Манштейн извинился, сказав, что он должен отлучиться на узел связи, чтобы выслушать донесения командующих армиями и корпусами.
Конечно, пятидесятишестилетний фельдмаршал чувствовал себя неважно — ему неприятен был разговор с Цейтцлером, ибо он знал, что все до самой мелочи будет передано фюреру. Манштейн всегда считал, что Гитлер высоко его ценит, да, собственно, с фюрером была связана вся карьера фельдмаршала. Он был сын, внук и правнук прусских генералов и гордился своей принадлежностью к военной касте. Но настоящую карьеру Манштейн сделал после того, как в Германии восторжествовал фашистский режим. В первую мировую войну он служил в штабах на Западном и Восточном фронтах, в период Веймарской республики занимал скромные должности в рейхсвере, зато при Гитлере сразу взмыл вверх — руководящая должность в генштабе, начальник штаба группы армий во время захвата Польши и Франции, командир танкового корпуса в сорок первом году, когда его танки прошли через Прибалтику, правда, потом были остановлены в районе озера Ильмень. Снова рывок вверх — командование армией в Крыму и под Ленинградом. И наконец, высшая фронтовая должность в рейхе — командующий группами армий «Дон» и «Юг». Но еще зимой прошлого года он со всей очевидностью понял, что агрессивная война, одним из творцов которой он был, окончательно проиграна.
Манштейн всегда помнил охватившие его чувства, когда танковый корпус, которым он командовал, прорвался через советскую границу и устремился в глубь Прибалтики, — тогда он восторгался политическим и военным гением фюрера. Не так уж давно это было, но теперь не его гренадеры, а советские армии, корпуса, дивизии последовательно и целеустремленно ведут наступление, одерживая блестящие победы.
Начальник генштаба Цейтцлер и командующий группой армий «Юг» Манштейн довольно холодно попрощались у ступенек вагона.
— Что я могу передать фюреру?
— Вы же видели, что здесь происходит, и знаете обстановку, — раздраженно ответил фельдмаршал.
— Да, конечно.
Цейтцлер быстро сел в свой «хорьх», и машина, а за ней и бронетранспортер с охраной понеслись, вздымая пыль, в сторону полевого аэродрома.
5Шубников целый день был в бригадах. На КП Гольцева он наблюдал, как танки атакуют село на Харьковском шоссе. В бригаде Пантелеева он помог командиру организовать взаимодействие с артиллерийским противотанковым полком и со стрелковой дивизией — соседом справа. Днем он придвинул зенитный полк к боевым порядкам танков — так была сорвана попытка противника использовать пикирующие бомбардировщики, чтобы приостановить наступление. Вызвал по рации из резерва саперный батальон — надо было укрепить мосты через речки, текущие в оврагах, чтобы танковые бригады второго эшелона без помех двигались вперед. Сделал строгое замечание зампотеху — на поле боя осталось несколько наших подбитых танков, не сгоревших. Приказал их срочно эвакуировать в тыл, в ремонтно-восстановительный батальон.
Усталый, голодный — Гольцев приглашал пообедать, но он отказался, некогда, — Шубников поехал на корпусной командный пункт, который должен был переместиться в рощу, в полутора километрах от шоссе. КП он нашел, когда уже смеркалось, — очертания танка, машины-салона, бронетранспортеров и большой палатки сливались с зеленью перелеска. Но Шубников еще издали увидел, что кроме машины КП в лесу стоят еще несколько «виллисов» и два бронетранспортера. Рядом с палаткой — группа офицеров. Когда Шубников подъехал ближе, то увидел, что среди прибывших — командующий фронтом генерал-полковник Конев. Выше среднего роста, в ладно сидящей гимнастерке, он наклонился над картой, расстеленной на капоте «виллиса».
Шубников соскочил с машины, доложил по форме.
— Заждались мы тебя, — строго сказал командующий.
— Был в бригадах. Движение идет нормально.
— Знаю. Начальник штаба доложил, — он кивнул в сторону стоящего у палатки Бородина.
— Мы ждем горючее для автомашин и танков.
— И это знаю. Через час придут цистерны, они уже получают горючее на станции снабжения.
И его строгое, обычно неподвижное лицо вдруг осветилось улыбкой.
— Поздравляю с салютом.
— Не понял, товарищ командующий.
— Не понял, говоришь? Так вот — сегодня в Москве будет произведен салют в честь войск Центрального, Брянского, Западного, Воронежского и нашего, Степного фронта за взятие Орла и Белгорода. Так что поздравляю. Первый салют.
Сказав это, Конев сделался снова серьезным, сосредоточенным и, пригласив Шубникова к карте, показал ему направление дальнейшего движения корпуса — западнее Харькова, на Красноград.
— Мы рассекли группировку Манштейна. Четвертая танковая армия Гота и группа «Кемпф» разъединены вот здесь. — Командующий снова показал на карте. — Я полагаю, что сейчас они начнут выводить войска из района Харькова, — иначе неминуемое окружение. Вот здесь. — И он снова показал на карте. — Вы же должны не сбавлять темпа. Если и оторветесь от стрелковых дивизий — не беда. Главное, не допускать пауз, не дать им организовать оборону.
Командующий говорил спокойно, четко, как бы выверяя каждую свою фразу.
Шубников не служил раньше под началом Конева, но много слышал о нем еще в Белоруссии в тридцатых годах, когда тот командовал дивизией, как о строгом, требовательном командире, но требовательном, строгом и к себе. Знал он, что в гражданскую войну Конев был комиссаром бронепоезда, с которым прошел путь от Волги до Хабаровска, как делегат десятого съезда партии участвовал в ликвидации Кронштадтского мятежа, был комиссаром штаба войск Дальневосточной республики, которые возглавляли Блюхер и Уборевич, служил в Монголии. Знал и то, что после гражданской войны, когда Коневу, учтя его опыт, предложили большую комиссарскую должность, он отказался и попросился на командную работу — и несколько лет служил командиром полка, упорно постигая тонкости руководства этим важным военным организмом. Учился в академии имени Фрунзе, а потом — дивизия, корпус, округ. В войну он вступил закаленным командиром, за плечами которого была и политическая работа в армии, и серьезный опыт руководства войсками и в западных округах, и на Дальнем Востоке. С детства познавший цену тяжкого труда, крестьянский сын с Вологодчины, рабочий на лесосплаве, солдат первой мировой войны и комиссар войны гражданской, он упорно, настойчиво постигал военную науку, хорошо понимая, с каким сильным и опытным врагом ему придется встретиться на поле боя. Когда это будет, он, конечно, не знал. Но знал твердо, что будет.
Он продолжал учиться в испытаниях этой войны, закаляясь в весьма драматических порой поворотах своей командирской судьбы, упорно, не страшась неудач, вырабатывая свой полководческий почерк. Он всегда тщательно, дотошно, требовательно готовил операцию, а потом, когда решение было принято и штаб формулировал его в четких строчках приказа, выезжал в войска, чтобы лично видеть, как на деле выполняется этот приказ.
Конев всегда помнил горячее лето сорок первого, когда сформированную из войск Северо-Кавказского военного округа армию, которой он командовал, бросили сперва на Украину, а потом в Белоруссию, под Витебск. Еще не все эшелоны разгрузились, а полки и дивизии уже должны были вести встречный бой. Трудное, страшное время. Помнил Смоленское сражение, где враг был остановлен более чем на два месяца. А потом, в первых числах октября, удар «Тайфуна» — так назвал гитлеровский генштаб операцию, которая должна была сокрушить Западный и Резервный фронты и обеспечить взятие столицы. Конев тогда был только что выдвинут на должность командующего Западным фронтом вместо убывшего на юг маршала Тимошенко — и здесь ему пришлось пройти тяжкое испытание. Войска сражались в окружении, положение столицы было угрожающим. Когда Западный фронт принял Г. К. Жуков, он попросил у Ставки, чтобы Конева оставили его заместителем по войскам, расположенным в районе Калинина. Сталин дал согласие. В ходе боев за Москву был образован Калининский фронт во главе с Коневым — и этот фронт участвовал в том знаменитом декабрьском контрнаступлении, освободил Калинин, вышел на границы Смоленщины. Первое, первое во второй мировой войне стратегическое контрнаступление против объявленного «непобедимым» рейха! Сколько тогда у Конева было танков? Несколько десятков. А теперь он руководит танковыми и артиллерийскими армадами, наступает не зимой, а летом, и наступает успешно. Давно ли гитлеровцы трубили, что русские могут наступать только зимой, когда им помогает генерал «мороз»? На Курской дуге, да и здесь, под Харьковом, нет снега, жарко палит солнце, растрескалась земля и вздымается пыль на дорогах под колесами машин и гусеницами танков.
Наступление идет безостановочно. И сегодня вечером небо Москвы прорежут трассы снарядов и причудливые узоры ракет.
Когда командующий фронтом и те, кто сопровождал его, уехали, Шубников подозвал Бородина и замполита Кузьмина:
— Давайте обсудим, что можно сделать сегодня ночью, и планы на завтра. Отдыхать нам некогда. Танки останавливаться не должны.
Вместо эпилогаИз директивы начальника генерального штаба сухопутных войск вермахта
«В результате операции „Цитадель“ противник на Курской дуге должен быть окружен и уничтожен. Успех будет иметь решающее значение для всего восточного фронта. 4-я танковая армия прорывает оборону противника в направлении на Курск, продвигаясь через рубеж Марьино — Обоянь, и устанавливает как можно быстрее связь с наступающей с севера 9-й армией».
Из приказа Гитлера по офицерскому составу войск, участвовавших в операции «Цитадель»
«…Поражение, которое потерпит Россия в результате этого наступления, должно вырвать на ближайшее время инициативу у советского руководства, если вообще не окажет решающего воздействия на последующий ход событий.
Армии, предназначенные для наступления, оснащены всеми видами вооружения, которые оказались в состоянии создать дух немецкого изобретательства и немецкая техника. Численность личного состава поднята до высшего возможного у нас предела. Эта и последующие операции обеспечены в достаточной степени боеприпасами и горючим. Наша авиация разгромит, сосредоточив все свои силы, воздушную мощь противника, она поможет уничтожить огневые позиции артиллерии врага и путем непрерывной активности окажет помощь бойцам пехоты, облегчив их действия.
Я поэтому обращаюсь к вам, мои командиры, накануне этой битвы. Ибо на четвертом году войны больше, чем когда бы то ни было, исход битвы зависит от вас, командиров, от вашего руководства, от исходящего от вас подъема и стремления к движению вперед, от вашей не останавливающейся ни перед чем непреклонной воли к победе и, если необходимо, также от ваших личных героических действий.
<…>
При этих обстоятельствах не сомневаюсь, что я, господа командиры, могу положиться на вас.
Адольф Гитлер.
Этот приказ уничтожить после оглашения в штабах дивизий».
Из воспоминаний Маршала Советского Союза Г. К. Жукова
«По плану операции Воронежского и Степного фронтов, носившей условное название „Румянцев“, главный удар осуществлялся из района Белгорода смежными флангами этих двух фронтов в общем направлении Богодухов — Валки — Нов. Водолага в обход Харькова с запада.
<…>
Все говорило о том, что здесь предстоят тяжелые сражения, особенно для войск Степного фронта, вынужденного в силу обстановки наступать на хорошо укрепленный… район».
(Г. К. Жуков. Воспоминания и размышления).
Донесения в Ставку Верховного Главнокомандования
«Из действующей армии. 6.8.43. Товарищу Иванову[1]
Докладываем:
В связи с успешным прорывом фронта противника и развитием наступления на белгородско-харьковском направлении операцию в дальнейшем будем проводить по следующему плану:
1. 53-я армия с корпусом Соломатина будет наступать вдоль Белгородско-Харьковского шоссе, нанося главный удар в направлении на Дергачи.
Армия должна выйти на линию Ольшаны — Дергачи, сменив на этой линии части Жадова.
69-я армия наступает левее 53-й армии в направлении на Черемошное.
<…>
3. Для проведения второго этапа, то есть Харьковской операции, в состав Степного фронта необходимо передать 5-ю гв. танковую армию…
Просим утверждения.
Жуков, Конев, Захаров».
Из мемуаров генерал-фельдмаршала Э. Манштейна
«3 августа началось наступление противника; сначала на фронте 4-й танковой армии и на участке группы Кемпфа западнее Белгорода. Противнику удалось осуществить прорыв на стыке обеих армий и значительно расширить его по глубине и ширине в последующие дни. 4-я танковая армия была оттеснена на запад, группа Кемпфа — на юг, по направлению к Харькову. Уже 8 августа брешь между обеими армиями достигала в районе северо-западнее Харькова 55 км. Путь на Полтаву и далее к Днепру был для противника, видимо, открыт».
(Э. Манштейн. Утерянные победы).
Из воспоминаний Маршала Советского Союза Г. К. Жукова
«Вечером 5 августа 1943 года столица нашей Родины Москва салютовала в честь доблестных войск Брянского, Западного, Центрального фронтов, занявших Орел, и войск Степного и Воронежского фронтов, занявших Белгород. Это был первый артиллерийский салют в ходе Великой Отечественной войны в честь боевой доблести советских войск».
«В битве под Курском в процессе контрнаступления впервые широко использовались танковые и механизированные соединения и объединения, которые в ряде случаев явились решающим фактором оперативного маневра, средством стремительного развития успеха в глубину и выхода на тыловые пути вражеских группировок».
(Г. К. Жуков. Воспоминания и размышления).
СТРОГО СЕКРЕТНО
1Голова болела так сильно, будто затылок зажали в тиски. Тиски то сжимались, то слегка разжимались — и тогда Мальцев открывал глаза и снова смотрел на лежащее на столе расписание движения эшелонов. Стол старенький, дряхлый, зеленое сукно, прожженное цигарками, — все в чернильных пятнах. Когда Мальцев опирался на стол локтями, он страдальчески скрипел. Зарешеченное окно плохо пропускало свет — то ли стекла на вокзале не мыли с начала войны, то ли их нарочно замазали раствором известки, чтобы, не дай бог, кто-нибудь с перрона не увидел, чем занимается представитель военных сообщений.
Голова у старшего лейтенанта Мальцева болела давно, с той самой поры, как вытащили его из горящего танка, уложили на брезент в полуразрушенном вокзале только что отбитой у немцев станции, а потом, сперва на грузовике, а затем поездом, увезли в госпиталь в город Тамбов.
Правда, иногда тиски разжимались — и Мальцев мог работать: читать сводки, разговаривать по телефону, принимать посетителей.
Сегодня посетителей было много, и он специально посадил у двери тетю Пашу — станционную уборщицу, поручив ей секретарские функции. Приемной комнатки у коменданта не было, и потому тетя Паша сидела на стуле прямо у двери и говорила тем посетителям, которые, по ее мнению, пришли без серьезного дела, а попросту пошуметь и помучить больного, невыспавшегося коменданта:
— Занят он. Начальство у него. Пойдите к дежурному по станции. Он вам все и объяснит.
Обычно посетитель на этом не успокаивался, пытался все-таки нахально влезть в комнату коменданта, но тетя Паша — маленькая, плотная и совсем не пугливая — грозно поднималась со стула и, растопырив руки, грудью вставала на защиту комендантских дверей.
Ее обычно ровный и даже ласковый голос сразу обретал металл:
— А вот это, дорогой товарищ, вам не пристало. Военный человек все-таки, а ломитесь, как, извиняюсь, невесть кто. Спокойность надо соблюдать. Нервы свои для другого беречь.
И нахальный посетитель обычно стихал, понимая, для чего надо беречь нервы.
Но когда к тете Паше подошел совсем молодой старший лейтенант с вещмешком на одном плече и очень вежливо спросил, не может ли он пройти к коменданту на одну минуточку, то она, хотя и знала, что сейчас пускать не велено и что Мальцев как раз собирался прилечь на часок отдохнуть, решила умилостивить старшего лейтенанта. То ли вежливость обращения, то ли еще что повлияло на непреклонную тетю Пашу, но она, строго сказав ему: «Погоди!», — зашла в комнату коменданта.