поздно, она знала, что опоздала. Было слишком светло, и ее не могли не заметить.
Она ожидала, что вошедший закричит на нее, но крика не последовало. Послышался как будто смешок, затем шорох, словно кто-то шарил рукой по железной переборке. Там что-то брякнуло. Вошедший заговорил по-испански, но она не могла разобрать слов. Она осторожно выглянула над верстаком. Разорванная белая петля пластиковой веревки, которой она была привязана к верстаку, лежала рядом с ножкой; ситуация была достаточно очевидной, но боевик на нее не отреагировал. Продолжая шарить по обшивке около двери, он выругался – ищет и никак не может найти выключатель.
Она догадалась, что ее глаза за прошедшие часы привыкли к темноте, а его зрение все еще настроено на яркий свет люминесцентных ламп, которые горели в коридоре и остальных помещениях судна. Она огляделась в поисках какого-нибудь оружия, но ни на верстаке, за которым пряталась, и нигде поблизости не видно было ничего подходящего. Пригодился бы гаечный ключ, большая отвертка, обрезок металлического угольника; здесь должны лежать десятки вещей, которыми она могла бы воспользоваться, но она не видела ни одной. В отчаянии она осматривалась по сторонам, а боевик между тем сказал что-то еще и шагнул от порога в середину мастерской. Она еще раз приподняла голову, в надежде, что все-таки увидит на верстаке что-то, чего не заметила раньше. Вошедший курил; она видела, как мерцающий красный кончик сигареты переместился изо рта в руку.
– Сеньорита…
Вдруг сзади она краем глаза углядела что-то длинное, тонкое и блестящее – штабель железных прутьев. Она потянулась туда и схватила что попадется. Боевик в это время наткнулся в полумраке на какое-то препятствие и выругался.
Ощущение было, точно она держит руку скелета: две тонкие трубки, одна близко к другой, холодные, как кость, ни дать ни взять – локтевая и лучевая кости. Проведя по ним ладонью, она почувствовала на конце утолщение, напоминающее холодный медный сустав. Только тогда она сообразила, что держит в руках. До ее ушей донесся звук, как будто человек потер сквозь одежду ушибленное место, затем он снова позвал:
– Сеньорита?
Впереди него плясал разгоревшийся ярче красный огонек сигареты. Свет из коридора блеснул на стволе автомата.
Проведя рукой по металлическим трубкам, она нащупала два шланга. Шланги, свернутые в бухту, тянулись к баллонам. Баллоны стояли справа, но их заслоняла тень открытой двери.
Хисако все еще оставалась за верстаком. Ее пальцы скользнули по трубкам. Она видела, как Брукман пользовался этим устройством, даже Филипп. Нашла краны и отвернула. Струя вырвавшегося газа зашипела, как целый клубок потревоженных змей. На секунду боевик замер в нерешительности, затем повернулся и шагнул в ее сторону.
– Эй?.. – произнес он.
Мерцающий кончик сигареты приближался, покачиваясь, словно занесенный меч.
Когда он приблизился настолько, что струя горючего газа, отразившись от него, пахнула в ее сторону, вызывая головокружение, она ринулась вперед, держа перед собой кислородно-ацетиленовый факел.
От зажженной сигареты газ вспыхнул, раздался хлопок, и в лицо боевику неожиданно вылетел клубок ярко-желтого пламени. Огонь охватил его волосы, и она увидела лицо боевика с разинутым ртом и зажмуренными глазами в тот миг, когда его брови с шипением вспыхнули и обуглились под голубым пламенем. Его пылающие волосы осветили засунутый под левый погон берет, две пристегнутые к груди гранаты, висящий на правом плече «калашников» и пояс с маслянисто-черной кобурой на левом боку. Тут он, с трескучим, сыплющим искрами костром на голове, ярко осветившим всю мастерскую, вздохнул и хорошенько набрал в грудь воздуха, чтобы закричать.
Света от него было столько, что она увидела в каком-то метре от себя висящий на крюке массивный гаечный ключ. Она стремительно шагнула, схватила его со стены и вскинула над головой. Зарождающийся крик не успел прозвучать, боевик не успел сдвинуться с места, выроненная изо рта сигарета не долетела еще до палубы, когда разинутая пасть разводного ключа погрузилась в его череп, и боевик рухнул на палубу, как будто с размаху бросился на пол. Еще миг над его волосами плясали желтые и голубые язычки пламени, потом с шипением погасли, оставив побуревший обугленный череп. Запахло дымом, она закашлялась и только тут медленно отлепила со рта изоленту.
Последний язычок пламени, неторопливо слизывавший кудрявые пряди около левого уха боевика, погас, залитый черной струей крови, текущей оттуда, куда вломилась круглая головка ключа.
Она смотрела. Подумала: «И что же я чувствую?»
Холод, решила она. Как холодно! Она перевернула ногой безжизненное тело, сдернула с его плеча автомат и проверила, снят ли «калашников» с предохранителя. Из-за открытой двери не доносилось ни звука. Выждав несколько секунд, она положила на пол автомат и нагнулась, чтобы снять с боевика форму. Но, не успев дотронуться, остановилась. Выпрямившись, она подняла гаечный ключ, изо всей силы ударила лежащего по лбу и только тогда начала его раздевать.
Снимая с него одежду, она тихонько насвистывала марш Сузы.
Она не собиралась переодеться в боевика, ей просто опротивела разодранная, испачканная юката. Хотелось снова быть одетой.
Оторвав от юкаты несколько сравнительно чистых лоскутков, она кое-как вытерла на себе грязь, а одну узкую ленточку обвязала вокруг головы, чтобы волосы не лезли на глаза. Боевик оказался не намного крупнее ее, и его форма вполне подошла ей по размеру. Он был одним из тех, кто насиловал ее, тот, который кусал ее за ухо. Она пощупала мочку уха; ухо все еще было распухшим и покрыто запекшейся кровью.
В свете, просачивающемся из коридора, она обследовала гранату. Она даже прижала маленький блестящий рычажок и выдернула чеку, рассмотрела ее, затем вставила обратно и с щелчком отпустила рычажок. Она попыталась припомнить, сколько времени прошло между тем, как Сукре бросил гранату в круг людей, и тем моментом, когда прогремел взрыв. Чуть больше пяти секунд, решила она.
С «калашниковым» было проще. Она осмотрела его: предохранитель, автоматический огонь, полуавтоматический. Вставленный магазин был полон патронов, а на поясе висело два запасных. Пистолет оказался кольтом, как у Дендриджа, предохранитель – простой рычажок, вкл./выкл. На поясе у боевика висел длинный охотничий нож, она забрала и его тоже. В одном из нагрудных карманов лежали зажигалка и пачка «мальборо». Сигареты она выбросила. Поискала рацию, но рации у него не было.
Уже в дверях она вспомнила про часы и вернулась за ними. Маленькие «касио» показывали 6:04.
Она уставилась на циферблат. Не может быть, чтобы прошло так много времени. Неужели уже следующее утро? Она постучала по индикатору. 6:04.
Сбоку стояла маленькая буковка «р» – р 6:04.
Вечер. День еще не кончился. Невозможно поверить! Она думала, что проспала несколько часов. Тряхнула головой и сунула часы в карман брюк.
Свет в коридоре показался ей очень ярким. Но в машинном отделении было еще светлей, здесь громко гудели машины, пахло маслом и электричеством. И ни одного человека.
Она прошла по решетке узкого мостика между главными двигателями к вспомогательному двигателю и гудящему дизель-генератору. Поднимаясь по трапу на главную палубу, она чувствовала себя незащищенной, как открытая мишень, но все обошлось.
Вечерний воздух еще хранил дневное тепло. С запада, на самом краю неба, виднелось единственное пятнышко красного света, а поверху через весь небосвод тянулся покров сплошной тьмы, безлунной и беззвездной. Сгустившийся мрак, чернее ночи. Она решила, что часы не ошиблись, это ее подвело чувство времени. Ощущая, как восточный ветерок овевает ее лицо и руки, она немного постояла, выжидая, когда тучи сомкнутся и закроют последний красный просвет, через который проглядывало солнце, и все вокруг окончательно погрузится во тьму.
На палубе было непривычно темно. Они отключили большинство прожекторов или просто не подумали их включить. Она скользила вдоль надстройки, мимо темных иллюминаторов, направляясь к носу. Что делать, она не знала. Она вырядилась солдатом, но до настоящего солдата ей было далеко. Настоящий солдат остался лежать в мастерской, и они скоро пойдут его искать, так что лучше, наверное, отказаться от этой затеи, сбросить солдатскую форму, прыгнуть в воду и уплыть; она хорошо плавает, и до берега недалеко…
Она подошла к носовому концу надстройки. Сверху струился свет. Но это не были топовые прожектора; в темноте свет казался очень ярким, а на самом деле это просто светились окна мостика. Они не позаботились о том, чтобы включить ночное красное освещение, позволяющее различать предметы в окружающей темноте, может быть, они об этом просто не знали. Держась в тени, она прошла на нос, к самому форштевню. В темноте забелели щепки. Она обернулась и посмотрела вверх на окна мостика. Они все были ярко освещены. Внутри никого. Она повернула обратно и нырнула в тень.