То, что Диана бесповоротно втюрилась в Ивана Александровича, стало очевидно к концу января.
Она сидела в тихом изнеможении и жадно впитывала его рассказы. Когда он молчал, она провожала каждый его жест кротким умильным восхищением. Сладкая грусть пополам с райским блаженством.
Мы по-прежнему собирались каждый вечер в нашем деловом клубе, кроме тех редких дачных или охотничьих вылазок: зима выдалась морозной, даже по нашим, совсем не южным, понятиям. Минус тридцать, а то и ниже.
Полковник Селезнев вдруг странным и на удивление кардинальным образом изменил свое мнение об Иване.
Он по-прежнему записывал все телефонные разговоры, рылся в его электронной почте (наш «Гранд Отель», где жил Иван, был нашпигован полковничьими штучками), пытался навести какие-то справки через своих (как он говорил, хитро подмигивая всем лицом) «коллег в Центре».
Похоже, что именно кто-то из этих «коллег» и подкинул полковнику новую версию.
– Он из группы генерала Грязнова, Индо-Пакистанский сектор, – с мрачной драматичностью произнес полковник. – Как я сразу не догадался? – Он смачно плюнул в камин. – Группа «Зет». Неудивительно, что даже в конторе на него никакой информации нет. У них секретность – «ноль». Люди-призраки… – добавил он.
– Так что, он из ваших? – спросил я.
Полковник мрачно кивнул:
– Из наших…
И снова плюнул.
Позже случился разговор, который окончательно убедил полковника в правильности этой версии: «Наш, – щерясь крупными, как фасоль, зубами говорил он потом мне. – Нутром ведь чуял, что наш!»
За десертом зашел разговор о собаках.
Иван оказался не только поклонником, но и большим знатоком.
Увлеченно рассказывал о классификации, истории разных пород, забавных собачьих случаях.
Рассказал, как они с принцем бин Даудом охотились на степных лисиц. Иван подарил принцу пару русских борзых и учил его тонкостям нашей псовой охоты. Принц, сам страстный охотник, был в невероятном восторге: «Прослезился даже, потом снял с мизинца перстень с изумрудом в семь каратов (а такие крупные изумруды дороже алмазов), говорит: «Ты теперь как брат мне, Иван».
А еще для меня, например, оказалось полным откровением, что наша русская борзая была выведена от английской борзой, всегда был уверен, что наоборот, – ну вроде как с радио, Попов – Маркони…
И что в начале девятнадцатого века каждый уважающий себя помещик просто был обязан держать борзых (типа как у нас это было с «шестисотыми»), своры доходили до сотни и больше.
И что стандарт породы был установлен лишь в 1902 году, и ему соответствовали всего пятнадцать собак! Пятнадцать!
А индекс растянутости кобелей около 102 сантиметров, а сук – около 105. Суки, они чуть пластичней. Чем кобели…
Ну да бог с ними, с суками.
Просто, когда Иван рассказывал про борзую, полковник, будто вспомнив что-то вдруг, этаким простачком, перебил его:
– Да-да… А, кстати, вы случайно генерала Кутепова не знаете? Мне говорили, большой любитель… Борзых, в смысле, соба…
Иван железным взглядом обрезал его на полуслове:
– Не имею чести знать.
Произнес, отрубив каждое слово, и вколотил их с оттягом. Как гвозди.
Полковник стушевался, заморгал, мучительно улыбаясь красивыми фальшивыми зубами, зазвенел ложкой, выскабливая крем-брюле, потом вовсе уронил розетку и полез под стол.
Из-под стола подмигнул мне и показал большой палец.
7– А вы знаете, господа, как африканцы племени мгулу разделывают тушу слона? Это крайне любопытно. И поучительно отчасти. Дело в том, что мгулу живут в каменном веке. Сегодня. И в каменном веке. Представляете?
Все уже вокруг Ивана.
Диана млеет рядом. Их отношения явно продвинулись. Она вовсю мнет его рукав, крадучись кладет ладонь на колено.
Полковник, поймав меня взглядом, скосил глаза. Сделал лицо. Позже, утащив за пуговицу в угол, прошептал мне в ухо:
– Наша-то хромоножка его…
И сделал неприличный жест руками:
– У меня и пленочка есть…
Я пожал плечами.
– Эх, – с обидной безнадежностью махнул он, – интеллигент… Это ж какая зацепочка!
Я понимающе закивал: «А-а-а!» И невпопад процитировал, чуть переврав:
Селезнев перебил меня:
– Сечешь ведь! Когда захочешь… – И добавил: – Высоцкий, да? Люблю!
8Очевидно, полковник решил использовать свою тайную паутину информации, компромата, шантажа и бог весть чего еще, дабы через Диану прояснить хоть что-то относительно нашего гостя.
Методы полковника Селезнева работают безотказно. Профессионал, что и говорить.
Уже через пару дней Диана рассказала ему все, что знала. Увы, ничего нового: что «да» – звонки и разговоры на чудном языке почти каждый день, пару раз звонили даже заполночь, и что «нет» – Иван на эту тему не говорит. Да, пыталась. Несколько раз приставала, расспрашивала. Отмалчивается.
«А однажды взял меня за подбородок, в глаза посмотрел – от этого взгляда вот такие вот мурашки по спине – жуть! – и сказал: «Двухходовка! Или грудь в крестах, или голова в кустах! Миллионы! Миллиарды!»
Полковник взлохматил пегие остатки волос, простонал:
– Я так и знал! Миллиарды! Вот ведь сволочь какая! Как бы в долю войти… А, Диан?
9Вдруг Иван исчез.
Не появился один вечер. Другой.
Полковник злобно косился на красноносую нашу хромоножку, та шмыгала и терла глаза комком платка – явно она все испортила, дура!
Все наши слонялись из угла в угол, скучно напиваясь и цепляя ногами за ковры, на бильярде и в карты играть не хотелось, даже ужин с лобстерами из штата Мэн, которых так ждали всю неделю, прошел вяло.
Надо было признать, что Иван стал не просто любимцем нашей компании, он стал ее стержнем.
Иван появился на третий день. Бодрый, яблоки щек с мороза. Улыбнулся, как всегда, с прищуром.
Ну вот и слава богу – облегчение-то какое, выдохнули все.
А потом все закрутилось-завертелось, карусель, да и только. Мне как раз привезли щенка, белого с черными ушами, мордатый – ух! – из Португалии, города Лиссабона. Февраль уже был, точно, чуть потеплело сперва, а после метель на неделю зарядила, холод, да еще с ветром – вот тебе наша зима русская, будь здоров, не кашляй!
Наши только и шушукались про Иванову «двухходовку»: Диана по секрету, взяв страшную клятву, рассказала каждому, по очереди. Строили всякие нелепейшие предположения, изнывали от зависти и любопытства.
Тут-то все и разрешилось.
Диана появилась в клубе рано. Потребовала шампанского. Принесли. Она кричит: «Всем!»
Возбужденная, размахивает руками, пальцы топырит. На пальце – кольцо. Чистейшей воды, карата три. Изумруд.
– Иван, – сама задыхается, шея краснотой пошла, пятнами от волнения, – Иван мне предложение сделал! Свадьба на Пасху. Воды-то дайте, Христа ради! – И полковнику тихо: – Мы в доле! Ты себе не представляешь, Вова! Миллиарды!
Вот тебе раз!
Тут как раз и жених пожаловал – Иван пришел чуть позже, перед самым ужином.
Сдержанно, как обычно, со всеми раскланялся – кивок да полуулыбка. Как английские лорды в кино. Даже и не понять, то ли улыбнулся он тебе, то ли так, почудилось. Ну, да к этому все давно привыкли.
Ужин прошел как обычно, а вот после ужина, когда все перебрались в курительную, вот тут-то Иван и раскрыл свои карты.
– Палладий девятнадцать.
Иван сказал это и откинулся в кресле, неловко прикусив большую «Монте-Кристо» и щурясь от сигарного дыма: он обычно толстые не курил. Щурился и разглядывал нас, одного за другим.
А мы молчали.
Ждали про «двухходовку».
Мягким железом цыкали напольные часы, нервной искрой постреливал камин, на кухне Арина глухо, как в подушку, ругалась на кого-то матом.
– Палладиевая мельница?
Иван снова оглядел всех по очереди. Брезгливая жалость. Последний раз на меня так смотрели на семинаре по политэкономии.
За его спиной упирался в потолок царь Петр, портрет маслом. Работы знаменитого Шмазунова – это наш меценат Трящев заказывал, у него еще прибаутка на этот счет: «На искусство и… – денег не жалей!» Так и действует, юрист, не жалеет.
Царь дико пучил глаза на ветчинном лице. «Я глаза всегда на десерт оставляю», – гордо выпячивался Шмазунов в своей мастерской. Я тогда еще чуть не ляпнул: «Может, поэтому они вдвое больше, чем надо, получаются». Усы котовьими хвостами стреляли в верхние углы рамы, а сама рама лоснилась золотыми бубонами плодово-ягодных наворотов и кренделей. Цыганщина, разнузданная цыганщина!
Мне почему-то вдруг сделалось стыдно, неловко. Словно я просидел весь вечер с расстегнутой ширинкой, а заметил, лишь уходя, в гардеробе. Я вдруг взглянул на все вокруг глазами Ивана.
Какая дилетанщина! Стыд!
Больше всего это походило на дрянной драмкружковый спектакль – дешевая бутафория. Гнусность! Все эти зеркала, фальшивые пальмы, мореного дуба паркет, золотая лепнина по потолку, слоновьи кресла из Англии – какой китч, господи! А лица! Какие персонажи!
Эти откляченные мизинцы мясистых рук!
Ненароком выскользнувшие из-под манжет швейцарские хронометры.
Золотые зажигалки, никак не желающие сидеть в темноте кармана.
Пошлятина!
И эта хваткая невеста, на своем шведском протезе ухитрившаяся проскакать – прыг-скок – по всем кроватям здесь присутствующих, и подлец-полковник со своим белоснежным оскалом, и недоучки братья Гольдберги – наши бензиновые герцоги, и красномордый хам и мерзавец мэр, и слюнявый меценат Трящев со своей вульгарной дурой женой, и судья – изнывающий педофил и страстный рыболов-охотник, грубый Рафик Муюмов с огрызенными до мяса ногтями – сеть супермаркетов «Наяда».
Да и я сам.
Я!
Сливки общества, одним словом. Честь, ум и совесть, короче говоря.
10Стряхнул наваждение, залпом допил коньяк. Повернулся к нему:
– Иван Александрыч, не томите… Какие мельницы, какой палладий?
– Палладий девятнадцать, – Иван строго глянул на меня, – девятнадцать… – И продолжил: – Это топливо будущего. До недавнего времени было всего лишь одно месторождение – в Кашмире.
– В Кашире? – Это Ольга Трящева.
– В Кашмире, Индия. Штат на границе с Пакистаном. Особого интереса палладий девятнадцать не представлял. Так, ученые экспериментировали. В основном в термоядерном синтезе, чистая теория, никакого практического применения. Пока…
Иван критически оценил сигару, которая явно мешала ему, тлея в руке, прицелился и ловко метнул ее в камин.
Диана зааплодировала, тут же стухнув под строгим жениховым взглядом.
– Пока… – наконец освободившаяся рука подняла указательный палец, – пока профессор Маннерстрем не изобрел свою мельницу, Палладиеву мельницу.
Иван снова обвел всех взглядом.
– Палладиева мельница – это фактически «перпетуум мобиле»…
– Вечный двигатель, – невольно влез я.
– Да, вечный двигатель! – гордо провозгласил Иван. Будто он и есть тот самый Маннерстрем.
– Палладий девятнадцать заменит все формы энергии в самом ближайшем будущем…
– И бензин? – озабоченно спросил младший Гольдберг, Сема.
– И бензин, и солярка, и уголь, и газ – все это скоро станет не более актуально, чем паровой котел. Для Палладиевой мельницы достаточно незначительное количество вещества. Происходит банальная ядерная реакция – деление ядра на две части, с одновременным выделением двух-трех нейтронов. Те, в свою очередь, вызывают деление следующих ядер. Такое деление происходит при попадании нейтрона в ядро атома палладия девятнадцать. Ну это элементарно, да?
Все зачарованно глядят на Ивана. Рафик сладострастно обкусывает пальцы. Диана в почти что религиозном экстазе, как монашки, которым являлись ангелы.
– Гениальность изобретения Маннерстрема в том, что в его устройстве, в этой самой мельнице, палладий девятнадцать регенерирует сам себя. Как бы самовоспроизводит. И реакция протекает непрерывно и сколь угодно долго. Палладий девятнадцать, как и уран, состоит из трех изотопов, но, в отличие от урана, его конструкционные материалы и замедлитель не поглощают нейтроны столь интенсивно. По крайней мере, так утверждает Маннерстрем, исследования которого мы финансируем. И контролируем.
– Кто это «мы»? – Полковник, подозрительно.
– Все в свое время, Селезнев! Не егозите! – Иван даже не взглянул на него.
– Второе месторождение палладия девятнадцать обнаружилось в районе Бахрейна. Пожиже кашмирского, но тоже ничего.
Он сделал паузу.
– Это была, так сказать, преамбула. И у вас еще есть возможность выйти из игры. А вот все, что я скажу после… – он сурово сжал рот, – может стоить каждому из вас головы. Или сделать вас богатыми. Немыслимо богатыми.
Часы зашипели, словно вдохнув, и пробили одиннадцать.
Иван дождался, пока медный отзвук не умер, сказал:
– Итак?
Никто не встал.
Из игры выходить никто не хотел.
11– Это двухходовая операция. Фаза номер один: ликвидация кашмирского рудника. Моя группа уже на исходной позиции; я сам все проверил неделю назад – ребята что надо, не подведут. Используем термоядерный заряд, так называемую грязную бомбу. Цель – долгосрочное радиационное заражение месторождения. И, как следствие, невозможность дальнейшей разработки и добычи палладия девятнадцать.
Фаза номер два: скупка акций бахрейнского рудника. Это недешево. И непросто. Земли принадлежат эмиру. Он не в курсе. Мы работаем с принцем бин Даудом. Получить контрольный пакет он нам не даст, надо постараться выжать из него максимум. Главный козырь – мы контролируем Маннерстрема. Как только мы переводим деньги и получаем нашу долю акций месторождения, я выпускаю профессора к журналистам, пресс-конференция. Демонстрация Палладиевой мельницы.
Иван замолчал.
12– А о каком доходе, ну, в процентном смысле, мы говорим?.. Ну так, общий порядок цифр хотя бы… – осторожно поинтересовался старший Гольдберг, Роман.
– Я боюсь, дорогой Роман Абрамович, вы таких цифирей и не видывали. Вы ведь астрономией не увлекаетесь, нет?
Роман покрутил мясистой головой.
– К примеру, остров Манхэттен, там, где сейчас город Нью-Йорк, был приобретен у индейцев племени канарси за несколько стеклянных ожерелий и связку бус. Общей ценой в семь долларов. Каков процент дохода в данном случае, а?
Расходились все заполночь, торжественно-серьезные. Как после церковного отпевания.
Я догнал Ивана в вестибюле:
– Иван Александрыч, позвольте вас украсть на часок у вашей милой невесты?
Иван чуть удивился, клюнул носом Дианину щеку, сказал «да, конечно, разумеется».
– Дианочка, машину не присылай, мой Толик его отвезет. Клянусь, не дольше часа! – сказал я приторным тоном, от которого меня самого затошнило.
Приобнял Ивана за плечо, продекламировал:
– Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит…
И мы вышли в колючую от мороза и звонкую от тишины ночь.
На самом деле, наша прогулка (беседовать дома, в офисе или джипе я не хотел из-за нашего любопытного полковника) заняла не более получаса.
Иван оказался не только сообразительным (в чем я не сомневался ни секунды), но и на редкость широким, я бы даже сказал, щедрым человеком.
Когда я его усаживал в машину, он пожал мне руку, засмеялся и сказал:
– Мне это видится как начало хорошей дружбы. А, Александр Иваныч?
Похоже, это из какого-то фильма, не могу вспомнить…
13«Солнце на экваторе садится быстро, словно тает, плавится, стекает в океан расплавленным маслом…»
Иван перегнулся через мое плечо, глянул на экран компьютера, накапав на клавиатуру:
– Не, не годится. Ну что это за стиль? Ты что, Набоков? Проще надо, без декадентщины.