– Посмотри, как желудок расположен.
– Инверсия?
– Да. Раз в десять лет такое можно встретить. Любуйся.
Девушка поднялась, но не ушла, продолжая стоять рядом. Николаю было неудобно, что он до сих пор не нашёл случая назваться, и он тоже поднялся, протянув руку.
– Меня зовут Николай Ляхин. Интерн.
– Таня, – просто ответила девушка. Её рукопожатие было неожиданно сильным, но в то же время всё же женственным. – Я хотела спросить: о той девушке, с вашего отделения – ничего не известно?
– Нет.
Они помолчали оба.
– Среди людей ходит немало хищников, – негромко сказал Николай. – И самое страшное, что они выглядят как нормальные люди. Их сложно отличить.
Девушка неожиданно всхлипнула, и это вдруг поразило Николая в самое сердце – некоторые, даже не самые близкие Даше Берестовой люди переживали случившееся с ней, возможно, посильнее чем он сам.
Врач Таня, развернувшись, и не издав больше ни звука, уже ушла, а он продолжал тупо глядеть в рентгенограммы. Язвы давно отболевших и даже уже отживших своё людей, любовно сберегаемые врачами, чтобы учить молодёжь. Студенты и начинающие врачи будут смотреть на них и 20, и 30 лет спустя. Хотелось бы надеяться, что у них будет при этом более хорошее настроение. Хотелось бы надеяться, что их больных не будет добивать что-то страшное и чёрное, гуляющее по отделению по ночам.
Николай провёл в темноте, рассеиваемой только трещащим негатоскопом ещё полтора часа, надеясь, что Таня подойдёт ещё раз, но так этого и не дождавшись.
Выйдя, он долго моргал в коридоре, протирая заслезившиеся от света глаза. В простенке между окнами, там где всегда висели «санитарные листки» с описаниями подручных методов удаления инородных тел и правил ухода за инфекционными больными на дому, теперь висел красочный плакат фармацевтической фирмы Aventis Pharma с изображением лысого мужика, гребущего на каноэ к дальним, расцвеченным закатом холмам. Таких плакатов в клинике и вообще городе становилось всё больше с каждым годом.
К четырём он встретился с доцентом Свердловой в её кабинете, и подписал и заверил все бумаги на выписку своей больной, после чего по-быстрому отнёс их к старшей медсестре. И у Свердловой, и у медсестры было по нескольку вопросов, но к собственному удовольствию, Николай сумел ответить на все без большого труда – за неполный год на отделении он всё-таки слегка поднатаскался в практической медицине. Ещё два года, и, глядишь, он станет человеком.
– Спасибо, Николай Олегович…
Собравшаяся уже больная, пытающаяся отобрать сумки у пришедшей за ней крепкой дочкой лет сорока сказала ему несколько добрых слов, поддержанных кивками остальных находящихся в палате женщин.
– Всего хорошего, Анастасия Петровна, – попрощался он. – Дождитесь официальной бумаги, и тогда можете идти. Одежду Вам тёплую принесли? На улице с утра было холодновато.
Он вышел, но в коридоре его догнала та самая дочка, и, с трудом подбирая подходящие слова, вручила крупную коробку «Эрмитажа», производства до сих пор не переименованной фабрики имени Крупской. Николай дошёл до ординаторской, и вскрыл целлофан, кинув коробку на стол – так было принято. Если не открыть – врачи её не тронут.
Температура у больной Январь к середине дня упала до 36,4 – для неё это была редкость, и, теоретически, подобное её снижение характеризовало успех проводимой терапии. С другой стороны, внешний вид Екатерины Егоровны Николаю весьма не понравился: кожа больной была ярко-белого цвета, какой бывает у густо рыжих. На ощупь тёплая, и, пожалуй, суховатая, -пусть и с поправкой на недевичий возраст. Даже утром цвет её был другой. Что бы это значило? Давление, измеренное быстренько принесённым Николаем аппаратом оказалось нормальное, пульс тоже вполне ритмичный и наполненный. Кажется, подобная внезапная бледность кожи иногда бывает при мерцательной аритмии. Или нет? Стоит ли назначить очередное ЭКГ shy;исследование?
Николай настолько задумался, что даже не сразу сообразил, что больная говорит что-то ему, а не сама себе. Оказалось, Екатерина Егоровна уговаривала доктора не беспокоиться, поскольку за исключением головной боли, дескать, чувствует она себя очень неплохо.
Кабинет функциональной диагностики, по времени уже должен был закрываться, и в любом случае раньше завтрашнего дня профессиональный ЭКГ-диагност делать описание очередной записи ему не будет. Значит – сам. Не обращая внимание на слова продолжающей уговаривать его больной, Николай засунул фонендоскоп в нагрудный карман халата и вышел, направившись прямиком в процедурный кабинет. Там снова оказалась Маша – она, кажется, работала только днями. Выслушав его просьбу, Маша повздыхала, но всё же отложила в сторону потрёпанный журнал и сняла с полки переносной «Малыш». Подойдя к раковине, она супула под струйку воды из-под крана ворох губок, – намочить, чтобы проводили ток.
– Николай Олегович, – необычно весёлым голосом спросила медсестра, когда они уже шли по коридору обратно к «шестёрке». – Музыкант, не исполняющий песни, из 15 букв – это кто?
– Инструменталист, – рассеянно ответил он, продолжая думать о странном цвете кожи старой женщины, дожидающийся их в палате. Маша на ходу подняла лицо к сероватому больничному потолку, зашептала губами. Считает?
– Главное слово в кроссворде, а мне ничего в голову не приходило, хоть убейте…
««Хоть убейте», ну надо же», – подумал он. – «Во проблемы у людей…».
Мажущая пальцы лента полезла из аппарата, когда Николай нажал на «пустую» кнопку, настраивая раскаляющуюся изогнутую иглу маркера на её ось и проверяя вольтаж. Маша ловко подключала электроды, молча и спокойно оставив ему собственно бумажную часть записи: вместе они работали не в первый раз.
«Январь Е.Е., 71», криво записал Николай на первых сантиметрах ленты, ещё до начала записи. И ниже дату и время – на часах было 16.25. В принципе, ещё вполне можно было отмассировать двоих больных по 30 минут, или одного – на 45, как вчера. Но это если поторопиться. Лента начала с шуршанием и стрекотом выползать из бобины, выписывая пляшущей иголкой пики и впадины поверх синеватых миллиметров разметки, и Николай начал привычно обозначать на ней моменты переключения Машей электродов. Вроде бы, всё было в порядке.
– Ну что же, Екатерина Егоровна, – сказал он, едва медсестра, закончив, чмокнула присоской грудных отведений и начала обрывать с щиколоток и запястий больной резиновые жгутики. – Рад, что всё нормально. Завтра я хочу, чтобы Вас всё-таки посмотрели в функциональной диагностике, -утречком, ладно?
Больная покивала, довольная его вниманием. Ну что же, это действительно, наверное, всё на сегодня. Завтра, возможно, стоит посмотреть запись вместе с кем-нибудь поопытнее, – но скорее всего эта непонятная бледность к утру пройдёт и сама собой.
Поблагодарив Машу, затем забежав на сестринский пост и быстро записав в лист назначений для больной «большую» ЭКГ на завтра, Николай побежал вниз по лестнице, держа руки на весу, чтобы не поскользнуться. На ходу он ещё раз проверил время: если не тормозить, и оставить на дорогу до Вдовых всего 15 минут, то всё ещё вполне можно успеть с массажом. Логичнее было бы, конечно, прийти чуточку пораньше, имея в виду то, что к шести они с дедом Лёшей уже должны спускаться к его соседу, но этого резерва он себе позволить не мог.
Так оно, в общем, и получилось. Двух своих «обычных» клиентов Николай массировал по те же 30 минут, что и в прошлый раз, выкладываясь на их спинах без всякой скидки на свой бок и не отвлекаясь на разговоры. Перерыв между ними пришлось сократить до пяти или семи минут, которые он, заперев на всякий случай кабинет, потратил на общение с больным Петровым, то есть «Шифоньером». Фамилия, – как у его подопечной «дамы» на терапии, но какая разница в телосложении!
– Дмитрий Иванович, – честно предупредил его Николай, – Я сегодня заканчиваю к 5.40, и взять Вас точно уже не успеваю. Если ничего страшного Вы в этом не увидите – скажете мне. С завтрашнего дня у меня обычный график. Если захотите другого врача, – тоже скажете, когда увидите меня на отделении.
«Шифоньер», судя по его виду, несколько растерялся от такой наглости оплачиваемого им доктора, и только пару раз хлопнул ртом. «Ну и замечательно», – подумал Николай, закрывая дверь и возвращаясь обратно в массажный кабинет. Обсуждать что-то с этим больным или вступать с ним в конфликт ему совершенно не хотелось – выглядел Петров сейчас заметно поздоровее, чем он сам. «Голем», надо же… Что такого неправильного в этом прозвище, что он раз за разом сомневается, думая об этом? Где он такое встречал, если не считать классики?
К пяти сорока с мелочью Николай уже выдёргивал куртку из шкафчика, и сразу же, едва защёлкнув замок, побежал вниз. Два предыдущих дня на него нападали по дороге с работы. Будем надеяться, что этого не случится сегодня.
Добежать со Льва Толстого до Малой Посадской он мог десятью разными способами: в этой части Петроградского района Николай знал каждый двор, как собственную ладонь. Сегодня – через улицу Чапаева, где живёт та его клиентка, полотенце которой ему всё время хочется рассмотреть поближе -кто же на нём, в конце концов, изображен. Проскакивая через горловину между трампарком имени Блохина и массивным жёлтым зданием, в котором раньше, кажется, было общежитие этого самого трампарка, Николай заметил сразу три тёмно-зелёных по-военному фургона со старыми «чёрными» номерами, припаркованных правыми колёсами на тротуаре. Водителей в кабинах не было. С другой стороны, тех двух, на которые он смотрел, как баран, вчера вечером, уже не было на Малой Посадской. Опять что-то такое сложное и ассоциативное плавало в памяти, – кажется, начало третьей части «Мастера собак» Олега Дивова, со странными и вызывающими жуть автомобилями без водителей ездящими туда-сюда по городу. Мрак. Доктор, вам пора лечиться…
Дед Лёша уже стоял в прихожей, и радостно улыбнулся, открыв дверь на его «правильный» звонок.
– Привет, Колька. Я так и знал, что ты не опоздаешь. Пошли?
– Давайте я куртку скину, Алексей Степанович, – ответил Николай, поздоровавшись и с ним, и с выглянувшей из кухни на звонок Натальей Евгеньевной. – Здесь же рядом?
– Первый этаж.
Куртку он бросил на крючок, и она сразу же полетела вниз – оборвалась петелька воротника. Вот ведь барахло…
Если считать только «домашнее» время, то у Вдовых Николай провёл уже несколько полных дней, поэтому твёрдо решил не оставаться сегодня ни под какими предлогами: сходить к соседу, потрепать языком, и назад. Никаких чаёв, чего бы ему не говорили. Иногда совестью можно пренебречь в бытовых деталях для чего-то более важного, но точно не сейчас. Дед, шаркая тапками, спустился с ним на два этажа, и позвонил в одну из окрашенных густым охряно-оранжевым цветом дверей: сложным четырёхзначным звонком.
За дверью послышались неторопливые шаги, и из-за неё явно посмотрели в «глазок».
? Привет, Яша, – сказал Алексей Степанович открывшему. – Вот, привёл.
– Ну заходите…
Встречающий их старик был где-то такого же возраста, что и сам дед Лёша. Столько же, наверное, было бы сейчас и деду Андрею.
– Рабинович, Яков Израилевич, – представил его дед, – Капитан 2-го ранга в отставке. Доверять ему можно полностью, от жены до сберкнижки.
– Ну, это сейчас, – сосед деда Лёши несильно пожал Николаю руку, – Лет с 20 назад у тебя бы язык не повернулся такое сказать, тогда я ещё «Ого-го» был!
– А это Коля, Андрея Ляхина с «Кронштадта» внук, – который мне мою морду шил. Я тебе рассказывал.
– Что, этот и шил?
Рабинович засмеялся надтреснутым старческим смехом, и Николай вежливо улыбнулся.
– Нет, это внук того, кто… Но тоже хороший парень.
– Ну давайте, проходите.
В комнате навстречу им поднялся крепкий и коротко стриженный мужик среднего роста.
– Это Яша, – представил его сосед деда, – Яков Яковлевич, старший мой. Николай пожал протянутую ему руку мрачного мужика, которому было
явно больше чем ему, лет под 35. Ну да, конечно, зачем ему это нужно…
– Прежде, чем Коля что-то рассказывать начнёт, Яша-старший, скажи мне такую вещь, – усевшийся на диван дед Лёша провёл рукой по волосам и шее, поморщившись. – Среди твоих знакомых-моряков, бывших моряков, и вообще как-то связанных с этим делом, – никто не умирал в последнее время от чего-то не самого обычного?
Николай заметил, как на словах «с этим делом» Яша-младший невидимо хмыкнул, хотя на столике перед их креслами стояли исключительно чашки и розетки с ярко-чёрным вареньем. Самому ему улыбнуться не захотелось, ничего смешного тут не было.
– Зозуля, – подумав, ответил капитан Рабинович. – Он подо мной на «Отрадном» на Северном служил, а потом военпредом по «1134-й» серии на Ждановке: от самого «Адмирала Зозули» и до четвёртого. Не родственник, просто однофамилец. С кровью что-то, я не разбираюсь. Но мне сказали, что в нашем возрасте это очень редко бывает.
– Ещё?
– С месяц назад у нас погиб охранник одной из точек, – неожиданно произнёс внук Якова Израилевича, сидевший до этого молча. – Пункт обмена валюты на «Нарвской». В перерыв выбили дверь и сразу вальнули его, он даже за стволом потянуться не успел. Девочке-операторше по голове дали, слава Богу, что не убили. Он морпех был, после Чечни. Столько пройти, и в родном городе на нулю нарваться… Их не нашли до сих пор…
Николай ощутимо вздрогнул, и мужик, глядящий сначала просто в пространство перед собой, перевёл взгляд на него. Взгляд был внимательный и какой-то слишком «рассматривающий». Конечно, ничего странного в том, что тебя рассматривает собеседник, но ощущения были не самые комфортные. Могло ли так совпасть, что цивилизованный городской доктор Ляхин мог знать того «морпеха после Чечни»? Маловероятно, учитывая сколько людей прошло через эту войну. В любом случае, фамилия ему ничего не скажет: тех ребят и офицеров, с которыми жизнь Николая пересеклась осенью позапрошлого года, он успел узнать только по именам или, чаще, кличкам. «Бронтозавр», «Киль», «Ларик», «Ливиз-2» – вряд ли это что-то даст Якову-младшему.
– Яков Израилевич, – Николай поднял голову. – Я знаю, что спрашиваю не вовремя, не об этом речь, но потом могу просто забыть: – Вы не тот Рабинович, о котором Виктор Конецкий писал?
– Хе-хе…
Старый капитан 2-го ранга расправил плечи и посмотрел сначала на внука, потом на деда Лёшу, а потом и на самого Николая с забавной смесью гордости и сожаления.
– Увы. Тот на тральщиках всю жизнь отходил, как Алексей в своё время. А я – вон.
Он показал на некрупную фотографию в ближнем углу комнаты, -молодой и худой моряк в однопросветных погонах стоит, опираясь на накатник крупнокалиберной зенитки, на заднем плане темнеет украшенное симметричными завитушками пены море.
– Знаешь что, парень, а ну-ка пошли…
Яков-младший поднялся и указал Николаю на дверь в кухню.
– Деды здесь поговорят, да и всё равно тебе я нужен, а не они. Пойдём. Оба деда проводили их взглядами. Пропустив перед собой Николая и
зайдя в кухню сам, Яков прислонил к плотно закрытой двери стул и сел на него, уставившись на собеседника всё тем же просвечивающим взглядом. Больше свободных стульев в тесноватой, по меркам «старого фонда» кухне не было, и Николаю пришлось сесть на подоконник.
– Ты там был, – сказал Яков. Это прозвучало не как вопрос – как утверждение. – Сначала я подумал про южную Осетию, 90-й или 91-й годы, больно у тебя было знакомое лицо. Потом решил что нет, ты помоложе. Мы точно не встречались?
– Нет, – Николай покачал головой.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать пять.
– Хм… Комиссовался? Или командировка?
– Ни то, ни другое.
Мужик явно принимал его за кого-то другого, – и выглядело это странно.
– Горный туризм, – сказал он сам, не доводя дело до очередного вопроса. – Случайно и мельком. С тех пор – начинающий доктор. Мирный, до недавнего времени.
– Ладно… – Яков утвердительно кивнул, принимая информацию, как проглотивший перфокарту шкафообразный компьютер конца 80-х. – Давай тогда всё по порядку.