– Дорогая, дорогая моя Бесси! – сказал он, как будто она была шестимесячный ребенок.
Моя сестра не отвечала ни слова.
– Вы не сердитесь на меня?
Как будто было из-за чего сердиться! Верно он думал, что такой старой девице понравится, что с нею обращаются, как с маленьким ребенком. Но потом он наговорил такую кучу сладких слов, точно Бесс представляла из себя целую кондитерскую. Никогда не слышал ничего подобного. Я подумал: «Мистер Уилкинс, если бы она таскала тебя за уши так, как меня, ты бы не назвал ее голубкой или ангелом».
Эти девочки, которые угощают своих маленьких братьев пинками и дают им тумака, никогда не злятся, когда напроказят большие мальчики; это уж я заметил, но решил, что лучше не скажу ему этого, пусть он ее берет, если уж он такой дурак.
– Торговля мануфактурой идет теперь хорошо, – сказал он после того, как более двенадцати раз назвал ее ангелом, – и я думаю, мы можем сыграть свадьбу под Новый год.
Тогда Бесс сказала:
– Я никогда не одобряла долгих помолвок, Чарльз, и если вы думаете о Новом годе, то я постараюсь приготовиться к этому времени.
Потом они одну или две минуты не говорили ничего, и я услышал какое-то щебетанье. Может быть, это заскрипело колесо. Я так думаю. Колени мои так болели, что и не могу сказать. Я так прозяб и так проголодался, а мои локти были так стиснуты, что я решил испугать мистера Уилкинса, чтобы он соскочил с экипажа.
– Под сиденьем что-то есть, – сказала Бесс. – О, Чарльз, должно быть, это собака!
– Не бойтесь, – сказал он, – я собственной жизнью готов вас защ… Ай, ай, что бы это могло быть?
– О, остановите лошадь, дайте мне слезть! – закричала Бесс.
– Я сейчас посмотрю, что это такое, – сказал мистер Уилкинс.
Он пощупал под сиденьем. Его рука коснулась моих волос. Я укусил его за руку, чтобы он подумал, что это собака.
– Это собака! – закричал он. – Бешеная собака! Она укусила меня! О-о, теперь я сойду с ума!
С этими словами он выскочил с экипажа и оставил в нем сестру одну (это доказывает, как сильно он ее любил).
«Теперь как раз время для потехи, – подумал я. – Он не сядет больше в шарабан. Я испугаю лошадь, она понесется вместе со мной и с Бесс, а потом я вылезу и остановлю ее».
Я зажег спичку, поднес ее к ракете для фейерверка, которую захватил с собой, и бросил под ноги лошади: та поскакала, как черт.
Ракета была славная – пш-цш-пш-цш-кррррр – крах! Бум! Бум!
Бабушка Джонни в молодости
Я особенно люблю торты. Моя сестра Бесс так гордится тем, что отказала мистеру Вилькинсу, который не был у нас с тех пор, как ускакала лошадь, и тем, что вместо него заполучила мистера Дженнингса, что с нею почти слова нельзя сказать. Наша милая Лили приехала вчера, чтобы быть завтра с нами. Она спросила, все ли я еще такой шалун, каким был раньше, потому что ей хотелось бы взять меня к себе на недельку. Мне бы очень, очень хотелось к ней.
Зачем они все говорят, что я негодный мальчишка? У всех нас есть свои недостатки. И у меня они есть. Разве можно сказать, что я плохой мальчик, потому что не знал, что нюхательный табак испортит паштет, или что мисс Бакстер зашипит, как колесо в фейерверке, потому что не смешает своих порошков, прежде чем их проглотить? Каждому человеку приходится о многих вещах узнать только по собственному горькому опыту.
Лили говорит, что я поеду с нею, если даже разобью все безделушки, которые она привезла с собою; она всегда была добрым малым, она знает, что у маленьких мальчиков тоже бывают неудачные дни, как у больших.
Милый дневник, на твоих страницах я торжественно обещаю вести себя завтра как можно лучше, чтобы ехать к Лили. Один день должен пройти для меня спокойно и мирно. Я не запачкаю своего платья и буду так приличен, как только можно.
Тетя Бетси тоже здесь. Папа написал ей письмо, просил ее не сердиться больше и приехать – вот она и приехала. Мистер Дженнингс тоже приедет обедать из города – он теперь принадлежит к нашей семье. Лили привезла мне забавную игрушку; она китайская и вложена в маленький кусочек сукна, и если выдернуть штифтик, то оттуда выскакивает что-то черное, длиною с половину комнаты, вроде змеи.
Я уже испугал этим кухарку и других, они даже закричали, потому что оно так быстро выскакивает. Монтэгю привез мне целую кучу сластей, и завтра я, кажется, не в состоянии буду обедать. Я его тоже очень люблю; он хочет, чтобы я поехал с ними.
* * *Праздник уже прошел. Я не поеду к моей замужней сестре. Ты должен простить меня, милый дневник, я пишу криво, потому что слезы мешают мне. Я встал рано и очень старался быть молодцом, вроде тех хороших детей, про которых написано в книжках.
После завтрака я отнес несколько конфет Джонни и пошел в город, чтобы купить себе что нибудь, но все лавки были закрыты, и я купил у Пата Финегана молодого бульдога за два доллара, но остался ему должен один.
Когда я пришел домой, я запер свою собаку в конюшне и пошел с Лили, которая была такая хорошенькая и такая нарядная, что я просто гордился ею. Она взяла меня в церковь на праздничную проповедь. Мистер Слокум читал свою проповедь, но она была такая длинная, так что мне захотелось спать и есть. Я жалею, что взял с собою китайскую игрушку; мне стало так скучно, что я положил ее на пюпитр, что бы посмотреть, не сломалась ли она, но штифтик вдруг нечаянно выскочил, и не успел я опомниться, как черная штука, похожая на змею, полетела и ударила по носу мистера Слокума, а потом свалилась и задвигалась, как живая.
Я думал, что провалюсь сквозь землю, потому что все смотрели на меня, как будто знали, кто это сделал. Я уронил свою шапку и, когда я нагнулся, чтобы поднять ее, из кармана у меня выпал пистолет, который одолжил мне Пат Финеган, чтобы я мог его посмотреть, и, если захочу, купить.
Вот так выстрел!
Папа схватил меня за плечо, повел вниз и сказал:
– Жоржи, ты позор семьи. Ума не приложу, что мне с тобой делать!
Он ходил взад и вперед и стонал, как будто ему жали ботинки. Я тоже не знал, что ему делать со мною; я был в отчаянии. Наконец, я сказал:
– Мне жаль, что я не убежал с цирком, который был здесь, но теперь уже поздно. Я бы хотел, чтобы у меня сделалась корь и чтобы я умер, если я не стою того, чтобы жить. Я бы хотел, чтобы меня заперли в темницу или крепко привязали, чтобы не случались больше такие вещи, которые заставляют тебя так стонать.
– Вот это верно, – воскликнул папа с облегчением. – Я привяжу тебя, голубчик!
И он пошел со мною домой, и привязал меня в деревянном сарае к балке. Я слышал, как стучали тарелки и как пахло обедом, когда все пришли домой; никогда еще время не тянулось для меня так долго.
Я ужасно обрадовался, когда услышал на дворе свист Джонни. Я тихо позвал его, он распилил веревку и освободил мне руки.
– Не проболтайся моим, Джонни, – сказал я. – Я возьму свою белку и своего бульдога и пойду куда-нибудь, где люди еще не знают, какой я скверный.