– Ты осмотрел тело?
– Лишь мельком.
– Это вполне официальный допрос, – нервничает Бирк. – Веди себя, как подобает.
– Я не осматривал тело.
– Ты прикасался к нему?
– Нет. Я только посмотрел на нее. – В целом это правда. – А что?
– Рука, – продолжает Бирк, как будто бы он меня не слышит. – У нее было что-то в руке?
Я колеблюсь с ответом и сажусь на край кровати.
– Я не помню.
– Не ври. У нее было что-нибудь в руке?
– Да.
– Ты прикасался к этому предмету?
– Что?
– Я спрашиваю, ты прикасался к тому, что у нее было в руке?
– Нет.
– Ты уверен?
Вопрос несколько удивляет меня.
– Да, – отвечаю я. – Уверен. А что?
– Спасибо. – Он вздохнул. – Это всё.
Когда Бирк заканчивает разговор, я остаюсь сидеть с телефоном, прижатым к уху. Голова кружится, я пытаюсь сжать кулаки, но у меня не получается. Способность делать выводы никогда не была моей сильной стороной, я всегда слишком медленно и нелогично рассуждал. Вместо этого я блуждающим взглядом обвожу квартиру в поисках знаков чужого присутствия. Я уверен, что они существуют, что они прямо передо мной. Просто они не очевидны. Или просто я параноик. Снова гляжу на лампу в ванной комнате. Она вполне могла быть зажженной, когда я уходил. «Собрил» начинает действовать, в висках гудит. Ничего не происходит, и я открываю балконную дверь и прикуриваю сигарету.
Фамилия. Мне нужна ее фамилия. Это был бы еще один шаг вперед. Я звоню операторам на Кунгсхольмсгатан, и меня соединяют с комнатой Бирка, а потом переключают на его мобильный. Он принадлежит к тому типу полицейских, что отвечают на звонок, называя только свою фамилию.
– Это я, Лео.
– Правда? Лео, я еще не обедал, и у меня нет вре…
– Ребекка, – говорю я. – Ее звали Ребекка, с двумя «к», я думаю.
– Да, Ребекка Саломонссон, – вопросительно проговаривает Бирк. – Ты думаешь, мы этого не знаем?
– Хорошо, – отвечаю я. – Я всего лишь хотел предоставить вам всю информацию.
Думаю, он прекрасно понял, что я обманул его, но ничего не сказал. Ребекка Саломонссон. В ванной комнате я достал бритвенный станок и заглянул в зеркало, поразившись тому, насколько бодрым и живым был мой взгляд. Как будто туман рассеялся и вырисовалась новая цель.
В самом начале полицейской карьеры долгими ночами я патрулировал улицы вокруг Медборгарплатсен. Кофеиновые таблетки, которые мы с коллегами изъяли во время облавы в Накке, помогали постоянно бодрствовать. Я втихую курил и слал смс-сообщения своей тогдашней подружке Тесс. У нее были самые рыжие волосы, которые я когда-либо видел, и она работала в гардеробе бара «Голубая Луна». Моего напарника, выходца из Норрланда, все называли То?ска, потому что он когда-то пытался стать оперным певцом. Этот скромный и дружелюбный парень всегда был готов подставить свое надежное плечо. Он был сторонником Центральной партии и считал, что я рассуждаю как приверженец умеренно-коалиционного движения, что, возможно, соответствовало действительности. У нас было немного общих тем для разговора, однако он был первым, кто узнал о нашем расставании с Тесс. Подозреваю, что так случается, когда двое молодых людей часами томятся в одной машине в ожидании хоть сколько-нибудь серьезного задания.
Первым и самым важным уроком, который я получил в мою бытность патрульным, стали контакты с людьми. Наркоманы, проститутки, подонки из сферы организованной преступности, подростки из пригородов, прожженные грабители, сидевшие на ступеньках наркодиспансера каждое утро. Пара знающих людей способна дать для расследования полезной информации больше, чем три сотни посторонних. Вся штука в том, чтобы уметь их распознать, и в этом я действительно хорош: я умею отделять нужных людей от бесполезных. За это качество особо не любят, но таков уж я есть.
От патрульной службы я перешел в отдел по оружию в качестве ассистента при городской полиции Стокгольма, где начал заниматься тяжкими преступлениями. Там я и встретил комиссара Чарльза Левина. В течение нескольких лет мы проработали бок о бок, и он научил меня в полицейском ремесле большему, чем кто-либо другой. Левин наблюдал, как я постепенно превращался в ловкого инспектора, а также зарождение и гибель наших отношений с Сэм.
На улице Щепмангатан, 8, в Старом городе, где живет Левин, крапает дождик, и опавшие листья кружат в воздухе. Везде чувствуется наступление осени. На доме возле подъезда кто-то белым начеркал «Я ЗНАЮ, ЧТО ПРОИГРАЛ», и каждая буква – размером с человеческое лицо. Я рассматриваю надпись, пытаясь вникнуть в смысл и одновременно гадая, кто мог это написать. Меня окружает запах сырой одежды и постоянный гул туристов, толпящихся на узких улицах. Я поднимаюсь на лифте и звоню в дверь.
– Лео, – удивляется мне Левин, открывая дверь. Он изучает мое лицо. – Ты когда в последний раз брился?
– Час назад.
– Так я и думал. – Он отступает, пропуская меня в коридор. – Должно быть, у тебя что-то важное.
– Спасибо. Да.
Ключом к успеху Левина является потрясающая способность угадывать детали. Она проявилась еще в детстве, когда он увлеченно возился с железной дорогой и моделированием. Больше всего на свете маленького Чарльза привлекали игрушечные самолеты, здания, автомобили, флагманы и ландшафты в миниатюре. По деталям он отличал хорошую модель от посредственной. Сейчас его коллекция красуется в стеклянном шкафу, который простирается вдоль самой большой стены его светлой гостиной. Все расставлено в хронологическом порядке, и его жизнь видна как на ладони.
Наверху тихо. Из окон виден ряд домов, но на некотором расстоянии. Город не так душит здесь в своих объятиях. За деньги вполне можно купить в Стокгольме тишину. И дистанцию.
– Хочешь кофе? – спрашивает он, когда я устраиваюсь в удобном кресле у шкафа.
– И абсент, если есть.
– Абсент?
– Да.
– К сожалению, нет, – с прохладцей отвечает он.
– А вода?
– Это можно устроить.
Высокий и худой Левин с бритой головой носит пару круглых очков на кончике носа. На нем черные джинсы, белая майка и расстегнутая рубашка. Он только что вернулся из-за границы. На столе лежат брошюры об Аргентине. После того как от рака умерла его жена Эльса, он начал путешествовать, потому что она всегда хотела отправиться куда-нибудь, но этому всегда мешала работа Левина. В итоге она уезжала одна и показывала ему фотографии, когда возвращалась. Теперь Левин сам делает снимки. Когда он возвращается, всегда идет на ее могилу, показывает отснятое и рассказывает о поездке, как когда-то делала она.
Левин возвращается в гостиную с двумя чашками черного кофе и стаканом воды.
– До меня здесь жил полицейский, ты знал об этом?
– Нет.
– Хороший был парень. Начальник следственной комиссии по убийствам в прошлом. Переехал сюда после того, как развелся с женой.
Я достаю таблетку «Собрила» из внутреннего кармана и кладу на язык, глотаю, запивая водой.
– Я должен принимать три штуки в день, – отвечаю я на невысказанный вопрос Левина.
– Тебе еще нужно это?
– Они следят за тем, чтобы я принимал их.
– Тебе бы выбросить их…
– Может, ты и прав.
Мы отпиваем из своих чашек, не глядя друг на друга, как будто соблюдая некую церемонию. Но на самом деле я просто пытаюсь собраться с мыслями перед разговором. После происшествия на Готланде мы общаемся довольно сдержанно и прохладно. Я уверен, что он что-то скрывает от меня.
– Как ты поживаешь, Лео?
– Справляюсь.
– А Сэм?
– Мы не разговариваем. Только однажды она спросила, как мои дела, когда я вышел из больницы после Готланда.
Левин медленно кивает, как это сделал бы психолог.
– Итак, Лео. – Он подносит чашку к губам, прихлебывает. – У тебя ко мне дело?
– Верно.
– Про Готланд? Я больше ничего не слышал.
– Нет, речь о другом.
Это его удивляет. Он откидывается в кресле и закидывает ногу на ногу.
– Послушаем.
– В моем доме ночью погибла женщина. Убита выстрелом в висок с близкого расстояния. А преступник, судя по всему, призрак.
Видно, что Левин слышал о случившемся, но только сейчас понял, каким образом это связано со мной.
– Прямо под тобой, – тихо говорит он. – Правда?
– На расстоянии восьми-девяти метров. – Я откашливаюсь. – Ее звали Ребекка Саломонссон. Меня беспокоит ее смерть.
– Ребекка Саломонссон, – повторяет Левин.
– Ей было около двадцати пяти, наркоманка; возможно, проститутка.
– Женщин редко убивают, – задумчиво протягивает Левин и снова отхлебывает кофе. – Еще реже в них стреляют.
– А еще необычнее, что прошли уже сутки и никто не попал под подозрение. И даже мотива нет, насколько я знаю. Никто не знает, как он проник в «Чапмансгорден» через дверь и ушел через окно. Размер его ботинок – сорок третий, и он знает, как пользоваться мелкокалиберным оружием.
– Иногда случается, что нет нужного свидетеля или не хватает техники для грамотного анализа. Прошло не так много времени.
– Она что-то держала в руке, какое-то украшение, вроде цепочки.
– Правда?
– Думаю, это важно.
– Цепочка прошла экспертизу?
– Да.
– И что? – Левин вопросительно глядит на меня. – Через несколько дней результат будет готов.
Рассматривая свои руки, я говорю почти шепотом:
– Я хочу участвовать в расследовании.
– С учетом того, что ты и так живешь в этом доме, ты вполне можешь быть потенциальным свидетелем.
Я поднимаю на него глаза. Не вижу себя со стороны, но, думаю, во всем моем облике сквозит просьба. Глаза жжет.
– Ты знаешь, что я имею в виду. Мне нужно что-то делать. Мне нужно… Я не могу просто сидеть в своей чертовой квартире, курить и глотать таблетки. Мне нужно разрешение на действия.
Левин долгое время молчит, избегая моего взгляда.
– Что конкретно ты хочешь от меня, Лео?
– Я хочу вернуться к нормальной деятельности.
– Это не в моей компетенции.
– Ты и раньше занимался вещами, которые не входили в твою компетенцию.
– И как ты это себе представляешь? – спокойно спрашивает он и отпивает еще кофе.
Я колеблюсь, борясь с желанием спровоцировать его.
– Ты можешь мне помочь, – пробую по-другому. – Ты же знаешь, что я – хороший сыщик. Никто не знает, что на самом деле случилось в Висбю. Никто не знает, кто всех надул. Там был кошмар. Если б ты был там, то понял бы. Все случилось не из-за меня.
– Но это ты все испортил, – мгновенно похолодевшим голосом отвечает Левин. – Это ты застрелил Вальтерссона.
– И вся команда продала меня, – говорю я и только сейчас осознаю, что поднялся на ноги и стою над Левином, который сидит в кресле и выглядит странно маленьким. Мой голос дрожит. – Ты мне за это должен.
– Не думаю, что нам с тобой уместно говорить о долге, Лео. Этот спор тебе не выиграть.
Я чувствую, как против своей воли опускаюсь обратно в кресло.
– Я просто…Что-то не так с этой Саломонссон.
Левин задумчиво почесывает свою лысую голову, в том месте, где начинает слезать загар.
– Кто официально расследует это дело?
– Бирк.
– Значит, главный там – Петтерсен.
Улаф Петтерсен – единственный прокурор шведско-норвежского происхождения в Доме. И единственный человек, которому напрямую отчитывается Габриэль Бирк.
– Если ты всерьез считаешь, что здесь что-то нечисто, – начинает Левин, – тогда делай, как считаешь нужным. Но, – добавляет он, – ты до сих пор не сообщил, почему думаешь, что это происшествие необычно. Такое происходит постоянно.
– Я не могу поступать, как считаю нужным, без официального разрешения.
– Я слишком хорошо о тебе думал? – Левин отрывает от туристической брошюры кусочек бумаги, вытаскивает из заднего кармана джинсов ручку и пишет что-то на нем. – Используй свое воображение. И звони по этому номеру, если тебе потребуется помощь.
Я смотрю на записку.
– А что это за номер?
– Одного человека, которого я хорошо знаю, – вот и все, что говорит Левин.
VII
Я проводил много времени один. Не знаю, почему так получилось, – меня окружали друзья, но по какой-то неведомой причине я не общался с ними вне школы.
Меня обычно избивали Влад и Фред. Это началось, когда мне было десять, и продолжалось пару лет. Сначала я не сопротивлялся, но когда все-таки дал сдачи, то только спровоцировал более серьезные побои. Больше я не дрался. Так было лучше для всех. Ужаснее всего бил Влад, Фред же обычно смотрел на меня с неким состраданием, если можно так выразиться. Но не Влад. Он, казалось, просто ненавидел меня.
Я никому про это не рассказывал, мне было стыдно. Все обычно происходило на улице, когда поблизости никого не было и, несмотря на то, что я сознательно избегал определенных мест, они, казалось, всегда знали, где найти меня, как будто специально выслеживая. Они украли мою кепку, мои деньги. Обычно били меня в живот или по рукам, не трогая лицо, чтобы было незаметно. Родителям я говорил, что кепку потерял, а деньги потратил на конфеты. Живот болел от того, что я неудачно упал в школе, а руку сломал в драке с одноклассником. Я не понимал, почему они выбрали именно меня, но, подозреваю, что совершил некую ошибку и что такова жизнь.
Однажды в начале весны, когда мне исполнилось тринадцать или четырнадцать, я уходил из школы, но забыл в шкафчике книгу. Мама заставила меня вернуться и забрать ее. Я услышал хрипы, когда вышел из автобуса и пошел по улице Рённинге Скульвэг. Звук был такой, как будто человеку очень больно и он со свистом втягивает воздух сквозь сжатые зубы.
Школа Рённинге возвышалась громадным исполином над маленькими домиками и деревьями, на которых только начали появляться листья. Я огляделся в поисках источника странных звуков. Рядом был школьный задний дворик с подъездом для грузовиков. На этой площадке школа каждый день принимала продукты. С наступлением темноты там иногда раздавались звуки тяжелой музыки, приглушенные разговоры и взрывы хохота, открывались пивные бутылки и щелкали зажигалки. Если подойти ближе, то можно было также почуять запах марихуаны.
Но сейчас там было тихо.
Наверху на террасе спиной ко мне стояли два незнакомых парня, скорее ученики гимназии, нежели средней школы Рённинге. Я спрятался за деревом и держал их в поле зрения. Эти двое поймали кого-то в ловушку, прижавшись плечами друг к другу и уперев руки в кирпичную стену. Бежать тому было некуда.
– Ублюдок.
Один из них ударил пойманного, и тот со всхлипом резко выдохнул и повалился на землю. И тогда я увидел красное и искаженное лицо Влада, он судорожно втягивал воздух.
– Еще раз, – проговорил другой.
Первый снова прижал несчастного к стене и ударил в живот, тот снова упал. Я смотрел, как они продолжают его мутузить, но уже представлял, что происходило. Влад мог поцеловать или даже переспать с кем-то, с кем не следовало, или занять денег и не отдать их вовремя, но в последнем я сомневался. Такие ситуации я уже наблюдал раньше. Они возникали из-за того, что разочарованные и уставшие от жизни люди позволяли такому происходить, всем было в сущности плевать друг на друга.
– Кошелек, – сказал один и протянул руку.
– Какого хрена ты делаешь? – сказал второй.
Первый огляделся по сторонам, что заставило меня вжаться в дерево.
– Мы можем спокойно забрать его, – ответил первый. – Как будто этот мудак заявит на нас. Если он раньше этого не сделал, то почему должен на этот раз?
– Но мы никогда раньше не забирали его вещи.
– Но раньше он нам не создавал таких проблем.
– Сволочи, – выдавил из себя Влад.
– Да он сам напрашивается. Он вполне этого заслуживает.
Они начали обыскивать его. После того, как кошелек был вытащен, один из них всадил ему колено в живот, в то время как второй снова беспокойно огляделся. Влад упал на площадку, а парни бесшумно спрыгнули на землю и легкой и уверенной походкой ушли оттуда.