На ходу читая немногочисленные записи в «историях» своих новых больных, Николай прошёл по ломаной цепочке полутёмных коридоров, едва не споткнувшись на кафельной лифтовой площадке об сунувшегося под ноги серого больничного кота. Больная Январь, семидесяти одного года, оказалась в палате номер 6, одной из крайних в коридоре, формирующем длинную палочку сложной, украшенной хвостиками и апострофами буквы «Т» на карте пожарной эвакуации отделения. Задержавшись у окна прямо напротив входа в палату, он внимательно дочитал всё то, что Ульяна написала в выдавшуюся спокойной ночь своего дежурства. Сто девяносто рублей получает за ночное дежурство больничный ординатор, и за расписание среди них всегда идёт невидимая глазу схватка, – в то время как интерны воспринимают два дежурства в месяц просто как часть учёбы. Ульяне повезло сегодня не только со спокойной, хотя и пришедшейся на «скорый день» ночью, но и с ординатором, которая не дала её в обиду. Если не считать отдельных тараканов, отношения среди молодёжи на отделении были вполне тёплые и научиться здесь можно было такому, о чем не пишут ни в одном учебнике, – а это именно то, что требуется в их возрасте. Самому Николаю следующее дежурство предстояло через день: в ночь с пятницы на субботу, и тоже на приём «скорых» больных, куда всё же старались ставить преимущественно мужчин. Размышляя о том, не отразится ли на расписании дежурств всё обсуждавшееся утром, и в какую сторону это расписание может перекосить, он дочитал последние строчки пунктирного анамнеза, и коротко стукнул в дверь. Это почему-то было общепринятым: постучаться, и войти не дожидаясь, разумеется, разрешения.
– День добрый!
Уверенно пройдя в палату, Николай определил новое лицо из повернувшихся к нему шести пожилых и старых женских лиц. Больная Январь, Екатерина Егоровна. Хорошее имя.
Женщины нестройно поздоровались, более-менее приветливо. В палате ощутимо пахло болезнями, пенициллином и залитой маслом рисовой кашей. Кроме того, густо пахло хлоркой, запах которой он принёс из коридора -санитарки отчаянно драили расположенный совсем рядом туалет.
– Здравствуйте, Екатерина Егоровна.
Николай присел на вытертую десятками врачебных ягодиц табуретку у постели новой больной и старушка скосила глаза на ламинированную карточку на его груди. «Ляхин Николай Олегович. Врач-Интерн».
– Зовут меня Николай Олегович, я буду Вашим лечащим врачом.
– Очень приятно, – надтреснутым голосом отозвалась женщина, и Николай удивился, что её голос, несмотря на тембр, показался ему молодым. Это не вязалось с высохшей фигурой и заострившимися чертами лица, в морщинах и тёмных крапинках старой кожи. Результат лихорадки?
Рассказывая больной о том, что вместе с ним её будет наблюдать и старший врач – аж сама доцент Алина Аркадьевна Свердлова, он потрогал лоб приподнявшейся на подушке женщины тыльной стороной ладони. Температура, конечно, есть, но не слишком высокая, где-то 37 с половиной. Хотя такое хуже всего переносится, тем более в таком возрасте…
Следуя ставшему за несколько лет привычным списку и кивая, Николай записывал ответы Екатерины Егоровны на те вопросы, которые не были ей заданы ночью. Местом рождения у больной был записан посёлок Гыда, – как зачем-то сказала сама Екатерина Егоровна, и как послушно записала покладистая Ульяна, – «Коми АССР». Может оттуда такая странная фамилия? Детство, нормальные детские болезни без особых осложнений. Семь классов, ремесленное училище в Салехарде, – «Да, девочек тоже брали, а как же…», работа сварщиком. «Интересно она сказала, – подумал Николай, – Не сварщицей, а сварщиком. Привычка?». Сначала там же, потом переехала в Ленинград, с мужем, работали вместе на заводе №189, это теперь Балтийский. Муж умер уже четыре года назад…
Не дозволяя уйти в сторону с рассказом о семье и тяжёлой жизни, как любили делать многие, он вовремя спросил о детях. Детей трое, все, слава Богу, здоровы, навещают. Ишемическая болезнь сердца – где-то с пятидесяти пяти, в последнее время сердце давит всё чаще. «Возраст, Вы же понимаете», – «Да, конечно». Продолжая задавать вопросы, пройдя по всему анамнезу, а затем как следует простучав, послушав и пощупав больную руками, молодой доктор Ляхин не нашёл ничего, что немедленно объяснило бы ему причину длящейся второй месяц, изводящей больную Январь лихорадки, Не достигающей высоких цифр, но медленно и верно сводящей её в гроб. Впрочем, он на такое и не надеялся. Легенды о знаменитых диагностах с их способностью снимать диагноз с вступительного «Доктор, Вы знаете!..» идущих от двери к столу больных его всегда восхищали, но до них ему было как до Африки на собаках. Десять лет изучения медицины, включая училище и институт, позволили Николаю едва ли ковырнуть чудовищную плиту терапии, не говоря уже о более специализированных дисциплинах. «Да, милочка! Всё знаю!..», – говорит такой доктор, и выписывает рецепт. И ни рентген ему не нужен, ни лаборатория. А некоторые ещё не верят в профессиональное ясновидение!
Выйдя в коридор, Николай примостился у подоконника, который давал достаточно света, и находился уже достаточно далеко от туалета, и начал заполнять все пропущенные места в «истории».
– Коля, как дела? Есть что интересное? – окликнула его проходящая мимо красавица-ординатор Даша, по которой вздыхал каждый нормально ориентированный мужчина на отделении. Останавливаться она всё равно не собиралась, торопясь по своим делам, поэтому Николай только помотал головой. Вряд ли ординатору второго года могут показаться интересными его размышления. Задумчиво проводив взглядом Дашины ноги, он быстро вписал свои назначения в соответствующую графу, немедленно перейдя к стандартной, подходящей для данного случая схеме лекарственной терапии. В начале года, когда он только-только приобрёл на отделении статус врача, оставаясь тем же робковатым в глубине души студентом, готовую историю пришлось бы сначала нести куратору, а только потом на сестринский пост. Сейчас его уровень самостоятельности позволял хотя бы это.
Была уже половина одиннадцатого, и Николай с недовольством собой подумал, что первичное обследование всего одной больной заняло у него слишком много времени, а есть ещё и вторая. Кроме того, были и остальные больные, которых он сегодня ещё не видел, и один из которых, по его мнению, тоже начал понемногу «тяжелеть». Обжегшись на молоке дуют на воду, но вносить в мрачную статистику последних месяцев своего собственного потерянного больного, даже если он погибнет не от непонятной причины, а «просто» от недосмотра ленивого интерна, он не собирался.
– Коля, помнишь про разбор сегодня? Пойдёшь?
Очередная молодая доктор торопливо прошла мимо него по коридору, не затруднившись остановиться. Нет, хорошо, конечно, что он не обделён женским вниманием, но не до такой же степени… Дописав последние детали осмотра на перевёрнутую страницу и криво расписавшись, Николай встал, потянувшись плечами. Пора к новой больной, которая помоложе, а он ещё даже имя её не запомнил.
Вынув историю второй больной из-под «Январской», он обнаружил, что фамилия у неё для разнообразия самая простая – Петрова. Спокойно выслушав не слишком, для первого раза, гневное замечание молодящейся дамы с хорошо покрашенными волосами, что она ждёт его с утра, врач-интерн Ляхин с максимально уверенным видом, чётко и членораздельно провёл весь опрос, и подчёркнуто внимательно её осмотрел-прослушал-обтрогал, несколько склонив этим даму к благосклонному тону. К тому моменту, когда Николай закончил и с ней, затем с остальными своими больными, и успел поговорить с пойманной уже им самим в коридоре буквально на минуточку доцентом Свердловой, было уже без двадцати час. Времени оставалось только-только чтобы успеть попить чая из почти непрерывно кипящего в ординаторской чайника, и запихнуть в рот пару приготовленных поутру бутербродов. Мама уходила на работу в свою поликлинику ещё раньше его самого, а готовить бутерброды с вечера у Николая никогда не хватало времени, поэтому они всегда оказывались какими-то помятыми. Впрочем, учитывая то, что они проскальзывали в желудок уже озверевающего от недостатка калорий здорового молодого парня практически не останавливаясь, значения их вкусовые качества на самом деле не имели.
Он едва успел проскочить по коридору в комнату, где проходили клинические разборы, и занять чуть ли не последнее свободное место. Но сделав это Николай осознал, что установившемуся у него под воздействием проделанной работы хорошему настроению пришел конец. В сравнительно маленькое помещение, которое на отделении и прилагающейся к нему кафедре почему-то традиционно использовали для этой цели вместо конференц-зала набилось около 25 докторов разного ранга, до профессорского включительно. Вид у них разнился от напряженного до глубоко задумчивого. Разбор был «расширенный», поскольку разбирали сегодня сразу двоих больных – одного «постсекционно», то есть по результатам последовавшего за его смертью вскрытия, и одного -неуклонно, похоже, к этому состоянию приближающегося.
– Дорогие коллеги…
Действительно, вовремя успел. Если уж интерн захотел прийти на клинический разбор, то опоздание даже на половину вступительной фразы ему бы не простили. Сказали бы что-нибудь гадкое не отходя от кассы, отвели бы душу немножко.
Заведующий отделением очертил ситуацию уверенным, хорошо поставленным голосом. Хорошая причёска, отличный галстук виднеющийся из-под застёгнутого, сидящего как влитой белого халата. Николай моргнул на свой собственный халат – не взял ли в утренней спешке ещё понедельника мамин, и потом забыл проверить за почти половину недели. Не то, чтобы самого его волновало, на какую сторону застёгнуты пуговицы, но кто-то из больных может обратить внимание…
– Об обстоятельствах развития заболевания и результатах вчерашнего вскрытия большинство собравшихся уже знают, но врач-интерн Анна Владимировна для порядка нам доложит…
С Аней Николай учился в параллельной группе весь последний год института, не раз пересекаясь на циклах, и сейчас искренне ей сочувствовал. Потерять больного по неясным причинам, с так и не установленным диагнозом, – такое интерну-терапевту запомнят на всю жизнь, какие бы настоящие и непреодолимые резоны у этого не были. Результаты вскрытия Николай действительно уже знал, но слушал так же напряженно, как и остальные, стараясь не пропустить комментарии либо то, что, возможно, не было написано в официальном заключении, но могло всплыть сейчас.
Рассказывая, выдавая десятки параметров и деталей, Аня не запиналась, – разве что морщилась. По всему её рассказу выходило, что больной погиб от развившейся диабетической комы, но сахар крови у него при этом совершенно нормальный, – значит это был не диабет. Доклад занял достаточно долгое время, и Николай с неудовольствием ощутил, что сердце у него бьётся как сумасшедшее. Всей кожей он ощущал висящую в воздухе опасность, и посреди родного отделения, в середине дня, это было настолько странным, что он начал, не поднимая голову, постепенно осматривать окружающие лица.
– …В 4.20 произошла остановка сердца. Реанимационные мероприятия проводись дежурной бригадой при участии больничного ординатора Гнездиловой и врача-интерна Бергер в течение 30 минут, и оказались неэффективными. В 4.50 было принято решение о прекращении реанимационных мероприятий и отключении аппарата искусственного дыхания. Смерть констатирована врачом-реаниматологом Агеевой. Всё.
Пауза, потом доклад о результатах вскрытия, сделанный таким же ровным тоном. Затем вопросы. Аня волновалась, но держалась молодцом, как положено отличнице. Ещё вопросы. В обсуждение втягивалось всё больше людей, и постепенно оно начало по интенсивности и отточенности оборотов напоминать что-то похожее на сабельную рубку: с лязгом стали, неслышимым ухом ржанием, воплями раненых, и валящимися с сёдел под ноги коней телами. Странное сравнение, но очень уж было похоже…
Напряжение, дошедшее уже почти до не обращенной ни на кого конкретно злобы чуть разрядилось, когда доктор Аня ляпнула в качестве одного из аргументов, что в таком престарелом возрасте, как у больного, резкая потеря веса заставляет в первую очередь делать рентгеновское исследование желудка, и второй профессор захихикал.
– Деточка, какой Вы сказали у него был возраст? Престарелый? Это сколько?
– Шестьдесят два, – растеряно протянула Аня, вызвав полминуты общего смеха – профессору было значительно больше. Смех был несколько нервный, и оборвался быстро. Слово взяла главный эндокринолог города, которая спокойно и аргументировано рассказала, что то, что молодая интерн пропустила антифосфолипидный синдром, её совершенно не удивляет, но непонятно, почему вообще никто до сих пор даже не предположил его наличие. Дав профессору с фигурой тридцатилетней женщины и оперативной памятью и быстродействием шахматного компьютера закончить, несколько человек наперебой начали выдвигать аргументы против. И через минуту рубка, с мельканием показаний всё-таки сделанного больному за два дня до смертельного исхода целевого анализа, пошла по новой. Вертя головой от одного говорящего к другому, униженный Николай поклялся себе, что сегодняшний вечер он абсолютно точно проведёт не за редактурой перевода, до сдачи которого оставались уже считанные дни, а в обнимку с каким-нибудь руководством по синдромальной диагностике. Эндокринолога уже практически убедили, когда сидевшая в виде памятника себе самой доктор Ольга, «женщина-врач», спокойно и очень к месту вставила в возникшую паузу фразу о том, что неостановимое носовое кровотечение подобный диагноз почти точно исключает. Это послужило последней каплей. Просто для того, чтобы чем-то закончить, завотделением высказался в том ключе, что антифосфолипидный синдром вполне мог быть вторичным по невыявленной, скрытой инфекции. С клинической картиной, максимально смазанной из-за сахарного диабета и, возможно, чего-то ещё. То, что у мужчин такое встречается редко, и то, что вскрытие дало больше вопросов, чем ответов, уже не имело никакого значения. Обсуждение зашло в тупик, и сделать из него хоть какой-то вывод было полезнее, чем так и оставить большой вопросительный знак напротив причины очередного смертельного исхода.
Дискуссия почти выдохлась, когда полночи готовившийся к разбору своего больного ординатор второго года Володя неожиданно напомнил о втором запланированном на сегодня разборе.
– Ну, доктора… Ну давайте поднапряжемся! – заведующий оглядел выжатых врачей и сделал находящемуся уже в полуприподнятом над стулом положении ординатору сложный жест ладонью, – одновременно и располагающий, и стимулирующий. Скрежетнул стул, молодой врач начал пробираться через ноги в переднюю часть комнаты. Остальные начали покашливать, и морщиться, стараясь сбросить напряжение. Сам Николай вытянул вперёд обе руки, хрустнув пальцами, и на него с неудовольствием обернулась сидевшая впереди доцент Савельева – пятидесятилетняя мадам, похожая лицом и голосом на постаревшую Милицу Корьюс, а работоспособностью – на гусеничный тягач. Этим сочетанием Николай искренне восхищался ещё будучи студентом, и поэтому вместо того, чтобы сделать «лицо кирпичом», постарался извиняющеся улыбнуться. Мадам спокойно кивнула и снова отвернулась в сторону раскладывающего перед собой на столе какие-то листочки ординатора.
Слово «Ну!?» так и не прозвучало, но выражение на лице завотделением было соответствующим, и доктор доложил о своём больном, который лежал на отделении третью неделю с ничего конкретно не означающим диагнозом «ЛНЭ». То есть той самой лихорадкой неясной этиологии, с которой Николаю теперь предстояло справляться у его собственной больной. Мужчина был ещё нестарый, тоже с компенсированным хорошей терапией сахарным диабетом, но тон доклада был настолько далёк от оптимистичного, насколько это было можно. Постоянно имея температуру около 38, больной раз в 3-4 дня выдавал температурные «пики» градусов до 40, сбивать которые удавалось всё с большим трудом. После каждого такого дня начинался новый цикл анализов, призванных установить хотя бы одну из длинного и разнообразного списка причин, способных вызвать подобное. Два дня назад, после последнего «пика» у уже всё понимающего больного начали отказывать почки. Следующего подъёма температуры до таких цифр он мог уже не пережить.