Так они оказались в кабинете втроем. Когда конвойный вышел, Алексеев представил другого офицера Сарычеву:
– Это подполковник Иевлев из СВР. Я думал, будет правильно, если разговор состоится с его участием.
Сарычев молчал.
– Я не собираюсь обращаться к вашей совести, – строго сказал полковник, – и напоминать о том, что в результате вашего преступного молчания в пивном баре погиб один человек и получил тяжелое ранение наш сотрудник. Есть вероятность того, что он выживет, но останется на всю жизнь инвалидом. А у него, между прочим, семья, дети. Я не буду говорить вам и о том, что вы, бывший офицер КГБ, могли бы получше представить себе все последствия подобных встреч с незнакомцами в пивном баре. Все это вам и так ясно. Я хочу только знать, с кем именно вы там встречались и почему?
– Дайте мне закурить, – попросил Сарычев.
Иевлев протянул ему пачку сигарет.
– За что меня арестовали? – спросил Сарычев. – Я не делал ничего противозаконного. Или ходить в бар сейчас тоже запрещено?
Алексеев переглянулся с Иевлевым. Он понимал, что арестованный прав. Прямых доказательств его вины не было. Более того, применив знаменитый указ о борьбе с бандитизмом, они могли с большой натяжкой продержать бывшего подполковника КГБ в заключении до тридцати дней. Но и только. Потом им пришлось бы его отпустить. Расчет строился на его собственной порядочности.
– Не запрещено, – ответил Алексеев, – но не в каждом пивном баре, где вы появляетесь, начинается стрельба и случаются убийства. Вам не кажется странным подобное совпадение?
– Сейчас развелось много бандитов, – пожал плечами Сарычев. Небритый, волосы не причесаны, он имел теперь жалкий вид, не то что в момент задержания.
– Послушайте, Сарычев, – вмешался Иевлев, – речь идет о безопасности вашего собственного государства. Вы же бывший офицер, черт вас возьми, должны понимать такие вещи. Речь идет о безопасности России.
– А при чем тут безопасность России? – удивился Сарычев. – Честно говоря, не вижу никакой связи.
Иевлев помедлил, как бы что-то взвешивая, потом сказал:
– Наша служба уже целый месяц прослушивала ваши переговоры по телефону. Мы знали, что вы связаны с бывшим руководителем специальной группы по Литве полковником Савельевым. Он исчез в девяносто первом, а вместе с ним пропали и документы, представляющие для нас исключительную ценность. Повторяю, речь идет о безопасности России. Два дня назад вам позвонили из Германии и договорились об этой встрече, поручив дать телеграмму в Киев Лозинскому, чтобы тот приехал тоже.
– Ловко, – потер подбородок Сарычев, – значит, вы все и так знали. А я-то считал, что на меня через них вышли. Это, значит, я, старый дурак, за собой «хвост» привел. Молодец, ничего не скажешь.
– Вы не приводили «хвост», – устало сказал Алексеев, – наоборот, это мы приготовили засаду в баре. Есть еще одно очень неприятное обстоятельство, о котором я обязан сообщить. Вот фотографии вашего бывшего коллеги Лозинского. Посмотрите их внимательно, может, вы что-нибудь поймете.
Он передал арестованному пачку фотографий, присланных по его просьбе из Киева сотрудниками местной милиции, запечатлевших труп Лозинского, найденный сотрудниками прокуратуры и милиции после звонка Дронго.
– Кто это сделал? – шепотом спросил Сарычев, темнея от гнева.
– Пока мы не знаем. Какой-то неизвестный позвонил в Киев по междугородному телефону и рассказал, как разыскать труп Лозинского. Вот заключение экспертов о дате смерти вашего бывшего коллеги, – протянул Сарычеву официальное заключение медицинской экспертизы Алексеев и добавил: – Теперь вы убедились, что Лозинский ни при каких обстоятельствах не мог встретиться с вами в этом баре. Вас обманом завлекли в ловушку. Кто-то убрал Лозинского и шел с вами на встречу, чтобы убрать и такого опасного свидетеля, как вы.
– Но я ничего не знал, – прошептал Сарычев.
– Охотно верю, – кивнул Алексеев, – поэтому и прошу вас помочь нам в расследовании. Вот фотографии другого человека. Это полковник Лякутис, может, слышали о таком? Его тоже убили, рядом с домом. Как видите, убийцы не останавливаются ни перед чем.
– Я его не знал, – поморщился Сарычев, возвращая фотографии.
– Теперь вы понимаете, насколько все зашло далеко? – спросил Иевлев. – И тем не менее стреляете в своих бывших коллег.
– Я не предполагал, что они мои коллеги, – повторил Сарычев, – просто я видел, как ко мне лезут сразу несколько молодых людей, и вытащил пистолет. И я не мог подумать, что другой молодой человек, с которым я никогда в жизни не встречался, поведет себя таким странным, если не сказать глупым образом – откроет стрельбу.
– Странным, – повторил Иевлев, – а действительно, почему он начал стрелять? Если у него не было документов, это еще ни о чем не говорит. Необязательно носить документы в кармане. Он мог предъявить их и потом, а от оружия незаметно избавиться, просто выбросив его под столик. Почему он начал стрелять?
– Вы думаете, он отвлекал внимание? – похолодел Алексеев, уже сознавая, какую ошибку допустили лично он и его сотрудники.
– По-моему, это наиболее логичное объяснение случившегося, – кивнул Иевлев, – он от кого-то отвлекал внимание, кто-то еще находился в этом баре.
– Кажется, мы теряем свою квалификацию, – в сердцах сказал Алексеев. – Конечно, он кого-то прикрывал, но в тот момент трудно было что-либо сообразить. Сначала стрельба, потом ранение нашего сотрудника… Мои ребята погорячились и застрелили этого «героя» при попытке вырваться на улицу.
Сарычев продолжал курить. Потом вдруг попросил:
– Дайте воды.
Алексеев налил стакан воды бывшему коллеге. Сарычев залпом выпил, глубоко затянулся и спросил:
– А вы уточнили, кто этот молодой человек?
– Я же сказал, у него не нашли никаких документов, – напомнил Алексеев. – А у вас есть какие-нибудь предположения?
Сарычев по-прежнему курил.
– Не молчите, Сарычев, – не выдержал Иевлев, – каждая минута может стоить жизни еще какому-нибудь невиновному человеку. Неужели вы этого не понимаете?
– Я должен был свести Лозинского с одним человеком, – наконец выдавил Сарычев. Потом спросил: – А ваш сотрудник останется жить?
– Врачи делают все, что в их силах, – кивнул Алексеев. – С каким человеком вам предстояло свести Лозинского?
– Мне позвонил Савельев и сказал, чтобы я их свел, – глухо повторил Сарычев, – но об этом вы и сами знаете.
– У вас был обговорен запасной вариант? – быстро спросил Иевлев. – Вы договорились с Савельевым о возможном запасном варианте вашего поведения? Что делать, если Лозинский не приедет на встречу? Вы ведь профессионалы, вы обязаны предусмотреть запасной вариант.
– В таком случае мне пришлось бы самому свести этого человека с Игнатом Савельевым, – глухо признался Сарычев.
– Какого человека, черт вас возьми? – не выдержал Алексеев.
– Резидента литовской разведки в Москве, – наконец вымолвил Сарычев, опустив голову. Потом, не поднимая глаз, спросил: – Мне зачтут эти показания как чистосердечное раскаяние?
– Вы хотите сказать, что стрелявший в наших сотрудников молодой человек являлся резидентом литовских спецслужб в Москве? – не поверил Алексеев.
– Нет. В зале находился еще кто-то третий. Я тоже подумал о том, что этот молодой человек специально рискует своей жизнью, стремясь отвлечь на себя внимание и дать возможность уйти кому-то другому.
– Кто это был? – одновременно спросили Алексеев и Иевлев.
– Этого я не знаю, – ответил Сарычев, – я просто пришел на встречу, чтобы организовать беседу Лозинского с этим резидентом. Их очень интересовали пропавшие документы, они готовы заплатить за них большие деньги.
– Как вы с ним связывались? – поинтересовался Иевлев. – У вас был свой источник связи?
– Они просто бросали мне письма в почтовый ящик, – улыбнулся Сарычев.
– Действительно, как просто, – пробормотал Иевлев, – мы сходим с ума, требуем дорогостоящую аппаратуру, организуем непрерывное наблюдение за объектом, а кто-то в это время спокойно заходит в подъезд и оставляет там письмо.
– У вас есть какие-то соображения насчет личности этого резидента? – спросил Алексеев.
– Нет. Я даже не думал, что мой поход в этот бар окончится такой кровью.
– Ясно. – Алексеев взглянул на Иевлева. Поиск теперь оборачивался не просто его личным делом и не только расследованием обстоятельств гибели полковника Лякутиса. Дело принимало новый, более серьезный оборот. Речь шла о деятельности зарубежных спецслужб на территории самой России.
– Где мы можем найти Савельева? – в упор спросил Алексеев, не обращая внимания на Иевлева, который покачал головой, не ожидая ответа на этот пустой вопрос. – Где Игнат Савельев?
– Я действительно не знаю, – пробормотал Сарычев, – мне кажется, он в Германии. Он часто звонил мне оттуда. Но где именно находится, никогда не говорил. Он ведь был ранен в девяносто первом, почти два года лежал по разным больницам.
– Как ранен? – удивился Алексеев.
– Поэтому мы их тогда и не искали, – кивнул Сарычев, – считали их убитыми. Осталось два трупа. Мы решили, что это трупы Савельева и Семенова. Так показали и Лозинский с Потапчуком. Никто не мог предположить, что они остались в живых.
– Как найти Савельева? – вскочил Алексеев, уже теряя терпение.
– Мне только известно, где живет его брат, – сказал наконец Сарычев. – Это рядом с Берлином, совсем недалеко.
Глава 21
В этот день они вышли из отеля рано утром, спеша успеть к пригородному поезду, отходившему в Луккенвальд. На вокзал они приехали несколько раньше, чем полагали.
Сидя в вагоне пригородного поезда, Потапчук обратил внимание на поведение немцев – как они проходят мимо друг друга, стараясь не задеть соседа, как извиняются при встрече и дежурно улыбаются. Он толкнул Дронго в бок и прошептал:
– Небось здесь вы такой компании, как в нашей электричке, не встретите.
– Это плохо или хорошо? – улыбнулся Дронго.
– А шут его знает! – честно ответил Потапчук. – С одной стороны, наверное, хорошо, можно спокойно ездить в любой город. Хоть днем, хоть ночью. А с другой – плохо: пресно живут, скучно, неинтересно.
– Вы это расскажите кому-нибудь из пассажиров того вагона, в котором мы с вами ехали, – напомнил Дронго, – думаю, они бы с вами не согласились. В тоталитаризме есть своя прелесть. Он дает простому гражданину ощущение безопасности. Правда, тоталитарное государство делает человека полностью беззащитным перед самим государством и его представителями, но, как правило, защищает от всей остальной шпаны. А это уже само по себе нравится маленькому человеку. Не секрет, что только Гитлеру и Сталину удалось справиться с мафией внутри страны и практически разгромить все криминальные группировки. Хотя, честно говоря, мне очень не нравится, когда сравнивают фашистов и коммунистов. Все это разные вещи.
– А вы все еще идеалист, – усмехнулся Потапчук, – я давно уже в эти игры не играю. Какая разница, кто фашист, социалист, коммунист, либерал, анархист! Все умирают одинаково быстро и одинаково страшно. Когда постоянно видишь перед собой на мушке живую мишень, как-то некогда думать об «измах». Нужно конкретно поразить цель, и потому я уже давно ни во что не верю.
– Вы циник, Потапчук. Это обычная черта профессиональных убийц, – поморщился Дронго. – Интересно, сколько за вами числится трупов? Я когда-то слышал о существовании «ликвидаторов», ведущих личный счет уничтоженных ими людей. В вас есть что-то от палача, вам никто этого не говорил?
Потапчук обиделся и отвернулся, уставившись в окно. Дронго дотронулся до его руки.
– Ладно, не дуйтесь, я не хотел вас обидеть. Ваше дело тоже в какой-то мере нужное и важное, особенно в те времена, когда мир разделен на два противоборствующих лагеря. Вы, можно сказать, взяли на себя самую грязную и неблагодарную работу.
– Знаете, кто учил меня стрелять? – вдруг обернулся к нему Потапчук. – Никогда никому не говорил, а вам скажу. Женщина. Да-да, самая настоящая баба. Герой Советского Союза. Она во время войны была снайпером. Имела на своем личном счету более восьмидесяти убитых человек. Когда она мне первый раз сказала, я не поверил. Да и кто бы поверил, что эта худая старая женщина застрелила столько мужиков? Но она заставила меня поверить. Рассказала, как однажды во время войны, уже на Украине, их дивизия брала какой-то город, сейчас не вспомню, какой. И она тогда весь день продежурила в старом доме, убрав одного солдата, пытавшегося восстановить связь его окруженного батальона с другой частью. Она сидела долго, очень долго. И потом увидела, как вместо первого убитого ползет второй связист. Связист пробирался совсем недалеко от нее. И она через прицел своей снайперской винтовки разглядела, что это был мальчик, совсем пацан, не больше семнадцати-восемнадцати лет. И ему предстояло восстановить линию связи окруженного батальона. Она промучилась полминуты, прежде чем решилась. Не стрелять нельзя, немцы, наладив связь, могли скоординированно ударить с двух сторон по их дивизии и вызволить окруженный батальон. А стрелять в мальчика она тоже никак не могла. Мучилась, не зная, как поступить. А потом подняла винтовку, выстрелила прямо в сердце этому мальчику, бросила винтовку в снег, села на пол и целый час проплакала. Понимаете? Она застрелила этого солдатика и потом плакала.
Теперь молчал Дронго. Он понимал, почему Потапчук поведал ему эту историю.
– Я спросил тогда, – продолжал Потапчук, – зачем она рассказала мне все это. И она объяснила очень просто. Мы были на войне. Я тоже находился пусть на «холодной», но все-таки войне, и от моего выстрела часто зависела жизнь десятков, если не сотен и тысяч людей. Я не имел права на жалость, на личные чувства. «Ликвидатор» обязан видеть только цель. Только свою жертву, которую ему необходимо уничтожить. Никакие личные чувства в расчет не принимались, никакие оправдания не могли извинить невыполнения приказа. А вы говорите, что я циник.
– Это разные вещи, Потапчук, – возразил Дронго, – я тоже не цветы в оранжереях выращивал. Но убийство человека – слишком страшное и слишком грязное дело. Ваш преподаватель запомнила этого убитого мальчика на всю жизнь. Думаю, он ей снился даже ночью. Конечно, война многое объясняет. Но когда перед тобой живой человек и ты понимаешь, что сейчас он умрет из-за того, что ты просто обязан выполнить чей-то, очень часто преступный приказ, ну не знаю… Трудно предположить, как поступишь в такой ситуации. Я на ее месте, возможно, и не стрелял бы.
– И позволили бы ему восстановить связь и ударить в тыл вашим товарищам? – недобро усмехнулся Потапчук.
– Нет, конечно. Я, может быть, постарался бы перебить провод, легко ранить мальчика. Но я бы его не убивал, это наверняка. Даже на войне должен сохраняться какой-то критерий порядочности. Даже в самых сложных ситуациях. И не пытайтесь меня переубедить, Виктор Николаевич, у вас все равно ничего не получится.
– Странный вы человек, – покачал головой Потапчук, – можно подумать, вы никогда не стреляли и на вашей совести нет убитых людей. Согласитесь, это не так.
– Стрелял, – серьезно согласился Дронго, – но только в исключительных случаях. Я все время об этом вам говорю. У вас убийство стало второй привычкой. Только не нужно сразу на меня обижаться и отворачиваться к окну. Вы просто привыкли решать все свои проблемы с помощью оружия. Это ведь ваша группа перебила литовских пограничников летом девяносто первого года. Какая возникла необходимость в столь страшных действиях? Или тоже была война? Или вы получили приказ? Ничего подобного. Я примерно могу сказать, как это произошло. Вас, очевидно, задержали и попытались проверить, что вы везете. В ответ вы открыли огонь. У вас в группе находились два «ликвидатора», а такие люди не умеют договариваться. Поэтому вы просто перебили всю заставу. Два «ликвидатора» и еще два подготовленных офицера КГБ против шести-семи плохо обученных энтузиастов-пограничников. Если бы даже их было вдвое больше, то и тогда у них не оставалось бы никаких шансов выстоять. Все равно что легковооруженные пехотинцы против двух танков. И вы еще говорите мне об ответственности!