По центру вестибюля высилась квадратная стойка, на каждой ее стороне крепилась карта-схема, позволяющая добраться до места, где оказывалась та или иная услуга из длинного списка, предлагаемого «Стар Траком». К сожалению, карта не могла вывести меня на карнавального ковбоя, поскольку ее не снабдили движущимся мигающим индикатором с надписью «ПСИХОПАТ».
За вестибюлем лежал широкий коридор, по сторонам которого находились павильон видеоигр, парикмахерская, магазин свежей выпечки и мороженого, магазин сувениров… Каждый квадратный дюйм всех поверхностей, от пола до потолка, за исключением окон в магазинах и стеклянных дверей, покрывали пластик или винил, яркий, гладкий, чистый. В наши дни едва ли не любая стоянка для грузовиков, будь это семейное предприятие или часть сети, выглядит так, будто ее отлили целиком в какой-то машине фантастических размеров и возможностей.
Тем не менее эта конкретная стоянка не вызывала отторжения, возможно, благодаря чистоте и яркости цветов, но и еще по одной причине: большинство дальнобойщиков, мимо которых я проходил, выглядели как любимый дядюшка или приятель главного героя в том или ином фильме. Полноватые мужчины с красными лицами и рабочими руками. Почти все носили джинсы или брюки цвета хаки, футболки или поло. Некоторые тяготели к стилю Джона Уэйна больше других, но практически у всех в наряде присутствовало что-то ковбойское: стетсон вместо предпочитаемой многими бейсболки с логотипом компании — производителя трейлеров, ремень с пряжкой в форме бронзовой лошади, ковбойские сапоги вместо саперных или кроссовок. Большие животы, нависающие над ремнями, не вызывали антипатии, наоборот, казались броней против враждебного мира. Тощие или толстые, эти мужчины выглядели так, будто могут справиться с любым делом, каким бы оно ни было.
Некоторые только удостаивали меня взгляда, другие кивали, парочка улыбнулась. В большинстве своем они меня игнорировали, возможно, потому, что дурацкая кепка и солнцезащитные очки в помещении предполагали наличие у меня каких-то психических проблем.
Разумеется, после половины десятилетия экономического хаоса и разложения общества когда-то крепкая дружба дальнобойщиков пошла трещинами из-за конкуренции за маршруты и грузы, а также «благодаря» высокой цене на топливо, ухудшающемуся состоянию автострад и лавине новых законов, регулирующих их работу. Свободы на дорогах стало существенно меньше. Их дружба когда-то поддерживалась средневолновыми рациями, американскими ценностями и просто верой. В наши дни их вера — предмет насмешек, их Америка все дальше уходит в прошлое, вот им и не остается ничего другого, как только уходить в себя.
В последние годы появились женщины-дальнобойщицы: как жены водителей, ставшие напарницами, так и составляющие пару. Находились и отчаянно храбрые, которые ездили в одиночку. Как и везде, среди них встречались самые разные, но симпатичных было на удивление много. Я и представить себе не мог, что в дальнобойщицы идут такие красотки. И все, кого я видел, бродя по «Стар Траку», улыбались мне. Все до единой.
Я думал, потому что выгляжу идиотом. Но дамы продолжали улыбаться мне и после того, как я снял кепку и сдвинул солнцезащитные очки на волосы. Не знаю почему. Из носа у меня ничего не висело. Язык не нашел остатков пищи, застрявших между зубов.
В поисках нужного мне человека я обошел все общественные помещения главного здания, от часовни на наземном этаже до последнего этажа, где обнаружил прачечную-автомат, кабинет мануальщика, большую ТВ-гостиную и душевые. Они находились в длинном коридоре, каждая — за запертой дверью с номером.
У дежурной, веселой женщины в синей униформе, на груди висел бейджик с именем «ЗИЛЛА», прямо-таки Годзилла, только без первого слога[7].
После того как я заплатил за помывку, Зилла выдала мне махровое полотенце, мочалку и пластиковый пакет, в котором лежали миниатюрный кусочек мыла, крошечный пузырек с шампунем и точно такой же с кондиционером. Когда она потянулась к ключу «Кабинки 7» — все ключи висели на красной дощечке у нее за спиной, — я спросил, не может ли она дать мне ключ от «Кабинки 5». Зилла сказала, что все кабинки одинаковые, но я объяснил, что «5» — моя счастливая цифра. Если она и подумала, что я ку-ку, раз прошу разрешить принять душ в кабинке со своим счастливым номером, то не подала виду.
«Кабинка 5» представляла собой обычную ванную комнату с унитазом, раковиной, зеркалом над ней и душевой за дверью из матового стекла, к которой крепилась вешалка для полотенец. Пол и стены выложили блестящей белой керамической плиткой, как и скамью рядом с душевой. Все сверкало и выглядело не просто чистым, но и продезинфицированным. По такому полу я мог безбоязненно ходить босиком. Правда, есть с него бы не стал.
Кабины тягачей оборудуют и двуспальной кроватью, и встроенным холодильником, и микроволновкой под приборным щитком. Чего в тягаче нет никогда, так это ванной комнаты. А в долгих поездках шоферы не хотят оплачивать номер в мотеле только для того, чтобы по-быстрому принять душ.
Повесив полотенце и положив мочалку на пол душевой, поставив все остальное на столешницу у раковины, я посмотрел в зеркало и решил, что только самую малость напоминаю шута с очками на волосах, а потом отвернулся, оглядывая кабинку.
Пять — не мое счастливое число. Нет у меня счастливых чисел, как нет официального дерева, или цветка, или птицы Одда Томаса. Заговорив о счастливой цифре, я даже не солгал или солгал по мелочи. Такая ложь никому не могла повредить. Я просто не мог назвать настоящую причину, по которой мне потребовалась «Кабинка 5». Такое со мной случается часто.
В «Кабинку 5» меня потянул психический магнетизм. Учитывая, что искал я маскарадного ковбоя, а кабинка пустовала, раз ключ висел на стене за спиной Зиллы, я понятия не имел, что там найду.
Если бы ковбой побывал здесь до меня, я бы обнаружил следы его психического присутствия, как служебная собака обнаруживает след сбежавшего преступника по частичкам кожи, каплям пота и так далее.
Хотя кабинка пахла дезинфицирующим средством с лимонной отдушкой и ее тщательно вымыли после последнего посетителя, я искал паранормальные улики прикосновений ковбоя к хромированным кранам раковины, сливной ручке унитаза, двери душевой. Но нет, ничто не говорило о том, что в этой кабинке ранее побывал этот странный дальнобойщик, с которым судьба свела меня на автомобильной стоянке супермаркета.
Я размышлял: то ли включить воду и прикинуться, будто принимаю душ, ради спокойствия Зиллы, сидевшей за столиком дежурного, то ли просто уйти, ничего не объясняя, когда периферийным зрением уловил движение, заставившее меня в тревоге повернуться налево. В кабинке я по-прежнему оставался один. Что-то двигалось только в зеркале, и движение это никак не могло быть отражением движений в кабинке.
Шагнув к зеркалу, я увидел, что кабинка начисто лишилась белой керамической облицовки. На меня смотрели голые бетонные стены. Несколько флуоресцентных ламп на потолке заменила одна лампа накаливания, висящая на проводе. И хотя я не чувствовал никакого ветерка, лампа лениво раскачивалась, и движущийся круг света заставлял тени скользить, словно в медленном танце.
Что-то влажное расползлось по моей правой щеке, я повернулся и обнаружил, что нахожусь не в душевой кабинке «Стар Трака», а в тесном помещении, мрачном, как подземная тюремная камера, с бетонными стенами, увиденными мной в зеркале. Может, и не бетонными. Может, я видел… только идею бетона. Не знаю, что я под этим подразумеваю. И теперь я чувствовал сквозняк, который раскачивал лампу. Еще более удивительным стало для меня присутствие маскарадного ковбоя, чья слюна сползала по моему лицу.
Его материализация, совсем как вызванного дьявола, появившегося в пентаграмме, привела к тому, что у меня перехватило дыхание, а вид большого пистолета сорок пятого калибра с глушителем, «Сиг Сауэра», направленного мне в лицо, парализовал меня.
Моим единственным оружием оставалось остроумие, хотя убить такое оружие не могло. Но в этот момент я не мог придумать достойной ремарки, а потому, испытывая отвращение к плевку, возмущенно произнес: «Фу!»
В сумраке, с торчащими во все стороны белыми волосами, он выглядел как одна из этих кукол-троллей, которые всегда казались мне какими-то безумными. Его цианидо-синие глаза, буквально светящиеся изнутри, соответствовали яду, которым сочились его слова: «Теперь яблоки у тебя закончились, что красные, что зеленые, так, Джонни Яблочное Семечко? Я хочу, чтобы ты объяснил мне, кто ты и откуда, но еще больше я хочу, чтобы ты просто умер».
И не дав мне времени даже на короткий ответ, — а я уже собрался сказать ему, кто я и откуда, — он нажал на спусковой крючок, моя шея словно взорвалась, боль тысячью осколков взрезала тело, кровь фонтаном хлынула из раны, и темнота утянула меня в себя.
Глава 7
Смерть обошлась без сновидений, если это была смерть, а потом я очнулся, лежа на облицованном белой керамической плиткой полу.
Солнцезащитные очки свалились с моей головы и переломились на перемычке. Они лежали под махровым полотенцем, которое висело на двери в душевую.
Я лежал на боку, в позе зародыша, и, наверное, плакал бы, зовя мамочку, не будь моя мама психически нездоровой женщиной, которая в детстве часто угрожала мне пистолетом. Я воспитывался не в соответствии с принципами доктора Бенджамина Спока, а согласно куда более мрачным теориям мистера Джекила.
Боли я не чувствовал, но как-то не хотелось подносить руку к шее из страха найти разорванную плоть и глубокую рану. Решившись сглотнуть, я обнаружил, что мне это по силам, а потом осознал, что могу дышать, да и во рту нет отвратительного привкуса крови.
Лишившись причины для существования, когда я потерял Сторми Ллевеллин девятнадцать месяцев тому назад, я проживал жизнь, в которой совершенно не нуждался. Смерти я не боялся, но надеялся избежать сильной боли, долгих страданий и вызванных сотрясением мозга обмороков, после которых приходишь в себя, чтобы увидеть, что ты весь в постыдных татуировках. Теперь же я облегченно вздохнул, потому что загадочным образом остался жив и невредим. Облегченно по большей части потому, что пообещал Аннамарии защищать ее от тех, кто намеревался ее убить, и потому, что я чувствовал себя обязанным спасти трех невинных детей, которых ковбой-дальнобойщик собирался сжечь живьем, и потому, что внезапно мне страшно захотелось съесть тарелку с мясным рулетом в сырном соусе, картофелем-фри и салатом из шинкованной капусты. Я надеялся, что сделаю все это до того, как умру вновь и останусь мертвым.
У последней трапезы приговоренного к смерти есть один существенный плюс: насчет изжоги на следующий день можно не беспокоиться.
Поднявшись, я обнаружил, что не один. Быстро развернулся к тому, кто сейчас делил со мной кабинку, пусть и не с балетной грацией, присущей Барышникову в «Лебедином озере». Мои руки взлетели вверх, чтобы перехватить пули, направленные мне в шею.
На облицованной белой плиткой скамье рядом с душевой сидел знаменитый мужчина, с приличным брюшком, одетый в черный костюм-тройку, белую рубашку, черный галстук и черные туфли, начищенные до блеска. Его круглое лицо, полные щеки и двойной подбородок присутствовали, пусть и не столь очевидно, даже на детских фотографиях. Тогда, как и теперь, нижняя губа выдавалась вперед относительно верхней. Никогда, однако, — ни в отрочестве, ни в зрелом возрасте — не создавалось ощущения, что он дуется. Наоборот, не вызывало сомнений, что он обдумывает какую-то глубокую идею.
— Мистер Хичкок! — воскликнул я, и он улыбнулся.
Меня только-только застрелили, а потом я чудесным образом оказался живым. Я полагал, что это не самый удачный момент для общения с Альфредом Хичкоком. В недоумении я подошел к раковине, наклонился к зеркалу, выискивая отражение бетонных стен и одной свисающей с потолка лампочки, подземной темницы или скотобойни, или где я там оказался, но видел лишь чистую, ярко освещенную душевую.
Мне никогда не нравилось смотреть на себя в зеркало. Почему именно, не знаю. Я, конечно, не такой красивый, как кинозвезда, но и не существо из Черной лагуны. У меня обычное лицо, которое ничем не выделяется в толпе, и я этому безмерно рад, потому что всегда стараюсь не привлекать к себе внимания. Есть что-то тревожное в разглядывании своего отражения. Дело не в том, что ты недоволен собственным лицом или смущен тщеславием. Может, когда смотришь в свои же глаза, ты не видишь там того, что хочется видеть… или замечаешь что-то такое, чего видеть как раз и не хочется.
Но по крайней мере мое лицо не забрызгала кровь, а глаза не были мертвыми и горящими, как у зомби. Не знаю, каково оно — быть душой, не желающей отправиться на Другую сторону, но я точно знал, что таковой не стал. Если встреча с маскарадным ковбоем была не галлюцинацией или видением из будущего, если меня действительно убили выстрелом в шею, тогда я тем не менее чудесным образом ожил.
Я не пытался понять, как такое могло быть. Мир полон чудес, и я знал по собственному опыту, что для каждого чуда найдется объяснение… или не найдется. Я не мог заставить Природу раздвинуть занавес и показать мне тайную машинерию, которая и заставляет мир крутиться.
Когда я вновь повернулся к мистеру Хичкоку, знаменитый режиссер поднял обе руки, со сжатыми кулаками и оттопыренными большими пальцами.
Я присел рядом с ним на скамью. Руки тряслись. Я обхватил ими колени, чтобы унять дрожь.
Он еще дальше оттопырил нижнюю губу и кивнул. Хотя его лицо более всего подходило для того, чтобы оставаться мрачным, он улыбался и казался веселым. Судя по сухому блеску его глаз, он мог отпустить какую-то шутку, которая наверняка рассмешила бы меня. Но он умер в 1980 году, я видел его душу, а души не разговаривали.
В прошлых томах моих мемуаров я писал о других знаменитых душах, которые отыскивали меня в надежде, что я помогу им набраться храбрости и все-таки покинуть этот мир. Мистер Элвис Пресли провел со мной несколько лет, прежде чем я понял, почему он задержался здесь, и смог убедить отправиться на Другую сторону. Мистер Фрэнк Синатра пробыл со мной гораздо меньше времени, показав, что душа у него более вспыльчивая, чем у короля рок-н-ролла, и он помог мне куда как больше, чем я ему, но в итоге и он, похоже, пересек границу между мирами.
Исходя из личного опыта, я ошибочно предполагал, что и следующей знаменитостью, которая обратится ко мне за помощью и советом, будет легендарный певец или певица. Может, Бинг Кросби, или Бобби Дарин, или Джон Леннон. Если вдруг у меня случался плохой день, я тревожился, что ко мне заявится Сид Вишес или Курт Кобейн.
Но пришел мистер Альфред Хичкок, один из пяти самых знаменитых режиссеров в истории Голливуда, создатель как «Психоза», так и искрометной комедии «Мистер и миссис Смит», и множества других шедевров, пришел за помощью через несколько десятилетий после смерти. Я уже многое о нем знал. Потом узнал еще больше. Но в тот момент, в душевой комнате «Стар Трака», чувствовал себя интеллектуально неадекватным для того, чтобы давать советы человеку, так много добившемуся в жизни.
Все еще в шоке от смерти и воскрешения, если такое действительно случилось, я просто потерял дар речи. Долго смотрел на него, потом оглядел белую комнату, словно рассчитывал прочитать на стенах слова, которые надо сказать ему. Но написать их не удосужились. Поэтому не оставалось ничего иного, как говорить первое, что придет в голову, чтобы он не принял меня за глухонемого:
— Извините, я никак не могу прийти в себя. Стены были бетонные. Ковбой появился внезапно. А может, не появился. Выстрелил мне в шею. В упор. А может, не выстрелил. Извините. Вы ничего не знаете о ковбое. На самом деле он не ковбой. Водит трейлер, но не лошадь. Ой, лошадь никто не водит, разумеется. На ней ездят. У нее же нет колес. Но вы понимаете, о чем я… Этот подонок называл меня Джонни Яблочное Семечко. Не то чтобы Джонни Яблочное Семечко — оскорбление. Джонни был великим человеком. Дело в том, как он это имя произнес. Пренебрежительно. С презрением. Он отвратительный тип. Я про ковбоя, не про Джонни Яблочное Семечко. Если бы он не посадил эти деревья пару сотен лет тому назад, я бы не нашел боеприпасов в супермаркете и умер бы в продуктовом отделе.