Глава шестнадцатая
Джоуды и Уилсоны пробирались на Запад одной семьей. Эл-Рено и Бриджпорт, Клинтон, Элк-Сити, Сэйр и Тексола. Тут проходила граница, и Оклахома осталась позади. И в этот день, как и в предыдущие, обе машины пробирались все дальше и дальше через Техас, Шемрок и Элленрид, Грум и Ярнелл. К вечеру проехали Амарильо — на дорогу ушел весь день — и в сумерках сделали привал. Все устали, пропылились насквозь, изнемогли на солнцепеке. У бабки начались судороги от жары, и она совсем ослабела.
Как только наступила темнота, Эл выломал где-то кол из ограды и сделал на грузовике перекладину для брезента. В этот вечер на ужин у них были только лепешки, оставшиеся от завтрака, сухие и холодные. Они повалились на матрацы и заснули не раздеваясь. Уилсоны даже не стали разбивать палатку.
Спасаясь бегством, Джоуды и Уилсоны проезжали по техасскому выступу — по холмистой серой земле, испещренной рубцами прежних наводнений. Спасаясь бегством из Оклахомы, они попали в Техас. Черепахи пробирались сквозь пыль, солнце палило землю, и по вечерам небо остывало, но зной исходил от самой земли.
Это бегство продолжалось два дня, и на третий день дорога победила — обе семьи начали приспосабливаться к ней; шоссе стало их домом, движение — средством, которым они выражали себя вовне. Мало-помалу появилась привычка к этой новой жизни. Первыми приспособились Руфь и Уинфилд, потом Эл, потом Конни и Роза Сарона и наконец — взрослые. Земля, по которой они ехали, вздымалась холмами, похожими на застывшие волны. Уилдорадо, и Вега, и Бойси, и Гленрио. Тут кончался Техас. Нью-Мексико и горы. Впереди, высоко взмыв в небо, стояли горы. Колеса обеих машин поскрипывали, двигатели были перегреты, из радиаторов бил пар. Они добрались до Пекос-Ривер и пересекли ее у Санта-Росы. И проехали еще двадцать миль.
Эл Джоуд вел легковую машину, рядом с ним сидела мать, а возле нее Роза Сарона. Впереди тащился грузовик. Раскаленный воздух ходил волнами над землей, и горы вдали дрожали от зноя. Эл сидел сгорбившись и правил машиной, свободно держа руку на штурвале руля; его серая шляпа была лихо сдвинута набекрень и почти прикрывала ему один глаз; время от времени он поворачивал голову влево и сплевывал на дорогу.
Мать рядом с ним всеми способами старалась противостоять усталости. Она сидела откинувшись назад, сложив руки на коленях, и ее тело и голова покачивались в такт движению машины. Она щурила глаза, всматриваясь в горы. Роза Сарона сопротивлялась толчкам, упираясь ногами в пол, положив правый локоть на оконную раму кабины. В ее круглом лице чувствовалось напряжение, а голова резко подергивалась, потому что шейные мускулы тоже были напряжены. Она старалась сидеть так, чтобы ее тело, как непроницаемый сосуд, охраняло плод от толчков. Она посмотрела на мать.
— Ма…
Взгляд у матери ожил, и она сосредоточила внимание на Розе Сарона. Ее глаза скользнули по напряженному, усталому лицу дочери, и она улыбнулась.
— Ма, — повторила Роза Сарона, — когда мы туда приедем, вы все пойдете на сбор фруктов и будете жить там?
Мать улыбнулась чуть иронически.
— Мы еще туда не приехали, — сказала она. — Кто знает, как там будет? Поживем — увидим.
— Мы с Конни больше не хотим жить на ферме, — сказала Роза Сарона. — У нас уже все решено.
По лицу матери пробежало беспокойство.
— Разве вы не хотите остаться с нами… в семье? — спросила она.
— Мы с Конни все обсудили. Ма, мы хотим жить в городе! — Роза Сарона говорила взволнованно. — Конни подыщет себе работу в мастерской или на фабрике. А дома он будет учиться, пройдет какой-нибудь курс — радио, например, а когда выучится, может, откроет свою мастерскую. Мы будем ходить в кино. И Конни говорит, что позовет доктора, когда мне придет время рожать, говорит: смотря по обстоятельствам, может, и в больницу тебя положим. И у нас будет своя машина, маленькая, недорогая. А когда он кончит учиться… знаешь, он уже вырезал бланк из журнала «Любовные приключения» и выпишет программу, потому что это высылается бесплатно. Там так и сказано. Я сама видела. А если пройдешь весь курс радио, так тебя даже на место устраивают. Хорошая, чистая работа, и есть на что надеяться впереди. И мы будем жить в городе, будем часто ходить в кино, а я… а я куплю электрический утюг и новое приданое для ребенка. Конни говорит — приданое купим все новое, беленькое… Ты видела в прейскурантах, какое есть детское приданое? Может, первое время, пока Конни будет учиться дома, нам будет нелегко, но… но когда я рожу, тогда, может, он уже кончит, и мы подыщем себе квартирку… совсем маленькую. Нам ничего особенно не нужно; только бы ребенку было хорошо… — Лицо у нее разгорелось от волнения. — Знаешь, о чем я еще думала? Может… может, нам всем лучше устроиться в городе? Конни откроет свою мастерскую… Эл будет у него работать.
Мать не отрывала глаз от ее раскрасневшегося лица. Мать следила, как растет этот воздушный замок.
— Нам бы не хотелось отпускать вас, — сказала она. — Нехорошо ломать семью.
Эл фыркнул:
— Чтоб я работал на Конни? Может, Конни на меня поработает? Дурак. Думает, кроме него, никто не может учиться по вечерам.
И мать вдруг поняла, что все это мечты. Она снова перевела взгляд на дорогу и села посвободнее, но усмешка так и осталась у нее в глазах.
— Как там бабка себя чувствует сегодня? — сказала она.
Руки Эла крепче сжали штурвал. В двигателе послышались стуки. Он прибавил газа, и стуки усилились. Он переставил зажигание на более позднее и прислушался, потом снова прибавил газа и снова прислушался. Стук перешел в металлическое лязганье. Эл дал гудок и съехал на край шоссе. Грузовик впереди остановился и, не разворачиваясь, медленно пошел назад. Мимо них на Запад промчались три машины, и каждая дала сигнал, а шофер последней высунулся из окна и крикнул:
— Где останавливаешься, дьявол!
Том подвел грузовик совсем близко, вылез и пошел к легковой машине. Сидевшие на верху грузовика смотрели на них вниз. Эл опять переставил зажигание и прислушался к работавшему вхолостую мотору. Том спросил:
— Ну, что у тебя случилось?
Эл дал газ.
— Послушай. — Лязганье стало еще сильнее.
Том прислушался.
— Поставь раннее. — Он открыл капот внутрь. — Теперь дай газ. — Он снова прислушался и закрыл капот. — Да, кажется, так и есть, Эл.
— Шатунный подшипник?
— По звуку похоже.
— Я масла не жалею, — уныло сказал Эл.
— Значит, не доходило. Пересохло все к чертовой матери. Ничего не поделаешь, надо менять. Ладно, я проеду немного вперед, подыщу ровное место для стоянки. А ты потише трогай. Как бы совсем не исковеркать.
Уилсон спросил:
— Плохо дело?
— Да, неважно, — ответил Том и, вернувшись к грузовику, медленно повел его вперед.
Эл продолжал свое:
— Не знаю, что такое приключилось. Я масла не жалел. — Вина была его, он знал это. Он сам чувствовал, что опростоволосился.
Мать сказала:
— Ты не виноват. Ты все делал, как нужно. — И потом робко спросила: — Трудно будет починить?
— Да ведь пока до него доберешься. Надо менять или заливать баббитом. — Он глубоко вздохнул. — Хорошо, Том здесь. Мне не приходилось менять подшипники. Может, Том умеет.
Впереди у дороги стоял громадный рекламный щит, отбрасывающий длинную тень. Том свернул с шоссе, переехал неглубокую придорожную канавку и остановил грузовик в тени. Он вылез из кабины, дожидаясь, когда подъедет Эл.
— Легче, легче, — крикнул он. — Не гони, а то еще рессору поломаешь.
Эл покраснел от злости и заглушил мотор.
— Иди ты к черту! — крикнул он. — Я, что ли, пережег подшипник? Тоже — говорит: «Еще рессору поломаешь!»
Том усмехнулся.
— А ты не кипятись. Я не в укор тебе. Только через канаву полегче.
Эл ворчал, осторожно переезжая канаву.
— Еще вобьешь кому-нибудь в голову, что это я виноват. — Двигатель грохотал вовсю. Эл въехал в тень и выключил его.
Том откинул капот.
— Пока не остынет, нельзя начинать.
Остальные вылезли из машин и сбились в кучку около «доджа».
Отец спросил:
— Серьезная поломка? — и присел на корточки.
Том повернулся к Элу.
— Тебе приходилось менять подшипники?
— Нет, — ответил Эл. — Никогда не приходилось. Картер снимал.
— Надо снять картер, раздобыть новый подшипник, расточить его, вставить и подтянуть. Целый день провозимся. Придется съездить назад в Санта-Росу, там купим. До Альбукерка миль семьдесят пять, не меньше… А черт! Завтра воскресенье. Завтра ничего не достанешь.
Все стояли молча. Руфь протиснулась к самой машине и заглянула внутрь, надеясь увидеть сломанную часть. Том продолжал вполголоса:
— Завтра воскресенье. В понедельник купим, а починку закончим, пожалуй, не раньше вторника. Без инструментов будет трудновато. Н-да, повозимся.
По земле пронеслась тень коршуна, и все подняли голову, глядя на парившую в небе темную птицу.
Отец сказал:
— Чего я больше всего боюсь — это как бы нам не застрять посреди дороги без денег. И есть всем надо, и бензин надо покупать, и масло. Деньги выйдут, тогда просто не знаю, что и делать.
Уилсон сказал:
— Моя вина. Мало я возился с этой рухлядью? Вы уж и так для нас много сделали. Перекладывайте свои вещи и поезжайте дальше. Мы с Сэйри останемся, что-нибудь придумаем. Мы не хотим вас задерживать.
Отец медленно проговорил:
— Нет, так не годится. Мы с вами почти породнились. Дед умер в вашей палатке.
Сэйри устало ответила:
— Вам с нами одно беспокойство, одно беспокойство.
Том неторопливо свернул папиросу, осмотрел ее со всех сторон и закурил. Потом снял свою потрепанную кепку и вытер ею лоб.
— Я вот что придумал, — сказал он. — Может, это вам не понравится, но дело вот какое: чем скорее вы доберетесь до Калифорнии, тем скорее и деньги будут. У этой машины ход раза в два лучше, чем у грузовика. Я предлагаю переложить часть вещей на грузовик, вы все в нем разместитесь, кроме меня и проповедника, и поедете дальше. А мы с Кэйси останемся здесь, починим машину и догоним вас, будем ехать день и ночь. А не догоним, не страшно, по крайней мере, вы уж станете на работу. В случае приключится что-нибудь, сворачивайте с дороги и ждите, а если все обойдется — доедете до места, найдете работу и с деньгами обернетесь. Кэйси мне поможет, мы живо вас догоним.
Все призадумались. Дядя Джон опустился на корточки рядом с отцом.
Эл спросил:
— А моя помощь тебе не нужна?
— Ты же сам говоришь, что никогда не менял подшипников.
— Это верно, — согласился Эл. — Тут надо крепкую спину иметь, больше ничего. А может, проповедник не захочет остаться.
— Ну, не он, так кто-нибудь другой. Мне все равно, — сказал Том.
Отец поскреб сухую землю указательным пальцем.
— По-моему, Том правильно говорит, — сказал он. — Всем здесь оставаться нет никакого смысла. До темноты можно сделать еще миль пятьдесят, а то и все сто.
Мать спросила встревоженным голосом:
— А как вы нас разыщете?
— Дорога-то одна, — ответил Том. — Шестьдесят шестым до самого конца — до Бейкерсфилда. Я смотрел по карте. Прямо туда и приедете.
— А если свернем в сторону — в самой Калифорнии?
— Ты не беспокойся, — сказал Том. — Разыщем как-нибудь. Калифорния — это тебе не весь белый свет.
— На карте она большая, — сказала мать.
Отец обратился за советом к дяде Джону:
— По-твоему, — сто?ит?
— Сто?ит, — ответил Джон.
— Мистер Уилсон, машина ваша. Вы не будете противиться, если сын починит ее, а потом догонит нас?
— Конечно, не буду, — ответил Уилсон. — Вы нам стольким помогли. Пожалуйста! Пусть он так и делает, как решил.
— Если мы вас не скоро догоним, вы успеете устроиться на работу и денег немного скопите, — сказал Том. А что будет, если все останутся здесь? Воды поблизости нет, машину вашу с места не сдвинешь. Теперь прикинем по-другому: вы все доедете до места и получите работу. Значит, деньги будут, а может, и домик себе подыщете. Кэйси, ты как? Останешься со мной, поможешь?
— Как вам лучше, так я и сделаю, — ответил Кэйси. — Вы взяли меня с собой, везете в своей машине. Решайте сами, я на все согласен.
— Если останешься, так будешь у меня валяться на спине, все лицо перемажешь маслом, — сказал Том.
— Что ж, пожалуйста.
Отец сказал:
— Ну, если решили, так давайте двигаться. До привала, может, еще сотню миль выжмем.
Мать стала перед ними.
— Я не поеду.
— То есть как так не поедешь? Тебе нельзя оставаться. У тебя вся семья на руках. — Отец не ожидал такого бунта.
Мать подошла к легковой машине и, просунув руку в дверцу заднего сиденья, пошарила по полу. Она вытащила оттуда домкрат и выпрямилась, легко раскачивая его из стороны в сторону.
— Я не поеду, — сказала она.
— Нет, поедешь. Мы так решили.
Но губы матери были твердо сжаты. Она тихо проговорила:
— Меня только силой отсюда увезешь. — Она медленно раскачивала домкрат. — Смотри, отец, сраму не оберешься. Бить себя я не позволю, плакать, молить не стану. Я тебе сдачи дам. Сладишь ли ты со мной? А если сладишь, вот клянусь тебе богом, я свое выжду. Повернешься ко мне спиной или сядешь на землю, а я тебя сзади ведром. Клянусь господом богом, не вру!
Отец беспомощно огляделся по сторонам.
— Вот расхрабрилась! — оказал он. — Никогда с ней этого раньше не было.
Руфь визгливо захохотала.
Домкрат кровожадно покачивался в руке матери.
— Ну, подходи, — сказала она. — Ты уже все решил. Подходи, бей. Попробуй, что получится. Я не поеду, а если увезешь силой, так не знать тебе больше покоя. Я долго буду ждать, но своего дождусь: ты уснешь, закроешь глаза, а я тебя поленом.
— Вот расхрабрилась-то! — пробормотал отец. — И уж годы как будто не те.
Остальные следили со стороны за этим бунтом. Они следили за отцом, ожидая, что он вот-вот придет в ярость. Они следили за его руками, которые должны были вот-вот сжаться в кулаки. Но отец не рассердился, его руки висели вдоль туловища. И тогда все поняли, что мать победила. И мать сама поняла это.
Том сказал:
— Ма! И какая тебя муха укусила? Для чего ты все это затеяла? Что с тобой такое? Испугалась, что ли?
Лицо матери смягчилось, но глаза у нее все еще сверкали гневом.
— Решить-то вы решили, а как следует не подумали, — сказала она. — Что у нас осталось в жизни? Только мы сами, больше ничего. Только семья и осталась. Не успели сдвинуться с места, дед первый ноги протянул. А теперь вы же сами хотите разбить семью…
Том воскликнул:
— Ма! Да мы вас догоним. Мы не долго здесь задержимся.
Мать мотнула домкратом.
— А что, если мы сделаем привал, а вы проедете мимо? Что, если мы доберемся туда и не будем знать, где оставить о себе весточку, и вы не будете знать, где о нас спрашивать? — Она помолчала. — Мы еще хватим горя в дороге. Бабка совсем плохая. Того и гляди пойдет за дедом. Она устала, сил у нее больше нет. Дорога у нас длинная, мы еще хватим горя.
Дядя Джон сказал:
— Да ведь там можно заработать. Успели бы скопить немного, пока другие не приехали.
Взгляды всех снова устремились к матери. Теперь она была главарем. Она взяла власть в свои руки.
— Эти деньги добра не принесут, — сказала она. — У нас только и осталось что семья. Когда волки нападают на стадо, коровы держатся кучкой. Мне ничего не страшно, пока мы все вместе, — все, кто еще жив, а разбивать семью я не позволю. С нами Уилсоны и проповедник. Если они захотят уехать, я ничего не скажу, а если мои отобьются друг от друга, тогда… вот он, домкрат, меня не удержите. — Тон у нее был холодный и решительный.
Том сказал умиротворяюще:
— Здесь нам нельзя оставаться, ма. Воды нет. И тени нет. Бабку надо положить в тени.
— Хорошо, — сказала мать. — Мы поедем дальше. Остановимся там, где будет тень и вода. Грузовик вернется и отвезет тебя в город. Купишь там все, что нужно, и приедешь обратно. Не плестись же пешком по такой жаре. Да я тебя одного и не пущу — вдруг арестуют, а заступиться будет некому.