– Что, серьезно? И кем?
– Системным админом.
– Ну, это круто, конечно. Поздравляю.
– Спасибо.
– Может, и насчет музыки что-нибудь там замутишь?
– Нет, даже не собираюсь.
– Что так?
– Не хочу, надоело. Причем давно надоело.
– Нет, последняя наша программа была очень даже в порядке. Мне все, кому ставил, сказали, что не хуже, чем «Би-2» или «Сплин». Просто они нашли бабки на то, чтобы раскрутиться, а мы не нашли. Вот поэтому они – там, а мы – в жопе. Шоу-бизнес, бля…
– Да ладно, дело не в одних только бабках.
– Конечно. У нас и играть негде, по ходу, – один клуб был нормальный, «Карлсберг», и тот разорился… Мне пацан говорил – он в «Посте» играет, такой пауэр-метал, – они в Москву раза два уже съездили, в клубах играли. В Москве металлюжная туса неслабая, не то, что в нашей дыре…
– Ладно, слушай, мне сейчас надо уйти…
– Ну, давай. Ты хоть домой будешь приезжать, или – с концами?
– Буду, конечно.
– Ну, звони тогда, расскажешь, как там Москва. Все, давай…
– Пока.
* * *Наша группа называлась «Кислотный дождь». Первый концерт у нас был в девяносто четвертом году, ранней весной, на фестивале студенческих групп «Молодежь за гражданское общество». Фестиваль проводил в нашем актовом зале профком института. Профкомовцы хотели заработать побольше, и билеты стоили дорого. Но многие их обхитрили – пролезли в зал через подвал или через гримерки. В результате народу набилось раза в три больше, чем мог вместить зал.
На полу гримерки валялись провода и чехлы от гитар. Гитары лежали на столах или стояли, прислоненные к стенам. Стульев не было, музыканты сидели на полу. Почти все пили водку. Мы не пили – решили, что выйдем на сцену трезвыми. «Кислотный дождь» играл вторым из восемнадцати групп.
Ведущий концерта, парень с пятого курса, в костюме и белой рубашке, с короткими рыжими волосами, прокричал в микрофон:
– А теперь мы просим на сцену следующих участников – группу, под которую никто из вас не хотел бы попасть, уверяю вас, дамы и господа… Группа «Кислотный дождь»!
В зале недружно захлопали.
Старый хиппан-звукореж показал мне и Лехе, в какой усилитель совать провода от гитар. Стас устраивался за установкой.
Я подошел к краю сцены, глянул в зал и офигел от количества зрителей. Многие сидели в проходах, девушки – у парней на коленях. Звенели бутылки. В тусовке у сцены выделялись два панка с выбритыми висками и покрашенными в синий цвет «ирокезами», в джинсовых куртках, обрисованных ручкой. Кто-то зааплодировал, один панк заорал:
– Сыграйте «Инструкцию» – «Час до полночи»!
Стас крикнул мне:
– Какая первая песня?
– «Другой». Ты что, все забыл?
Стас дал счет, мы с Лехой вступили.
Зрители хлопали. Кто-то крикнул «Еще!» Панки жали мне руки, пытаясь стянуть со сцены.
Один из них сказал:
– Зря не сыграли «Инструкцию», но все равно заебись!
Я выдернул провод из усилителя. Звукореж заорал:
– Ну кто так делает? Сначала выруби, потом вынимай!
Я нагнулся, подобрал провода и спустился в гримерку. Стас с Лехой уже были там. На сцену выходила новая группа – три длинноволосых парня и стриженая девчонка-басистка.
Мы бросили гитары в гримерке и вышли через заднюю дверь. В коридоре главного корпуса к нам подбежал паренек лет пятнадцати.
– Это вы только играли, да, ребята? А автограф у вас можно взять?
Он достал из кармана ручку и билет со штампом профкома.
Я приложил билет к стенке, расписался, прорвав в нем дыру. Потом расписались Леха и Стас. Паренек убежал. В зале начала играла следующая команда.
Мы вышли на крыльцо. Уже стемнело. Несколько человек без билетов толкались у входа.
– Нормально мы залабали, да? – спросил Леха, закуривая.
Я ответил:
– Да, супер.
С крыши третьего корпуса капало. Лужа возле крыльца покрылась тонкой корочкой льда. В ней отражался фонарь.
Часть вторая
Четверг
Поезд тронулся. Наташа, родители и Анюта замахали мне. Я помахал им в ответ. Проплыли билетные кассы, депо, освещенное прожекторами, блестящие полосы рельсов.
Я сел на полку, прислонился к перегородке. Рядом сидела тетка за пятьдесят, полная, с выкрашенными в белый цвет волосами. Она читала «Мегаполис-Экспресс». Напротив парень и девушка держали друг друга за руки. На столике перед ними лежал русско-английский разговорник. Боковые места пустовали.
Я спросил тетку с газетой.
– Вы до Москвы?
– Да.
– Тогда я могу уступить вам нижнюю полку.
– Спасибо. Вы уже хотите стелиться?
– Да, пожалуй.
– А вы не опустите эту штуковину на окне? – Она показала на штору из синего дерматина. – В вагонах всегда сквозняки, хоть и лето сейчас.
Пятница
В узкую щель между шторой и рамой окна пробивался солнечный свет. Я сел на полке, согнувшись, чтоб не удариться головой о третью полку. Снова лег, натянул джинсы, передвинулся ближе к проходу и спустил ноги на край нижней полки. Спрыгнул, сунул ноги в кроссовки. Тетка с крашеными волосами спала, отвернувшись к стене. Парень и девушка тоже спали. Простыня девушки завернулась, видна была бледная кожа плеча и красная бретелька лифчика.
Я вышел из туалета. Купе проводников было открыто. Проводница мыла под краном лицо. На ней была голубая рубашка, темно-синяя юбка и колготки телесного цвета, с блеском.
Я сказал:
– Доброе утро.
– Доброе утро.
– Чай скоро будет?
– Минут через сорок. Пусть все проснутся сначала – потом начну разносить.
Проводница сняла с подноса четыре стакана в алюминиевых подстаканниках. В кипятке плавали пакетики «Lipton».
– Не желаете что-нибудь к чаю? Есть шоколад, вафли, печенье…
Я мотнул головой. Есть не хотелось – в животе бурлило. Я слегка волновался.
Проводница повернулась к соседке.
– И вы тоже не будете?
– Нет.
– А нам пачку печенья, пожалуйста, – сказал парень. – Принесете, хорошо? Мы пока сходим покурим.
Они встали. Парень взял со стола пачку «Camel». Сзади на майке у девушки было вышито слово «England».
В окне мелькнули деревянные здания и платформа с зеленой оградой. На платформе стояли два парня с рюкзаками и удочками.
Тетка взяла свой стакан, отпила, поставила. Вагон тряхнуло, чай пролился на пластик стола.
Тетка спросила:
– А вы москвич или в гости?
– В гости, можно сказать.
– И я тоже в гости. К сыну. Он у меня десять лет, как в Москве. Как уехал после девятого класса… В техникум хотел поступать, не поступил, пошел в училище на сварщика. Закончил с красным дипломом, работал на ЗИЛе. После армии начал коммерцией заниматься. Сейчас фирма своя, запчастями торгует. И неплохо идут – запчасти сейчас всем нужны. Квартиру недавно купил… – Она отпила еще чаю, развернула конфету «Кара-кум», откусила, запила чаем. – А вы, извините за нескромный вопрос, не женаты?
– Нет.
– Вот и мой Валера – официально нет, а живут, наверно, лет пять. И хорошо живут, в общем. Она такая спокойная, и он тоже. Деньги свои у каждого. Захочет – она может его пригласить в ресторан. Я спрашиваю – а детей вы хотите? Говорят: а зачем? И точно – зачем?
Я кивнул.
– Сейчас детей вырастишь, – продолжала тетка. – А они потом в твою сторону не глядят. Сколько уже таких случаев – живет пенсионер одиноко, и дети к нему не ходят совсем. Мой, правда, не такой, повезло мне. Заботливый, подарки дарит. В прошлом году – холодильник двухкамерный, «Минск». А в этом – еще один подарил на день рожденья – «Стинол». Говорит – пусть будет два. Ну и правильно, пусть стоит – есть не просит.
Радиоузел передавал песню:
Вернулись парень и девушка, сели на полку. Он сказал ей:
– Шарм-эль-Шейх – это как Москва, а Хургада – как Ленинград.
– Значит, мы – в Ленинград?
– Ну да, а что тут такого? На Москву ты и так насмотришься.
– Не успею. В два часа вылет.
– Ладно, тогда в следующий раз.
Поезд замедлил ход. За окном тянулись кирпичные стены, над ними стояли серые сталинские дома. Я поднял сумку, накинул ремень на плечо, взял в руку рюкзак и пошел по проходу в сторону тамбура.
Вагон дернулся и остановился. Проводница взяла тряпку, зацепленную за стоп-кран, протерла поручень и открыла подножку.
Я спрыгнул на перрон и сказал ей:
– Спасибо, до свидания.
Проводница кивнула.
Светило солнце. Мужик в синих джинсах и серой ветровке спросил:
– Куда надо ехать? Такси недорого…
– Нет, не надо. Спасибо.
Я сунул в щель турникета карточку на две поездки. Она, прошуршав, вылезла с другой стороны. Свет горел по-прежнему красный.
– Карточку возьмите и проходите! – крикнула женщина в серой фуражке.
Эскалатор двигался вниз. На ступеньку ниже стояли два парня с коробкой монитора «LG», еще ниже – священник в очках, черной рясе и с дипломатом.
Двери вагона сомкнулись, поезд тронулся. На рекламе телефона «Samsung» поблескивали губы девушки. Напротив меня сидел парень с редкой рыжей бородкой и серьгами на бровях и в носу. Сквозь короткие светлые волосы на голове виднелась татуировка. Он читал журнал «Rolling Stone».
Я открыл «Из рук в руки», нашел раздел сдачи квартир. Вариантов было полно, в том числе, нереально дешевых – «170 у.е.», «200 у.е.», «210 у.е.». Антон говорил, что дешевле трехсот квартиру снять нереально.
Дверь офиса агентства недвижимости была незакрыта. За столами сидели две девушки и женщина лет сорока, в брючном костюме и очках на носу. Девушки перебирали бумаги, женщина говорила в телефонную трубку:
– Нет, там «двушки» уже по пятьсот…
В открытое окно влетал с улицы шум машин.
Я сказал:
– Здравствуйте. Я хочу снять квартиру. Если можно, то срочно – я прямо с поезда. Буду работать в Москве…
– И это все ваши вещи? – Старшая девушка, улыбнувшись, кивнула на мой рюкзак.
– Нет, не все. Еще сумка – на вокзале осталась, в камере хранения.
– А какую вы хотите квартиру – однокомнатную или «двушку»? И в каком районе?
– Однокомнатную. Район – без разницы, главное – чтобы дешевле.
– Самое дешевое, что бывает, это триста пятьдесят. Дешевле, в основном, только комнаты. А если квартиры, то редко. Комнату не хотите?
– Нет, лучше квартиру. А какая ваша комиссия?
– Сто процентов оплаты за первый месяц. Вы присаживайтесь, а я сейчас посмотрю, что есть из однокомнатных… Меня Аля зовут, а вас?
– Дмитрий.
– Очень приятно.
Зазвонил телефон. Вторая девушка взяла трубку.
– В районе Серпуховской-Добрынинской? Ну, это будет долларов шестьсот… Есть даже квартира одна. Первый Добрынинский переулок… Когда вы сможете посмотреть? Завтра днем? Хорошо, я договорюсь… А вот этого говорить хозяйке не стоит – сами понимаете, она – человек пожилой, может неправильно среагировать. Скажите – студенты, учитесь в «Плешке»… Да, да. Тогда завтра созваниваемся в десять утра. До свидания.
Она положила трубку.
– Парень, восемнадцать лет, сам из Саратова. Хочет снять с другом квартиру. Говорит – танцоры, нетрадиционной сексуальной ориентации. Так я им сказала, чтоб хозяйке про это ни слова, а то упрется и не сдаст им квартиру. Хачикам, ясное дело, еще меньше сдают… Не то, что меньше – вообще не хотят.
Аля дала мне распечатанный факс.
– Вот, смотрите – есть квартира за триста пятьдесят. Комната восемнадцать, кухня девять, санузел совместный, шестой этаж. И метро не очень далекое – Петровско-Разумовская. Правда, там от метро еще на автобусе или на маршрутке. Съездите посмотреть?
– Да, конечно.
* * *Люди, выходя из метро, бежали к автобусам и маршруткам. Над крытыми павильонами висел щит «Вещевой рынок Петровско-Разумовский».
Я спросил девушку в белой майке:
– Извините, вы не знаете, где остановка шестьсот семьдесят второго? Или сто девяносто четвертого.
Она пожала плечами.
На пятачке у метро было шесть остановок. Я пошел наугад, увидел маршрутку-«ГАЗель». Из нее высаживались пассажиры. К стеклу был прилеплен номер «672». Я спросил у водителя:
– Вы на Ангарскую едете?
Он кивнул.
Я залез внутрь. Следом вошли женщина лет сорока, в темных очках, два подростка в майках «Король и шут», мужик с черной сумкой на боку и цыганка с баулом. Водитель курил, стоя на улице у машины. Он был в синих спортивных штанах с четырьмя полосами.
«ГАЗель» ехала мимо заводских корпусов, на которых висела реклама. «Завод Ритм. Продажа слуховых аппаратов». «Итальянская мебель, сделанная в России». «Сезонная распродажа образцов мягкой мебели». Над лобовым стеклом висела картинка: девушка раздевается на фоне российского флага, и надпись: «я люблю Совет Федерации». На стекле на присосках болтались три крестика – Христос на кресте, Христос без креста и лицо богоматери. На приборной панели мотал головой игрушечный пес, тыкаясь носом в пачку десяток.
Я потянул на себя железную дверь лифта, покрашенную, как и стены, в салатовый цвет. За ней оказалась вторая – двустворчатая, из пластика. Я открыл створки и зашел в лифт. Кабина качнулась. К стене, рядом с кнопками, была прилеплена наклейка из жвачки – коричневый чешуйчатый монстр.
За дверью с закрашенным краской стеклом что-то щелкнуло, зашуршали шаги. Дверь открылась. На пороге стоял невысокий старик в сером костюме и синей рубашке.
– Здравствуйте, я – квартиру смотреть.
– Добрый день. Да, я в курсе – мне звонила девушка из агентства. Кажется, Алевтина… – Я кивнул. – Проходите.
Старик повернулся и сделал два шага к приоткрытой двери, обитой изнутри дерматином. Напротив была еще дверь, а в глубине коридора – еще одна.
В маленькой прихожей я наклонился, чтобы развязать шнурки.
– Обувь можете не снимать. Предыдущий мой квартирант – он часто ходил в обуви по квартире. Так ему нравилось. Тоже был молодой человек – выпускник МГУ, потом в Англии где-то учился. Работал в банке коммерческом – он финансист по диплому. Сейчас его на работе повысили, стал каким-то начальником и снял квартиру за тысячу долларов, на «Белорусской» – оттуда ему добираться удобнее. Вас как зовут?
– Дмитрий.
– А меня – Андрей Николаевич.
– Очень приятно.
В комнате стоял полированный шкаф, за ним – старый диван с круглыми валиками и книжный шкаф пятидесятых годов, у окна – огромный письменный стол с круглой настольной лампой и черным телефонным аппаратом. На углу стола стоял маленький телевизор «LG», на столике между диваном и шкафом – старая радиола «Рига». За стеклом книжного шкафа – «Классики и современники», Дюма, Пикуль, Дрюон, «Справочник по электротехнике» с надорванным переплетом, «Французско-русский словарь».
– Мебель – старая, но добротная, крепкая, – сказал Андрей Николаевич. – Можете не сомневаться. Да, вы еще кухню не осмотрели. Пойдемте.
В кухне, кроме гарнитура белого цвета, стоял обтекаемый формы холодильник «ЗИЛ». К стене над столом был приклеен скотчем календарь на двухтысячный год с рекламой сока «J-7».
– Посуда вся есть – вилки, ложки, чашки, тарелки… – Андрей Николаевич выдвинул ящик стола. – Правда, разномастное все – многое от жильцов осталось. А что было сразу, то или попортилось, или порастерялось. Вечного ничего не бывает.