Итак, к сорока годам мой прапрадед Уайли остался вдовцом с малолетней дочерью на руках. Он очень любил свою жену, и вынужденная разлука с ней далась ему отнюдь не легко, а смерть Эмилии произвела огромные изменения в его душе и рассудке. Оставив десятилетнюю Грейс на попечение гувернанток, Джонатан отправился путешествовать. Вернулся он через пять лет, преобразившийся до неузнаваемости. Оказалось, что все эти годы он переезжал из одной европейской страны в другую в поисках врачей, которые умели бы лечить мигрень. Исцеление от болезни, сломившей дух его любимой жены, превратилось для Уайли в наваждение, в навязчивую идею. Он находил медиков, завязывал знакомство, подробно выспрашивал их мнение о причинах болезни и способах ее облегчения, и если слышал что-то новое – немедленно предлагал деньги для проведения необходимых исследований и экспериментов. Он готов был на все, начиная от спонсирования бедных студентов, если в их головах возникали интересные теории о мигрени, и заканчивая строительством специальных клиник для изучения и лечения недуга. Неизвестно, сколько еще лет Джонатан провел бы в странствиях, если бы в Лондоне, где он с огромным интересом ходил на лекции Фрэнсиса Гальтона, его не застало письмо младшей сестры, в котором она напоминала брату о том, что его единственной дочери Грейс исполнилось пятнадцать, и если отец хочет иметь возможность влиять на дальнейшую судьбу девушки, то ему пора бы вернуться, чтобы быть рядом с будущей невестой. Девушка стала необыкновенной красавицей, и, учитывая ее положение единственной наследницы огромного состояния, необходимо твердое и мудрое руководство отца, дабы уберечь девицу от возможных необдуманных шагов.
Из Европы Джонатан Уайли вернулся не один. Вместе с ним по трапу парохода спустился молодой человек, англичанин, по имени Роберт Купер – один из тех студентов, кому оказывалась финансовая помощь. Купер был увлечен проблемами неврологии, и в его голове роились бесчисленные идеи, одна другой оригинальнее. Кроме того, Роберт был не только убежденным атеистом, но и человеком, не понимающим слов «правило» и «обычай», а посему оказался одним из очень немногих, кто воспринимал чудаковатого американца без критики, удивления или скепсиса. Между миллионером Уайли и талантливым начинающим ученым завязалась настоящая дружба. Уайли предложил Куперу ехать вместе с ним в Америку, где обещал предоставить самые широкие возможности для занятия наукой.
Появившись дома, Джонатан уделил некоторое время дочери, оценил ее расцветшую красоту и уровень подготовки, которой на протяжении пяти лет занимались три гувернантки, после чего отправился с визитом к сестре, жившей со своим семейством в другом городе.
– Ты правильно поступила, вызвав меня, – констатировал он.
Сестра тут же принялась перечислять знатные семейства, имеющие сыновей подходящего возраста и уже проявившие интерес к Грейс Уайли, но Джонатан перебил ее:
– Моя Грейс предназначена не для этого. Я поговорил с ней и теперь знаю, что ты постоянно пишешь ей письма, в которых обсуждаешь ее будущее замужество. Так вот: если ты позволишь себе еще хоть раз завести с моей дочерью подобный разговор, можешь считать, что у тебя нет старшего брата.
Сестра сперва удивилась, потом недоумевала, потом пыталась возражать, разговор продолжался уже на повышенных тонах и завершился ссорой, столь же бурной, сколь необратимой: отношения оказались разорванными навсегда.
В течение последующих нескольких месяцев жизнь дома Джонатана Уайли кардинально преобразилась. Из трех гувернанток уволили двух: ту, которая отвечала за обучение «правильной жизни в обществе», манерам, этикету, светской беседе и домоводству, и ту, в обязанности которой входили музыка, живопись и танцы. Третья гувернантка, эмигрантка из Швейцарии, обучавшая Грейс основам естественных наук и французскому, была оставлена для преподавания немецкого языка. На рояль надели чехол, мольберт и краски с кистями нашли прибежище в чулане, бальную залу переоборудовали в библиотеку-лабораторию с огромными столами, на которых громоздились чертежи: для проведения экспериментов и опытов Роберту Куперу требовался питомник, где он мог бы работать с животными. Уайли увлеченно занимался организацией условий для научной деятельности своего молодого друга, напрочь пренебрегая общепринятыми светскими правилами: не делал визитов по случаю возвращения после длительного отсутствия и не отдавал их, а тех, кто наносил визиты ему самому, не принимал; не принимал и приглашений на приемы, вечера и балы, при этом не утруждаясь написанием вежливых отказов; при случайных встречах со знакомыми даже не пытался делать вид, что интересуется беседой, на вопросы отвечал скупо и равнодушно и всячески давал понять, что хотел бы поскорее закончить разговор… Даже недавнее создание Республиканской партии, конфликты Северных штатов с Конфедерацией, нерешенные проблемы заселения Западных земель – вопросы, без обсуждения которых не обходился в обществе ни один разговор между представителями сильного пола, – не интересовали Джонатана.
Вместо двух уволенных гувернанток для занятий с Грейс выписали двух преподавателей из Германии и Англии, на них возложили обязанность дать девушке хотя бы минимальные знания из области физиологии и медицины.
– Ты станешь звездой научного мира, – убежденно повторял Уайли своему другу Куперу, – а Грейс станет твоей правой рукой, помощником, ассистентом. Только не вздумай, что я позволю тебе жениться на ней.
При этих словах Роберт заливался краской и отводил глаза. Он был по уши влюблен в юную красавицу, и ни для кого это не было секретом. Грейс тоже посматривала на него с интересом, и все обитатели дома Уайли были уверены, что брак между молодыми людьми – всего лишь вопрос времени. В пятнадцать лет, конечно, рановато еще, а года через два уже можно и свадьбу сыграть. Правда, миллионеры своих дочек отдают обычно совсем в другие руки, и нищий начинающий ученый это совсем не та партия, на которую могла бы рассчитывать наследница капиталов Уайли, но мистер Джонатан стал таким странным после смерти жены, таким непредсказуемым, что от него вполне можно ожидать и такого…
Однако сам мистер Джонатан придерживался совершенно другого мнения. Его дочь – умница и красавица, она должна быть рядом с Купером и вместе с ним совершить прорыв в неврологии, найти средство, позволяющее полностью вылечивать мигрень. Роберт вообще не должен жениться и заводить семью, он должен полностью посвятить себя науке и отдать все свои силы облегчению страданий больных. Семья будет только помехой, отвлекающей от главного. А для решения всяких интимным проблем существует масса разнообразных возможностей, начиная от хорошеньких вдовушек и заканчивая девицами из дорогих заведений. Этими возможностями и сам Уайли пользуется постоянно.
Что же касается дочери, то здесь все сложнее. Медики говорят, что женщина должна исполнить свое природное предназначение, иначе пострадает здоровье и испортится характер. Ну что ж, значит, Грейс нужно позволить выйти замуж и родить пару-тройку деток. Но при этом соблюсти непременное условие: ее муж должен быть человеком мягкотелым, бесхребетным, тихим, ни во что не вмешивающимся и умеющим быть счастливым от одного только факта, что он может жить, ни в чем себе не отказывая. Никаких амбиций, никаких устремлений, никакой патриархальной властности. Грейс будет заниматься научными исследованиями рука об руку с Купером, детьми займутся няньки и гувернантки, а муж будет сидеть тихо и не возмущаться тем, что жены целыми днями нет дома.
Была у Джонатана еще одна задумка, но он до поры до времени ни с кем ею не делился. Сперва он хотел закончить строительство питомника и увидеть, как Роберт и Грейс начнут вести исследования. Дочь радовала отца своим искренним интересом к наукам и заметными быстрыми успехами, но Уайли при всей своей эксцентричности все-таки допускал, что в значительной части этот интерес продиктован романтическими чувствами. «Это все глупости, – говорил он себе. – Первая юношеская влюбленность. Пройдет. Сейчас главное – дать девочке знания и пустить в научное плавание вместе с Купером, а когда она вкусит первый, пусть даже незрелый и кислый, плод успеха, она уже не сможет отказаться и будет делать так, как я велю. Она на все согласится, лишь бы почувствовать этот вкус еще раз. Успех сильнее любого наркотика. Морфий сломил дух Эмилии. Успех укрепит дух нашей дочери Грейс».
За два месяца до семнадцатого дня рождения Грейс в питомник завезли первую партию животных. К этому времени Грейс знала и умела вполне достаточно, чтобы ассистировать Куперу: она научилась пользоваться микроскопом и разбиралась в строении тканей, могла делать уколы и перевязки, чистить и зашивать раны и не падала в обморок при вскрытии, отлично усвоила систему кровообращения и назубок выучила строение скелета. Кроме того, девушка изучила историю медицины в той ее части, которая касалась лечения мигреней, и сделала вполне определенный вывод: никто так и не разобрался, почему возникает эта болезнь и как ее лечить. Зато она прочла множество сделанных врачами и пациентами описаний проявления мигрени и пришла в ужас от того, какие страдания приходится переносить тем, у кого заболевание протекает в тяжелых формах.
– Бедная мама, – сказала она Джонатану, – она мучилась невыносимо. Если то, что ты подозреваешь о ее кончине, правда, то я не удивляюсь. Нужно иметь огромную волю к жизни, чтобы это вытерпеть.
– Теперь ты понимаешь, насколько важно найти способ помочь таким больным? – спросил Уайли.
– Да, папа, понимаю. Я сделаю все, что смогу.
– И не будешь мне перечить?
– Не буду. Я поступлю так, как ты скажешь.
Джонатан остался весьма доволен разговором. Собственно, ничего иного он от своей девочки и не ждал: покорность воле родителя – хорошая традиция, правильная, и гувернантки отлично справились со своей работой, вырастив Грейс послушной, доверяющей мнению отца и одновременно развивая ее ум в самых разных направлениях. Тогда, семь лет назад, он принял правильное решение, хотя все окружение удивлялось и недоумевало, для чего одной девочке целых три гувернантки, если испокон века достаточно было всего одной.
Пришло время заняться поисками подходящего жениха. Джонатан Уайли отправился в адвокатскую контору «Берлингтон и сын», где уже много лет велись дела его семьи.
– Соберите мне сведения обо всех, кто носит фамилию «Уайли», – заявил он.
– Вы ищете родственников? – деловито спросил Берлингтон, дородный плешивый мужчина, годами чуть старше самого Уайли. – Возникли какие-то новые обстоятельства с наследованием? Вы хотите изменить завещание?
– Я ищу жениха для своей дочери. И хочу, чтобы он носил имя Уайли.
– Можно поинтересоваться, для чего это нужно?
– Для того, чтобы моя дочь и в замужестве оставалась Уайли.
– Но зачем?
– Я не обязан это объяснять, – сердито ответил Джонатан. – Считайте это моей прихотью. Моя дочь должна остаться Уайли – и точка! Если она в браке не возьмет фамилию мужа, это вызовет ненужные толки. Кроме того, это смертельно обидит ее мужа и его семью, а этого мне хотелось бы избежать.
– Бог мой, Джонатан, – расхохотался адвокат. – Да ваше поведение в последние два года и без того вызывает массу толков! Все вас обсуждают и никто не понимает. И на вас обижено все общество. С каких это пор вас стали беспокоить толки, сплетни и обиды?
– Меня это не беспокоит ровно до того момента, пока не касается моей дочери, – сухо произнес Уайли. – Так вы сделаете то, о чем я прошу?
– Разумеется, – вздохнул адвокат. – Ваша семья наш давний клиент, мой отец вел дела вашего отца. И я сделаю все, что в моих силах. Вас интересуют только жители нашего города?
– Мне все равно. Пусть эти Уайли живут где угодно, лишь бы у них оказался подходящий сын.
– А если он не захочет жениться на вашей дочери?
– Захочет. Он в любом случае будет жениться не на Грейс, а на моих деньгах. Я куплю ей мужа, главное – не ошибиться с покупкой и выбрать наименее противного.
Адвокат снял очки и прищурился, разглядывая своего клиента.
– Джонатан, весь город говорит о том, что вы собираетесь выдать свою дочь за Купера, которого вы привезли из Англии специально для этой цели. Разве это не так?
– Это не так и никогда не было так, – отрезал Уайли. – Купер вообще не собирается жениться. Ни на ком. Я этого не допущу. А Грейс нужно выдать замуж за какого-нибудь более или менее приличного Уайли.
– Приличного? – переспросил Берлингтон-младший. – Вы имеете в виду деньги? Состояние?
– Я имею в виду характер. У меня есть определенные требования.
– И все-таки я не понимаю, для чего вам это нужно. Какая разница, какую фамилию будет носить ваша замужняя дочь, если эта фамилия не опозорена преступлениями или грехами?
– Потому что я так хочу, – твердо и невозмутимо ответствовал мой прапрадед…
* * *Вы имеете полное право не поверить мне и спросить, откуда мне известны все эти подробности? Ваши сомнения вполне понятны, ведь события, о которых я рассказываю, происходили больше полутора веков тому назад. Дело в том, что Джонатан Уайли в 1870 году составил свое подробное жизнеописание, запечатлев в нем не только весь жизненный путь, но и отдельные сцены, эпизоды. Вот эти-то эпизоды я вам и пересказываю. Покончив с жизнеописанием, он принялся вести дневник и вносил в него записи каждые два-три дня вплоть до самой кончины в 1877 году.
Я самым внимательным образом изучил обе рукописи, перечитал их неоднократно, что и позволило мне составить определенное мнение о характере Джонатана. Поэтому когда я говорил юристу, что предок мой был весьма эксцентричен, а порой и просто невыносим, эти утверждения не были голословными. Он запретил Куперу вступать в брак, угрожая прекратить финансирование его исследований. Он выдал дочь замуж за человека, носящего фамилию «Уайли», бесхарактерного глуповатого мямлю, не способного ни к какой деятельности, кроме чисто биологического функционирования, но не способного в то же время и на подлость, воровство или предательство. Проще говоря, Фрэнк Уайли не был способен вообще ни на что, чем и приглянулся моему прапрадеду. Моя прабабка Грейс его не любила и не уважала, но с благодарностью терпела, ибо Фрэнк давал ей статус замужней дамы, что позволяло иметь детей, и ничем не мешал ее жизни, наполненной любовью к науке, к детям и к Роберту Куперу.
Шла война между Севером и Югом, когда Грейс в 1862 году родила Фрэнку первенца, сына. Второй ребенок, девочка, родился уже после окончания войны, в 1866 году, и отцом его был вовсе не Фрэнк. Джонатан прекрасно знал обо всем, более того, всячески содействовал тому, чтобы его дочь и его друг могли беспрепятственно любить друг друга. Он, познавший всю силу любви к женщине и всю бездонную горечь утраты, не без оснований считал, что сердечная привязанность способствует совместной работе, а вот общая семья этой самой работе может и помешать… Не берусь судить, прав он был или нет. Чудак, самодур, несносный человек – да, таким был мой прапрадед. Про таких иногда говорят: сумасшедший миллионер. Человек, вбивший себе в голову, что его имя должно остаться в науке на долгие века.
Спустя еще два года Грейс родила третьего ребенка, моего деда Фрэнка-младшего. На этот раз отцом снова был законный супруг. А еще через год, в 1869 году, появился труд Гальтона «Наследственный гений». И вот тут-то Джонатану в голову пришла его «великая идея», последствия которой я и расхлебываю спустя полтора века.
* * *Юрист по имени Андрей и по фамилии Сорокопят, против всех моих ожиданий, объявился и впрямь через два дня с первым вариантом плана. Насколько мне известно, в России к соблюдению сроков относятся не слишком уважительно, посему я был приятно удивлен. План не вызвал у меня никаких возражений, да и какие могли быть возражения с моей стороны, если я совершенно не представлял, как устроены правовые и управленческие механизмы в России? Я не мог должным образом оценить ни набор включенных в план действий, ни их последовательность, ни сроки. Мне оставалось только положиться на компетентность и добросовестность Андрея Сорокопята. Однако был пункт в этом плане, который привлек мое внимание: «Поиск людей, знавших семью Лагутиных».
– Вы полагаете, это возможно? – усомнился я, ткнув концом ручки в строку документа. – Меня интересует период сорокалетней давности. Я, конечно, мало что понимаю в современной российской жизни, но моего личного опыта достаточно, чтобы предположить: все данные о сотрудниках Лагутиных и их соседях по месту жительства находились на бумажных носителях и впоследствии, уже через четверть века, вряд ли переносились на электронные носители. Или я ошибаюсь?