А староста в это время чинно сидел на своей парте в первом ряду. Смятый журнал был уже на столе. Его нашли за доской вскоре после того, как Игоря выставили в коридор. И тот же староста — подумать только! — не моргнув глазом, открыл дверь и позвал:
— Игорь, тебя зовут, иди в класс.
Игорь сел за свою парту, а учитель, протянув перед собой журнал, как поднос, сказал:
— Ну вот, нашёлся журнал. А кто его спрятал, теперь ты скажешь, Смирнов?
— Нет, — сказал Игорь, — и теперь не скажу. Пусть сам скажет.
Староста, тот ничего не выгадал. После уроков Игорь рассчитался с ним, и, когда староста при этом хныкал: «За что?», Игорь приговаривал:
— За трусость! И это за трусость! И это! Вот так: умел сделать, умей сознаться! Понял?
Нет, ничего тот парень не понял. Таких разве проймёшь! Трусит и ябедничает. На Игоря, правда, он в тот раз не наябедничал. В классе знали: с Игорем Смирновым лучше не связываться — он, когда правда на его стороне, спуску не даст…
8. Капитан Круг
Утром Игорь Яковлевич заступил на вахту. Пока на мостике рядом с ним был капитан, Игорю делать было нечего. И он был занят тем, что любовался работой капитана. Да, любовался, другого слова не подобрать, как можно любоваться и восторгаться талантливым музыкантом, художником, спортсменом, любым человеком, для которого то, что он делает, — радость и счастье.
Таким был Фёдор Фёдорович Круг, капитан «Черноморска». Ему перевалило за шестьдесят, но его нельзя было назвать стариком: тугие, чисто выбритые смуглые щёки, подстриженные усы, будто чуть присыпанные снежком, тёмные брови и под ними светлые, в хорошую погоду голубые, в пасмурную светло-серые глаза. Глаза эти как бы вбирали в себя цвет моря. Да и вся жизнь Фёдора Фёдоровича была отдана морю.
Он начал морскую службу юнгой и прошёл весь путь моряка — от пеньковой швабры на нижней палубе до машинного телеграфа на капитанском мостике. Когда был матросом, не подхалимничал перед начальством; став капитаном, был так же прост и прям в отношениях с матросами.
Такие люди, прямые и бесхитростные, привлекают с первого взгляда. А если к тому же они красиво работают, это придаёт им ещё большее очарование.
Игорь смотрел на Фёдора Фёдоровича восторженно. Ему нравилось в нём всё: голос, походка, жесты. Капитан шагал уверенно и прямо, даже во время качки; говорил без лишних слов, никогда не повышая голоса; командовал спокойно, без малейшего напряжения и в штиль, и в шторм.
Такими бывают люди, которые отлично знают своё дело и не боятся его. Капитан вроде бы прогуливался по мостику или как бы отдыхал, облокотившись о поручни. Но в нужное мгновение негромко говорил рулевому:
— Право на борт!
И рулевой громко отвечал:
— Есть право на борт!
— Отведи! Одерживай, — говорил капитан, как бы советуя, а не приказывая.
— Есть одерживай…
Стоять на вахте рядом с Фёдором Фёдоровичем было для Игоря счастьем. И вообще ему доставляло удовольствие всё, что входило в его обязанности вахтенного: вести вахтенный журнал, по штурманской карте сверять курс «Черноморска» и отмечать местоположение корабля, следить за экраном локатора. Это было особенно интересно ночью или в туманную погоду, когда перед кораблём был как бы непроницаемый занавес: глазами не пробьёшь, а на локаторе даже шлюпка не скроется.
В тот раз рейс проходил спокойно. Море было как бы отутюжено и только на второй день плавания стало заметно горбиться.
Радист принёс в рубку радиограмму. Фёдор Фёдорович прочитал и сказал Игорю:
— С порта пришествия спрашивают, когда прибудем. К сожалению, не так-то скоро. Чувствую — плохо у них с медикаментами. А стервятники, должно быть, бомбят.
Потом повернулся к радисту:
— Ответьте: «Рассчитываем прибыть по расписанию. На борту консервированное молоко, одеяла, бинты, лекарства».
Заметно стал крепчать ветер, и вот уже «Черноморск» качал переваливаться с борта на борт, а серые волны нет-нет да залетали на палубу, обдавая её белой пеной.
— Вы не спуститесь отдохнуть? — спросил Игорь капитана.
— Нет, — коротко ответил Фёдор Фёдорович.
Несколько минут они молчали. Потом капитан как-то вдруг сказал, должно быть, просто подумал вслух:
— А ведь эти бандиты, что всё время бомбят и торпедируют, делают вид, что войны нет.
«Черноморск» рассекал огромные водяные валы. Разрезанные, они теряли свою силу, падая вдоль бортов.
Шум моря был однообразен, он убаюкивал, как монотонная колыбельная песня.
И вдруг низко, над самой палубой корабля, оглушительно ревя моторами, пронёсся самолёт.
С этого началось.
Фёдор Фёдорович отдавал команду негромко, спокойно, так, будто речь шла о встрече с яхтой или рыбацкой шаландой.
Команду капитана Игорь повторял, и по радиоусилителю она слышалась во всех уголках корабля:
— Усилить наблюдение!
А спустя несколько минут:
— Объявить боевую готовность номер три!
Затем капитан подозвал Игоря:
— Нашим пока ничего сообщать не будем. А то, знаете, натрещим в эфире, пираты нас запеленгуют, и получится ещё хуже. И вообще, Игорь Яковлевич, хочу на всякий случай вам сказать, мало ли что: если получится так, что вам придётся принять здесь командование, сообщите об этом в пароходство, действуйте быстро, но без паники. Понятно?
— Понятно, Фёдор Фёдорович, только я думаю, что такое не случится.
Капитан Круг промолчал. Он уже понял характер своего помощника. Понять его было нетрудно, Игорь весь был на виду.
Смолоду Игорь никогда долго не думал и решал всё мгновенно. Нет, нельзя сказать, что он всё делал правильно. Дело не в этом. Просто хочется рассказать, каким был младший Смирнов, и рассказать без прикрас, как говорится — по правде.
9. С ветерком
Однажды, в десятый день рождения, заранее не сговорившись, родители и старший брат Ваня сделали Игорю один и тот же подарок: синюю чашку-кружку для молока с нарисованным на ней белым парусником. И стал Игорь обладателем сразу двух морских, как он называл, чашек, о которых давно мечтал. Но владел он ими недолго. Пришёл в гости закадычный друг-приятель Игорька Стёпа Шапкин. Наталия Ивановна налила мальчикам молоко, Стёпа неловко потянулся за хлебом, опрокинул на пол и разбил морскую кружку.
— Ой, что теперь будет! — воскликнул он. — Это ж, Игорёк, твоя любимая! Ты меня…
Игорь не дал договорить приятелю, который вот-вот готов был заплакать. В одно мгновение допил остаток молока из своей такой же сине-белой кружки и швырнул её на пол.
Стёпа не заплакал. Он только ахнул.
А мама?
Не будем об этом говорить. Ведь здесь рассказывается только об Игоре, о его характере, а не о его маме.
Наталии Ивановне после своего первого плавания практикантом Игорь принёс всю получку целиком. Она была небольшой, эта получка, всего несколько рублей, но всё равно мама удивилась:
— Что ж ты, Игорь, себе ничего не оставил?
— Успеется. Всю жизнь будут получки.
— Ну хорошо, — согласилась мама, — эту я у тебя беру, а следующую потратишь всю на себя. Понял? Потратишь, как захочется.
Игорь понял по-своему. И сделал так, как сказала мама: как захочется. А больше всего ему хотелось покататься на автомобиле. Тысячи машин шныряли вокруг. Особенно нравились Игорю чёрные строгие машины. Вот Игорь и взял такую чёрную машину с белыми шашечками, как только сошёл с корабля после второго своего плавания практикантом. В тот раз он получил за этот рейс три рубля. В машину Игорь сел рядом с шофёром, опустил стекло в окне, чуть высунулся и сказал:
— Товарищ водитель, а можно прокатиться с ветерком?
Тут надо сказать, что пришвартовался учебный корабль в туманное, сырое, сумеречное утро.
И вдруг, как это бывает в приморских городах, солнце как бы подрезало корни тумана, сразу стало светло, радостно.
И так же радостно стало у Игоря на душе.
— Значит, с ветерком? — переспросил шофёр.
— Ага.
— Что же, поехали с ветерком!
Он дал полный газ, рванул сразу с места и понёсся по прямому проспекту в город. Ветер бил Игорю в лицо, шуршали шины по мостовой, пролетали мимо деревья и дома, умытые утренней сыростью, блестел впереди асфальт, как лаковый, и хотелось петь…
— Стоп! Приехали. Рупь двадцать, молодой человек.
Игорь отдал шофёру свою трёшку, сказал спасибо и выскочил из машины.
Спустя минуту мама обнимала и целовала его.
— Игорь, а что у тебя так щёки горят?
— Хорошо, мамочка, хорошо!
— А ты здоров?
— Очень.
— Что — очень?
— Очень здоров, мамочка.
— Что с тобой, Игорь? Ты получил получку?
— Получил!
— И потратил.
— Ага. Как захотелось.
— Ну и молодец, — сказала мама. Она ведь глядела в окно, высматривала, когда приедет сын, видела, как он выскочил из машины, и всё поняла…
10. Боевая тревога
Первым обнаружил врага наблюдатель правого борта. В это время на «Черноморске» было тихо, как в степи перед грозой. И неожиданно прозвучал резкий голос:
— Справа по носу на бреющем боевой самолёт!
Игорь и Фёдор Фёдорович одновременно вскинули бинокли. В окулярах обнаружился серебристый самолёт, который стремительно шёл курсом на «Черноморск».
Всё это произошло в более короткий срок, чем удаётся рассказать.
Самолёт, казалось, хотел врезаться в корабль, но он с воем пронёсся над мачтами и так же быстро, как появился, исчез за бледной полоской горизонта.
Капитан Круг снял трубку телефона, вызвав радиорубку:
— Сообщите пароходству: «Боевой самолёт без опознавательных знаков пролетел над нами бреющим полётом».
Положив трубку, повернулся к Игорю:
— Ну как, Игорь Яковлевич?
— Нормально, — сказал Игорь.
Он чуть хитрил. Его сердце делало липшие удары, но отнюдь не потому, что он боялся, а из-за ожидания чего-то большого, волнующего, когда надо будет собрать в одно все свои знания командира, опыт, решительность и… спокойствие.
Прошло меньше получаса. Море было гладким, как озеро. На небе ни облачка. Штиль. И снова на мостике напряжённая тишина, в которую резко ворвался телефонный звонок.
Докладывал радист:
— Пароходство запрашивает, как обстановка.
— Передайте, — сказал капитан, — «Идём заданным курсом. Больше облётов не было. Встречных судов и самолётов нет. Всё спокойно».
Однако не прошло и десяти минут, как самолёт-пират снова с воем пронёсся над «Черноморском», чуть повыше верхушки мачты, и сбросил что-то блестящее, похожее на каплю. Вслед за этим где-то на корме раздался звон разбиваемых стёкол.
Вперёдсмотрящий торопливо докладывал, и голос его взволнованно звучал на мостике из радиоусилителя:
— С правого борта самолёт без опознавательных знаков, с левого борта, прямо… Делает облёт. Пикирует. Бомбит…
Фёдор Фёдорович произнёс как бы про себя, ни к кому не обращаясь:
— Да не бомбит он, а только пугает. Швыряет, бандит, стеклянные шары. Видели мы это.
И тем же спокойно-ровным голосом отдавал приказания Игорю.
Как только не пытались воздушные пираты напугать команду «Черноморска»! Военные самолёты без опознавательных знаков, подобные пиратским кораблям, которые не имели опознавательного флага, вот уже десятки раз с воем проносились над самыми мачтами корабля. Разбойникам океана отлично было видно, что корабль мирный, безоружный. Это не смущало пиратов. Ещё с тех времён, когда самолёты были менее стремительными, они свечкой взлетали вверх, затем пикировали, выходя из «пике» в последний миг, и снова взлетали и пикировали, сбрасывая иногда большие стеклянные шары. Фёдор Фёдорович называл их пугалками.
Капитан Круг не раз испытывал подобное, и в этот раз, когда на «Черноморске» была объявлена тревога, он думал, что всё обойдётся. «Попугают, попугают и улетят».
Но не всегда ведь бывает, как думается.
11. Наталия Ивановна
В порту Измаил пассажиры морского теплохода «Белинский» перешли на речной корабль «Сатурн». Наталия Ивановна начинала путешествие по Дунаю, который часто вспоминали в семье Смирновых. Когда по радио слышался вальс «Дунайские волны», Наталия Ивановна задумывалась, глядя в одну точку. Яков Петрович, бывало, спрашивал: «Наташа, ты что?» А она: «Дунай».
Много стран на Дунае. Наталия Ивановна будто была во всех этих странах. Сколько раз неожиданно рассказывала о них так, что её спрашивали: «Вы там жили?» — «Нет, — отвечала Наталия Ивановна, — я не жила, а сын там воевал.
Дунай снился ей, и ей казалось, попади она на эту реку, что-нибудь отыщется — какой-нибудь, пусть самый малый, след Ивана. Не может быть, чтобы кто-то там не запомнил её сына, не рассказал ей о нём.
Мы часто пишем и говорим о сиротах-детях. Да, сирота — это всегда тяжело. Но у ребёнка или подростка, который остался сиротой, впереди вся жизнь. У него может быть — и будет — своя семья, свои дети. А старые родители, потерявшие детей, — им нечего ждать. Но нет таких слов — родители-сироты.
Доро?гой Наталия Ивановна никому себя не навязывала, не говорила о своей беде, хотя грусть и тоска были видны в её взгляде, во всей её фигуре. Часто, сидя на палубе теплохода или в кают-компании, она задумчиво смотрела в одну точку…
В этот последний осенний рейс по Дунаю пошли в плавание те, кто хорошо поработал на море в летнюю навигацию. Тогда эти моряки драили палубу, дежурили у дизелей или стояли в рубке у штурвала, а в это время пассажиры загорали и купались в бассейне, смотрели кинофильмы или танцевали. Теперь же моряки поехали пассажирами-туристами по тем местам, где их отцы и старшие братья воевали, освобождая придунайские земли от фашистов. Только краснощёкая женщина в круглых очках, которая приставала к Игорю, когда отплывал теплоход, не имела никакого отношения к морякам. Она просто воевала в этих местах — была связисткой и прошла войну, как говорится, от звонка до звонка.
Когда Наталия Ивановна узнала об этом, подумала: «Кто бы сказал, что эта рыхлая близорукая женщина была солдатом! Вот что делают болезнь и время! Увидим такую бабусю с авоськой и внуком в коляске и не подумаем, что она была в боях, четыре года провела в огне и дыму сражений. А теперь ей перейти мостовую и то страшно: видит плохо и слышит плохо».
Пассажиры «Сатурна» между собой называли Наталию Ивановну бабушкой: уж очень она разнилась по возрасту от других туристов.
Солнечная погода сменилась ненастьем. Болгарский порт Никополь встретил «Сатурн» мелким дождём, таким, что обычно навевает грусть и тоску. Так оно и было на душе у Наталии Ивановны. Её мучили сомнения и как бы угрызения совести. Правильно ли она поступила, отправившись в этот рейс? Ведь если смотреть трезво, у неё очень мало надежд напасть хотя бы на след Ивана. А поездка эта туристическая, вроде бы для отдыха. Вот и сейчас, когда Наталия Ивановна грустно стояла у поручней теплохода, на пристани четверо молодых болгар, не обращая внимания на мокрую пыль, что сыпалась с неба, наяривали на аккордеоне, саксофоне, барабане и ещё каком-то замысловатом инструменте. Они играли наши советские песни, играли так весело, зажигательно, лихо, от всей души, что не радоваться нельзя было.
А Наталия Ивановна с той минуты, как ошвартовался «Сатурн», не могла подавить в себе волнение, не могла не думать об Иване. И с каждой милей по Дунаю волнение её усиливалось. Так бывает, когда едешь к любимому человеку, которого давно не видел. Чем меньше остаётся пути, тем больше нарастает волнение.
Очень неспокойно было на душе у Наталии Ивановны. К мыслям об Иване примешивались волнения за Игоря: как он там, в дальнем рейсе?
Когда подплывали к Никополю, пассажирам «Сатурна» стало казаться, что дождик куда-то ушёл, и под весёлый оркестр болгарских речников они увидели искрящиеся капли на зелени, блестящие крыши, солнце, купающееся в лужах. И ещё все пассажиры на палубе обратили внимание на стоящего на пристани старика, который бережно прикрывал что-то полой своего плаща. Другой рукой он опирался о плечо мальчонки, должно быть внука.