После того как удалились охотники, на снежном поле, усеянном заячьими трупами, забрызганном заячьей кровью, осталось лишь два человека.
Один из них был объездчик. Второй — возчик, приехавший с телегой из города. Не прошлогодний возчик. Другой. Занимались они, разумеется, тем, что собирали по всему полю подстреленных зайцев и сносили их в кучу, примерно в середине круга.
Пока что они далеко были от того места, где сидел Паприкаш. Но наверняка придут и сюда. Ведь труп его матери, в луже замерзшей крови, лежал тут, неподалеку.
Паприкаш на всякий случай не вылезал из-под своего куста. Куст этот внушал ему чувство полной безопасности. Так что лежал он под ним и не шевелился.
Судьба распорядилась таким образом, что приблизился к Паприкашу, бродя туда-сюда по полю, возчик. Что касается объездчика, тот собирал жертвы в другой стороне.
И той же судьбе угодно было, чтобы именно в ту минуту, когда возчик был близко от Паприкаша, у него появилась очень даже практичная мысль.
Что, если он, как бы совершенно случайно, забудет тут, в поле, одного-двух зайчишек, а завтра за ними вернется? Так подумал про себя возчик, держа в руках мать Паприкаша и еще трех зайцев. Потом возчик дальше стал мозгами раскидывать. Потому что тут выходила одна маленькая загвоздка. Ну, насчет того, что ни одна живая душа до завтра в заснеженном поле не появится и никто чужой припрятанных в снегу зайчишек не отыщет, можно было не сомневаться. Но вот как он их сам-то найдет? Кругом все так однообразно: лишь терн, да сухие стебли лебеды и дурнишника, да кочки. Завтра он сам сто раз в этом поле заплутается.
И пришла тут возчику в голову очень умная мысль. А что, если взять да договориться с объездчиком? Он эту местность знает, как собственные пять пальцев, а главное — хоть сегодня сможет вернуться за зайцами. А завтра они их разделят.
И возчик, не долго думая, приложил ко рту руку и закричал:
— Э-ге-ге-ге! Кум, поди-ка сюда на минутку!
Объездчик, в руках у которого тоже было три заячьих трупа, подошел к городскому возчику.
Объездчик, само собой, прекрасно помнил охоту прошлого года. А потому с самой первой минуты зорко следил за возчиком: не сунет ли тот под куст, с преступными намерениями, зайца-другого? Если бы он его в этом заметил, он, конечно, не стал бы кричать-разоряться!.. Есть способ таких воров по-иному наказывать!.. Он сам придет вечерком за этими зайцами. Запомнить, где они спрятаны, легче легкого… И снова окажется в выигрыше! Да и вора накажет примерно! А заодно и скупердяев из банка!
Так рассуждал про себя честный объездчик. Не говоря уж о том, что в своих рассуждениях легко дошел вот до чего: в худшем случае, коли возчик не догадается закопать в снегу пару зайцев, так он сам забудет на поле, где-нибудь в незаметном местечке, одного или двух убитых зверюшек, а вечером, выйдя на поле, ненароком на них же и наткнется.
И весь его замечательный план опрокинул теперь этот возчик, предложив ему вступить в сговор.
— Слышь-ка, кум! А не оставить ли нам пару-другую зайцев в снегу? Вон их как много: невпроворот! Господа не заметят даже. А ты бы их вечерком подобрал… А? Чтобы между собой разделить. Я бы завтра проехал мимо.
Тут объездчик и разозлился, и растерялся. Как быть? Вступить в сговор с этим вором, который в городе найдет тысячу способов выгодно сбыть краденую зайчатину?… Или стоит изобразить честного служаку и возмутиться?… Но тогда надо начинать сразу…
К счастью — для объездчика к счастью, — в эту к минуту случился неожиданный инцидент.
* * *С объездчиком, конечно, была и его собака.
Это был прекрасный, чистопородный легавый кобель желтой масти. Лихорадка охоты совсем вывела бедняжку из равновесия. Кровь, выстрелы… Уфф!
Но объездчик, само собой разумеется, должен был держать пса во время облавы на поводке… Еще не хватало, чтобы тот носился по полю как вздумается и прежде времени вспугивал дичь перед носом господ охотников. У такой круговой облавы другая техника, чем у охоты с загонщиками… Да и горе-стрелки из банка ненароком еще подстрелят бедного пса…
Одним словом, тут, в поле, пес был нужен вот для чего: если хозяин в самом деле не заметит какого-нибудь подстреленного зайца, то пес тут же лаем ему сообщит об этом. А для этого опять же лучше, если собака на поводке. Она прямо подтаскивает хозяина к каждому зайцу.
Очень умным, дисциплинированным животным был этот желтый легавый пес. По крайней мере с десяток команд понимал и выполнял с первого слова.
Вот сейчас, например, во время облавы, ему по суровому приказу хозяина нужно было полностью воздерживаться от лая. Чтобы панику среди окрестных зайцев не вызвать и не вынудить их перебраться на соседние охотничьи угодья.
Псу было разрешено лишь тихонько скулить на поводке у объездчика.
Зато скулил он без перерыва и так жалостно, что у объездчика сердце сжималось. А пес еще временами подымал на хозяина измученный взгляд и только что не говорил человеческим голосом: ну пожалей же меня, отпусти немного побегать, ведь ты прекрасно знаешь, для меня неистовая погоня за дичью — это верх наслаждения, а ошейник, да еще с поводком, который в иное время я терплю совершенно спокойно, сейчас — адская мука.
* * *Ну вот, ситуация была такова: объездчик подошел к возчику для переговоров, и случилось это как раз возле трупа Паприкашевой матери.
Паприкаш хорошо слышал человечью речь неподалеку. Но это ничуть не мешало ему и дальше дремать в своем укрытии. Однако был там кое-кто третий, куда более страшный для зайца. Легавый пес! Близкое присутствие этого врага затрагивало уже совсем другой пункт заячьего устава.
Когда перед тобою собака или, положим, волк, ни в коем случае нельзя лежать, затаившись, и ждать. Ибо собака по запаху и по следу все равно обнаружит зайца. От собаки и волка нужно сразу же удирать, и чем дистанция больше, тем лучше. Услышав лай, учуяв залах собаки, тут же вскакивай и мчись во всю прыть! Так гласит заячий устав!
Что же произошло в нашей истории?
За те несколько секунд, пока возчик предлагал объездчику вступить в безнравственный сговор, желтый пес, чей нюх притупился от множества крови, учуял все-таки Паприкаша, уловил запах живой, теплой дичи. И издал тот особый, ни на что другое не похожий звук, которым легавые дают знать, что поблизости затаилась дичь. Не заскулил, не залаял, а тихо так тявкнул. Каждому охотнику звук этот хорошо знаком.
После этого происходит такая вещь: собака сама ложится на землю. И медленно ползет в ту сторону, где находится дичь. Охотник же осторожно шагает следом. Хорошая легавая еще и оглядывается время от времени на хозяина, поджидая его, если нужно. И, лишь подведя его на расстояние выстрела, с громким лаем вскакивает, чтобы вспугнуть дичь под выстрел.
* * *И вот как раз в тот момент, когда объездчик пришел в полную растерянность от слов возчика, легавый пес рванул поводок и тявкнул тихонько, давая понять, что учуял живую дичь. Скулить, разумеется, он уже не скулил.
— Что, что такое? Что с тобой? — обернулся объездчик к собаке, избежав тем самым необходимости ответить немедленно возчику. — Ты что там учуял?
Легавый же пес точно выполнял все, что в таких случаях требует собачья наука.
Первым делом он лег на снег, мордой в том направлении, где лежал под терновым кустом Паприкаш. Этим он показывал, куда надо идти. А поскольку дичь находилась уже в пределах ружейного выстрела, то умное существо ожидало лишь, чтобы хозяин обратил на него внимание и изготовился. В следующий момент пес вскочил и громко залаял.
Ух ты-ы! Что тут началось!
А началось вот что: объездчик, стоя спиной к кусту, под которым прятался Паприкаш, и лишь успев повернуть туда голову, от рывка потерял равновесие. И — хлоп! С ружьем, с сумкой, с тремя зайцами в руках так и ухнул на землю.
А потому и не видел, как Паприкаш выскочил из-под куста и со всех ног понесся через поле.
Объездчик видел только, как возчик с хохотом швырнул своих зайцев наземь и закричал:
— Ну, дела! Вон еще один, гляди-ка!
А совсем обезумевший пес плясал и рвался с поводка, лая на всю округу так, что в ушах звенело.
Конечно, Паприкаш в это время был уже далеко. Правда хорошее ружье в руках опытного охотника, пожалуй, и сейчас бы достало косого. Да только объездчик, придя в себя на снегу и вспомнив, какую обиду нанес ему возчик, настолько расстроился, что даже забыл, как с ружьем обращаться.
Возчик же в охотничьем азарте накинулся на подымающегося с земли объездчика.
— Ай, комар тебя задери! Что ты за охотник такой, что заяц у тебя из-под носа убег! Ты собаку-то хоть спусти!
И тут возчик хватает поводок и сам отцепляет карабин на поясе у объездчика.
Пес в совершенном экстазе подпрыгнул в воздух и, волоча поводок за собой, устремился за Паприкашем, сменив неистовый беспорядочный лай на мелодичное, звонкое пение, с каким легавые гонят зверя.
Гон зайца для охотничьей собаки такое святое право, да что право — священный долг, что ожидать от хозяина специальной команды и вообще думать о чем-то другом, коли уж ты спущен на зверя, — это чистой воды малодушие и халатность.
У объездчика же легавый пес был не каким-нибудь там дворовым барбосом, а благородным, чистопородным животным с длинной родословной.
Но объездчику было пока не до пса. Он вообще позабыл обо всем от переполнявшей его злости: как посмел этот вшивый городской хмырь его попрекать, да еще псом распоряжаться без его согласия!
— Эх, язви тебя в крапиву, жеребячья твоя душа! Это меня ты вздумал учить, как вести себя на охоте? Меня, который десять лет егерем служит? Ты зачем собаку спустил, недоносок? Ты конюшней своей занимайся, а охоты касаться не смей! Будешь теперь отвечать перед господами, что охоту им всю испортил! И мне еще ответишь, жук ты навозный, если эти безрукие мне собаку подстрелят… Принесло ж тебя на мою голову, мерин вонючий!
Ну, на это возчик свое, еще хлеще!
Но, пожалуй, для нас уж не так и важно, как выясняли друг с другом отношения двое бравых мужей и чем кончилась их содержательная беседа.
* * *Даже самый что ни на есть распоследний заяц, спасая шкуру, умеет бегать так быстро, что если его и способна догнать собака, то разве что только гончая. У Паприкаша же перед легавым псом была еще фора, так что, если ничего непредвиденного не случится, дела его выглядели неплохо. Не говоря уж о том, что собачьи лапы на снегу — все равно что костыли, заячьи же — настоящие лыжи. А сверх всего на шее у пса болтался, хлестал его по спине, цеплялся за что попало мерзкий тот поводок.
Словом, дистанция между Паприкашем и псом не то что не уменьшалась, а даже наоборот — все время росла.
Вот если б еще Паприкаш взял сразу верное направление, через низину, забирая все время вправо, и там в открытую степь. Уж тогда пес очень скоро позорно остался бы позади.
Но Паприкаш был самым глупым зайцем из родившихся этим летом. Сперва его понесло прямиком на охотников, которые уже начали разворачиваться в новую цепь.
Потом, заметив охотников, он, конечно, шарахнулся влево, на луг.
А слева, в глубине низины, вдоль подножия холмов, проходил, поднимаясь к деревне, наезженный тракт. Путь в ту сторону был свободен. Только на телеграфных столбах сидело несколько нахохленных, грустных ворон. Следя за охотниками, они заранее облизывались, думая о пропитанном кровью снеге и клочках заячьей шкуры, которые достанутся им после этой охоты.
А те из ворон, у которых воображение было более буйное, надеялись, конечно, и на целые заячьи трупы, позабытые на снегу.
Паприкаш храбро скакал прямо к тракту.
Встретить ворону, по заячьим суевериям, дурная примета. В то же время для косого любая птица — союзница. Воздушная почта быстрее всего даст знать об опасности.
Стоп!.. Паприкаш, готовый уже пересечь тракт, вдруг замер на месте.
Вороны предупредили его, что на дороге что-то неладно. Самая крайняя из ворон взлетела, за ней остальные, и все они неохотно, лениво отлетели подальше.
* * *Дело в том, что тракт делал здесь крутой поворот и окаймлен был тесным рядом разросшихся тополей. Но не на всем протяжении, а лишь там, где пересекал графские земли. Если ж смотреть вдоль тракта, тополя эти полностью закрывали вид.
По тракту в сторону деревни катилась коляска. Была она уже в ближнем конце тополевой аллеи. Ее и заметили взлетевшие со столбов вороны.
Вот коляска выехала на открытый, только одними столбами окаймленный участок тракта.
Ехала коляска медленно-медленно. Почти как похоронная карета. У кучера даже руки в толстых шерстяных рукавицах свело, так он натягивал вожжи, удерживая в степенном шаге двух застоявшихся, горячих лошадок.
Издали даже могло показаться, что лошади, будто в турецкой сказке, пляшут в воздухе. Красавицы грызли от нетерпения удила, и белая пена, смешавшись с кровью, уже выступала в углах их ртов.
Должно быть, ветер, несущий с Заячьего поля запахи пороха, крови и грохот стрельбы, больше обычного будоражил и без того неспокойных лошадей. Случалось, легкая коляска, то устремляясь вперед, то тормозя, вставала вдруг поперек дороги и ехала наискосок, как старая борона в борозде.
Почему же коляска тащилась по тракту с такими муками? Причина была в том, что в коляске сидела молодая графиня. У графини были больные нервы. Невероятно сложные невротические боли терзали бедняжку контессу. Ее мучили какие-то вегетативные невралгии, местные параличи и тики в самых разных частях ее тонкого организма. Ей не давали покоя секреторные нарушения. Ну и, конечно, она страдала такими запутанными душевными комплексами, в которых сам черт ногу сломит.
Одним из необъяснимых ее капризов было и то, что сейчас, в разгар зимы, молодая графиня захотела уехать в деревню, в тишину глухой усадьбы. И совершала тут такие вот прогулки в коляске. Прогулки эти она желала совершать исключительно в одиночку, даже без компаньонки, забившись в угол коляски. В ее распоряжении был большой, закрытый, комфортабельный лимузин, а кроме него — маленький спортивный автомобиль, быстрый как дьявол! Были у нее и романтические сани с колокольчиком. Но какое это имело значение, если все эти средства передвижения надоели ей, опротивели и она хотела кататься только в этой нелепой, напоминающей о старых добрых временах коляске! В конце концов, коли есть у тебя такая возможность, разве это зазорно?…
Итак, коляска с графиней вынырнула из тополевой аллей на открытый участок тракта.
* * *Паприкаш же замер на поле, перед самым трактом, остановленный неведомой какой-то опасностью, о которой сигналили ему вороны.
И вот оказалось, что глупые вороны испугались коляски. Экипажи, телеги Паприкаш видел на тракте не раз — и издали, и вблизи. Никогда они зайцу ничем не грозили.
Так что прикинул Паприкаш расстояние до приближающейся коляски, ширину дороги, разделил все это на свою скорость и — фьюить! — перескочил на другую сторону.
О, коляска была еще далеко, а Паприкаш давно уже скакал дальше по целине.
Лишь кучер оборотился назад и сказал графине доверительно и фамильярно, как говаривали с господами слуги в старые добрые времена:
— Ах ты леший! Не к добру это, барыня! Заяц дорогу перебежал!.. У нас, мужиков, стало быть, чтобы несчастья не вышло, надо сделать так: сплюнуть влево, сплюнуть вправо и сказать: «Чесночок душной! Пошел, зайчик, домой!» И тогда всю порчу как рукой снимет.
Кучера, этого темного мужика, сама графиня к такому обращению приучила, чтобы он, значит, по-простецки с ней разговаривал. Очень ее забавляли дремучие рассуждения такого примитивного существа, как этот кучер.
Вот и сейчас графиня снисходительно улыбнулась и сделала вид, что приняла этот эпизод с зайцем близко к сердцу. А кучеру ответила: «Да-да, я тоже слышала что-то про такую примету. Но вы все же поезжайте дальше, Михай!»