Сэнди заметила мой интерес к листовке.
— Мне становится дурно, даже когда я думаю об этом.
Когда я поднял голову, в ее глазах цвета морской волны стояли слезы.
— Когда они пропали? — спросил я.
— Вчера вечером между семью и половиной девятого. Скоро пройдет уже двадцать четыре часа. Это плохо, пока не найдено никаких следов.
— Как полиция рассчитала время?
— Сосед, Бен Сэмплс, увидел, что дверь на заднем крыльце открыта, понял, что-то не так, подошел проверить. В половине девятого нашел бедную Агнес.
— Агнес?
Соленый поток хлынул из глаз Сэнди. Говорить она не могла. Теперь я понимал, почему она сочла смех неподобающим, почему в голосе слышалась печаль, когда она говорила о пустыне, покрытой ковром ярких цветов.
Ответил мне полноватый мужчина в штанах цвета хаки и клетчатой рубашке, который сидел на ближайшем стуле. Именно ему подливала кофе Сэнди.
— Агнес Генри. Вдова преподобного Генри. Милая женщина. Сидела с детьми, чтобы подзаработать немного денег. Пейтоны держали мусорные контейнеры на заднем крыльце. Бен Сэмплс заметил, что крышка одного сдвинута. Света на крыльце хватало, он заглянул в контейнер, увидел ее лицо. Агнес. Ее убили ударом ножа в сердце и засунули в контейнер, как мусор.
Сэнди заговорила, вытирая глаза бумажной салфеткой:
— Чет, Господи, куда же катится мир, если в один день повсюду похищают беспомощных детей?
— Катится к плохому концу, как уже давно и катился, — на полном серьезе ответил Чет.
Сначала я их не понял, но потом мне более всего захотелось, чтобы я чего-то не расслышал. «Повсюду? Других детей? Где?»
Чет повернулся к нам на вращающемся стуле:
— Двоих в Бейкерсфилде, одного в Висалии.
Все запахи ресторана, до того такие аппетитные, разом слились в какую-то жуткую вонь, словно напоминая, что за каждым кулинарным шедевром стоит скотобойня, и мы, сидя за столом, просто стараемся этого не вспоминать. И к аромату кофе теперь примешался горький запах рвотного.
— Двое в Уинслоу, штат Аризона, — добавила Сэнди, — и четверо из одной семьи на окраине Финикса.
— Еще четверо в Вегасе, — продолжил Чет. — Похитители убили родителей, чтобы добраться до детей. И еще один в Седар-Сити, штат Юта.
— Всего семнадцать, — подсчитал я.
— Может, есть и другие, о которых никто еще не знает, — указал Чет. — Это пахнет терроризмом. Не правда ли? Кто знает, чем все закончится.
Миссис Фишер перекрестилась, впервые на моей памяти продемонстрировав принадлежность к традиционной религии, хотя мне еще не доводилось видеть, чтобы кто-то осенял себя крестом, с такой силой сжав зубы от злости и с таким яростным взглядом. Может, она молилась каждый вечер, а может, эти ужасные новости напомнили о католицизме ее детства, и она сразу почувствовала необходимость обратиться к нему.
— Все это произошло в разных округах, — объяснил Чет, — и только сегодня, ближе к полудню, удалось составить общую картину. За это время детей могли увезти куда угодно.
— Они должны действовать сообща, так? — спросила Сэнди. — В новостях по телику сказали, что да.
— Пока не поступило ни одного требования о выкупе, — добавил Чет. — По мне, это плохой признак. Вам так не кажется?
— Мои родители остаются с нами, пока все это как-то не закончится, — призналась Сэнди. — Папа, мама, Джим, они все с оружием, и дети пока учатся дома.
Проведя весь день в дороге, мы не включали радиоприемник, не слушали новости. Обычно я стараюсь их не слушать. Если это не пропаганда, то угроза, обязательно раздутая до абсурда, или буря-землетрясение-цунами, или фанатизм и подавление неправильно понимаемой справедливости, или ненависть, выдаваемая за праведность, или честь, называемая бесчестием, и все щедро пересыпано рекламой: геккон продает страховые полисы, медведь — туалетную бумагу, собака — автомобили, горилла — консультантов по инвестициям, тигр — овсянку, слон — препарат, улучшающий работу легких, словно в Америке одно человеческое существо больше не верит другому, прислушиваясь только к рекомендациям животных.
Новости мы не слышали, вот меня и тянуло к «Эрнестине», чтобы узнать что-то важное. Теперь стало понятно, что именно. Опасность грозила не только детям Пейтонов. Какая-то безумная группа похищала детей по всему Западу, чтобы собрать вместе, сжечь или убить другим способом на сцене перед избранной аудиторией, более извращенной, чем я решался себе представить.
С учетом моих паранормальных способностей, возможно, только я мог найти похищенных еще живыми и спасти. Ноша на мои плечи ложилась слишком тяжелая, и я не знал, выдержат ли они. Помимо успехов у меня случались и неудачи, потому что при всех моих талантах я прежде всего человек со всеми свойственными ему недостатками и ошибками. И если бы я не уберег так много невинных детей — или кого-то из них, — меня ждала черная депрессия, возможно, даже чернее той, в которую я впал на долгие недели после того, как потерял Сторми Ллевеллин. Но, разумеется, у меня не было иного выбора, как попытаться их спасти.
Вероятность неудачи на этот раз даже возрастала, потому что противостояли мне фаланги врагов, жестоких и беспощадных. Помимо их кровожадности и многочисленности, еще большую тревогу вызывало другое: они были не обычными шалопаями, преступниками, психопатами и социопатами. Возможно, все это относилось к ним в полной мере, это верно, но они представляли собой еще большую опасность, потому что как минимум двое из них, маскарадный ковбой и мужчина с каменным лицом и глазами змея, обладали паранормальными способностями… или знаниями о сверхъестественном.
Сэнди дала миссис Фишер сдачу.
Миссис Фишер сунула несколько долларов в щель прозрачного ящика для пожертвований «Спейшл олимпикс»[18], который стоял у кассового аппарата.
Сэнди пожелала нам счастливого пути.
Миссис Фишер взяла пару мятных карамелек из пластмассовой вазочки, поставленной рядом с ящиком для пожертвований.
Я открыл дверцу «Мерседеса» для миссис Фишер.
Миссис Фишер протянула мне карамельку.
Даже если по ходу дня выпадают моменты, когда все кажется нормальным и каждое действие, твое или окружающих, не несет в себе ничего значимого, внешняя обыденность — иллюзия, и под спокойной поверхностью кипит мир.
Глава 20
Не во всех пустынях постоянно царит жара. В тех, что расположены на большой высоте, зимой может быть холодно, как на канадской равнине. Зима, конечно, подходила к концу, но с наступлением темноты заметно похолодало. Ветер чуть пахнул дождем, который мы обогнали, но, похоже, скоро грозил вновь нас настигнуть.
Большущий, как с картинки, «Харлей Дэвидсон» застыл рядом с лимузином, такой же черный, но в свете, падающем из окон ресторана, с поблескивающими хромированными деталями отделки.
Стоявшие у мотоцикла мужчина и женщина как раз сняли шлемы. Выглядели они как Ангелы Ада. У мужчины, лет пятидесяти, высокого, мускулистого, но худощавого, чисто выбритого, в глаза сразу бросалась львиная грива тронутых сединой волос. Он больше походил на характерного актера, чем на исполнителя главной роли. Его лицо привыкло не к смягчающим лосьонам и тонирующим гелям, а к солнцу и ветру и понятия не имело, что такое ботокс. Женщина выглядела моложе лет на десять, с высокими скулами, гордыми, словно вырубленными из камня, чертами лица и бронзовым оттенком кожи, указывающим на присутствие толики крови чероки. Если бы журналы «Солдат удачи» и «Вог» слились в один, эти двое могли бы появиться на обложке нового издания. Я мог поспорить на собственную печень, что ни у одного кожу не пятнала татуировка, а к пирсингу они относились крайне отрицательно. Я видел, что плевать они хотели на мнение о них окружающих, что они никогда не оглядывались на моду, но выглядели ее законодателями и, конечно же, не теряли время на твиттер.
Баритоном, густым, как портвейн пятидесятилетней выдержки, мужчина обратился к миссис Фишер:
— Мы услышали по тайным каналам, что Оскар закончил свой путь на земле и отправился домой.
Миссис Фишер обняла женщину.
— Он доел последнюю ложку лучшего крем-брюле, которое мы когда-либо пробовали, и метрдотель сказал, что никто не умирал в этом ресторане с большим достоинством.
Мужчина обнял миссис Фишер.
— Оскара всегда отличал класс.
— Как его мама? — спросила женщина.
— Что ж, дорогая, нельзя прожить сто девять лет, раз-другой не взвалив на плечи весь мир.
Мужчина протянул мне правую руку.
— Меня зовут Гидеон. Это моя жена, Шандель. Ты, должно быть, новый шофер Эди. Томас, не так ли? Могу я называть тебя Том?
— Да, сэр. — Я пожал протянутую руку. — Но я еще не согласился на эту работу.
— Он очень независимый, — вставила миссис Фишер. — Полагающийся только на себя.
— Так и надо, правда? — спросил Гидеон.
— Так и надо, — подтвердила миссис Фишер.
Когда мотоциклист улыбался, его лицо становилось таким доброжелательным, будто сталкивалось только с хорошей погодой, а с плохой — никогда.
Из глубин памяти выскочила мысль, которую я тут же облек в слова:
— Шандель — это на французском «свеча».
Улыбалась она так же тепло, как и муж, только яркости хватило бы не на одну свечу.
— Том и его подружка Сторми, — поделилась с мотоциклистами миссис Фишер, — однажды получили карточку от ярмарочной гадальной машины, в которой говорилось: «Вам суждено навеки быть вместе».
— Я бы отнеслась к этому со всей серьезностью, — прокомментировала Шандель.
— Я так и отношусь, — заверил ее я.
— Сторми ушла молодой, — добавила миссис Фишер, — но он по-прежнему верен ей и не сомневается, что сказанное в карточке — правда.
— Разумеется, он в это верит, — кивнул Гидеон. — Каким надо быть дураком, чтобы в это не верить?
— Круглым, сэр.
— Именно.
— Что ж, — продолжила миссис Фишер, — у нас тут что-то вроде кризиса, действительно вопрос жизни и смерти, и Том хочет побыстрее с этим разобраться, хотя я подозреваю, он думает, что не доживет до утра.
— Это бодрит, — отметил Гидеон.
— Да, сэр, в какой-то степени.
Шандель и Гидеон поцеловали миссис Фишер в щеку, миссис Фишер поцеловала их щеки, я поцеловал щеку Шандель, а она — мою, и я вновь обменялся рукопожатием с Гидеоном.
Со шлемами в руках, более соответствующие сну, чем Барстоу, они направились к «Эрнестине». Через несколько шагов Гидеон обернулся и спросил миссис Фишер:
— В июле мы увидимся в Одиноком Опоссуме?
— Ни за что на свете не пропущу эту встречу, — заверила их миссис Фишер.
— Мы очень надеемся, что увидим там и тебя, — сказала мне Шандель.
— Мне, безусловно, хочется там побывать, мэм.
— Называй меня Шандель.
— Да, мэм. Благодарю вас, мэм.
Они вошли в придорожный ресторан.
«Харлей Дэвидсон» производил впечатление. Выглядел тихонько рычащей, всем довольной и хорошо накормленной пантерой[19].
Я, известный по тайным каналам как шофер миссис Фишер, уселся на пассажирское сиденье. А куда же еще?
Миссис Фишер развернула карамельку, бросила в рот и завела двигатель.
Когда мы выезжали со стоянки, я предложил:
— Может, нам остановиться и заправиться, мэм.
— Дорогой, один бак полон, второй — почти.
— Как такое может быть? Мы в дороге весь день.
— Вроде бы я рассказывала тебе об Одноухом Бобе.
— Вы рассказали самую малость.
— Когда дососу карамельку, расскажу еще.
Кода мы выехали на автостраду 15 и покатили на восток, я спросил:
— Откуда вы знаете Гидеона и Шандель?
— Я их познакомила.
— Вы настоящая сваха, мэм.
— Мне нравится делать людей счастливыми.
— Они живут где-то неподалеку?
— У них дом во Флориде, но по большей части они в дороге.
— Они всегда бывают в этих краях в марте?
— Нет, никакого расписания у них нет. Едут, куда им хочется в тот или иной момент.
— Вы знали, что они в Барстоу?
— Нет, дорогой. Встреча с ними — приятный сюрприз.
— Как с Энди Шефорном, когда он остановил нас.
— В каком-то смысле, — согласилась она.
— У Гидеона прекрасный голос. Он певец? А она выглядит так, будто танцует.
— Они умеют все, дитя.
— Все?
— Много, много чего. И будь уверен, эти двое всегда все делают правильно.
— В июле в Одиноком Опоссуме, так?
— Там может быть чертовски жарко, но все равно отлично.
Мы успели проехать по автостраде совсем немного, когда небо вспыхнуло огнем, и вся пустыня в изумлении подпрыгнула и продолжала подпрыгивать, когда молнии выхватывали ее из темноты, падала в темноту и вновь подпрыгивала. Гром так яростно сотрясал ночь, что казалось, Мохаве треснет под его раскатами и провалится в глубокую пещеру, свод которой держался десятки тысячелетий, а тут не выдержал.
Капли, большие, как подвески хрустальной люстры, застучали по крыше лимузина и стопорили дворники на лобовом стекле, пока миссис Фишер не придала им максимальную скорость. Но скоро капли уменьшились до размера жемчужин, хотя фейерверк продолжался еще несколько минут с необычной интенсивностью.
Когда же наконец небеса потемнели и успокоились, когда все ограничилось лишь потоками дождя, обрушивавшимися на нас, миссис Фишер заметила:
— Ничего себе зрелище. Надеюсь, оно ничего не означает.
Я только отчасти понимал, что она хотела этим сказать, потому ответил нейтрально:
— Я тоже надеюсь, что оно ничего не означает, мэм.
— Он по-прежнему у тебя на крючке, Одди?
— Ковбой? Да, мэм. Он где-то здесь. Мы его найдем.
Молния и гром вновь ввергли нас в печаль, которую мы ощутили, разговаривая с Сэнди и Четом у кассового аппарата в «Эрнестине». Какое-то время мы ехали молча, задумавшись.
Мистер Хичкок то и дело вдруг возникал в моих мыслях, примерно в той же манере, в какой он из озорства появлялся в каждом из своих фильмов. Я вновь думал о крысах и койотах и об этих строках Элиота: «Время настоящее и время прошлое/ Оба они во времени будущем/ И время будущее во времени прошлом…» Я прочитал его «Четыре квартета» раз сто и понимал смысл, несмотря на сложный язык и идеи. Но подозревал, что эти строки вертятся у меня в голове не из-за их значения в этом цикле поэм, но потому, что они выражали, и настоятельно, предупреждение об угрозе, которую я чувствовал, но осознанно определить не мог.
Это странно, но самая глубинная наша часть не может говорить с той нашей частью, которая живет под сенью этого мира. Тело — исключительно материя, мозг — и да, и нет, потому что состоит из компьютерных цепей мозговой ткани и призрачного программного обеспечения, которое на них установлено. Но самая глубинная наша часть, душа, нематериальна на все сто процентов. При этом материальное тело и нематериальная душа неразрывно связаны по эту сторону смерти и, как учат нас теологи, на Другой стороне тоже. Там душа и тело должны функционировать в полной гармонии. Поэтому, как я полагаю, проблема по эту сторону смерти в том, что с того момента, как мы подвели Господа, душа и тело превратились в две соседние страны, все еще связанные дорогами, мостами и реками, но каждая теперь говорит на своем языке. И чтобы успешно пройти по жизни, им необходимо как можно чаще правильно понимать друг друга. Но, сидя на пассажирском сиденье кабины лимузина, я не мог истолковать предупреждение самой глубинной моей части.
Мы мчались по залитой дождем автостраде, каким-то чудом оставались на проезжей части, не слетая в кактусы, как того, похоже, требовали законы физики, когда миссис Фишер нарушила уютную тишину кабины:
— Где бы ни окопались эти похитители детей, ты не можешь идти туда с этим пистолетом или с еще двумя, которые у меня есть. Тебе нужно вооружение получше.
— Я не люблю оружие, мэм.
— Разве имеет значение, любишь ты его или нет?
— Думаю, что не имеет, мэм.
— Ты делаешь то, что должен. Таким я, во всяком случае, тебя воспринимаю. Ты тот, кто делает то, что должен делать.