Впервые в этой войне мощные стратегические резервы объединились полноценным фронтовым управлением.
После разгрузки в районе Воронежа управление механизированного корпуса генерала Шубникова расположилось в Нижнедевицке — небольшом, тихом городке, рядом с Воронежем. Бригады — в окрестных селах. Танки, автомашины, артиллерийские системы корпус получил довольно быстро — железные дороги работали с предельным напряжением, день и ночь шла разгрузка.
Шубников был доволен — новенькие тридцатьчетверки пришли из Нижнего Тагила с экипажами, в составе которых были обстрелянные танкисты.
Особенно радовало Шубникова то обстоятельство, что почти все механики-водители танков были люди бывалые, повоевавшие, знающие дело. А это очень важно, считал он, в преддверии трудных боев, где будут и марши, и прорывы и где придется действовать на открытой местности, требующей от механиков-водителей исключительного мастерства.
Командиры танков — в основном молодежь, совсем юные, зеленые лейтенантики, прямо из училищ. Но Шубников не беспокоился — это не беда, что молодые, необстрелянные. Если механики-водители опытные, повоевавшие, эти горячие, так и рвущиеся в дело ребята быстро войдут в боевую колею, а после двух-трех атак станут матерыми танкистами. Но, конечно, по своему личному опыту Шубников знал, что такое танковая атака, и когда думал о ней как о высшем напряжении, кульминации танкового боя, то в памяти его вставали не только картины сокрушения вражеской обороны, но и столбы черного дыма да прыгающие по броне языки огня. Много мужества нужно танкисту, чтобы провести атаку и выйти на заданный рубеж.
В мотострелковые батальоны прибывали и повоевавшие солдаты, сержанты, офицеры. Они уже побывали и под Москвой, и в сталинградском огне.
Но костяк корпуса оставался свой — те, кто участвовал в прорыве на Калининском фронте, под Белым, кто дрался в окружении, кто выходил по снежной целине к своим. Боевые, славные, закаленные бойцы, познавшие и радость победы, и горечь неудачи. На них можно положиться. И те, кто командовал в Калининской операции ротами, принимали теперь батальоны, а батальонные командиры — танковые полки в мехбригадах.
Ахметов в боях под Белым был механиком-водителем танка — теперь получил звание «младший лейтенант» и стал командиром боевой машины. А командир взвода старший лейтенант Голубев стал командиром роты.
Удалось Шубникову и начальнику политотдела корпуса полковнику Кузьмину укрепить штабы и политорганы людьми опытными, повоевавшими, крепкими.
Не без участия Шубникова начальник штаба полковник Середа был отозван в Москву на преподавательскую работу, а подполковник Бородин, бывший в калининских боях начальником оперативного отдела, теперь возглавлял штаб корпуса.
В июле Шубников доложил недавно принявшему Степной фронт генерал-полковнику Ивану Степановичу Коневу, что мехкорпус полностью сформирован и готов выполнить любую боевую задачу.
Конев выслушал рапорт и строго сказал:
— Бои покажут, как сколочен корпус. Надеюсь, что хорошо. Я у вас побываю.
Время было тревожное. Конев уже получил ориентировку Ставки, что через два дня противник начнет наступление, и готовил свой фронт к любым неожиданностям.
Когда развернулась Курская битва, командующий Степным фронтом приказал Шубникову поднять корпус по тревоге и совершить марш в сторону Корочи — там возникла тяжелая, опасная обстановка. Воронежский фронт с трудом сдерживал врага.
Все соединения корпуса хорошо провели стотридцатикилометровый марш по пыльным проселочным дорогам — ни один танк не отстал. Но в бой корпус пока не ввели.
День и ночь шло ожесточенное, невиданное по масштабам сражение на Курской дуге. Противнику удалось потеснить Воронежский фронт на тридцать — тридцать пять километров. Создалась угроза прорыва всей нашей обороны, и Ставка решила передать Ватутину из состава Степного фронта 5-ю гвардейскую танковую армию генерала Ротмистрова и общевойсковую армию генерала Жадова.
Конев полагал, что лучше ввести в сражение его фронт в полном составе, но приказ выполнил четко — сам руководил передачей армии Ротмистрова Ватутину.
12 июля в пятидесяти шести километрах к северу от Белгорода в районе железнодорожной станции Прохоровна навстречу мощному танковому тарану гитлеровцев двинулась 5-я гвардейская танковая армия.
В сражении, которое историки назовут Прохоровским, участвовало до тысячи двухсот танков и самоходных орудий. Выжженное солнцем и орудийным огнем поле, окрестные овраги до самой ночи сотрясали орудийная канонада и лязг гусениц. В небо вздымался черный дым.
Крупнейшее в истории войны танковое сражение завершилось полной нашей победой — не помогли «тигры» и «фердинанды», на которые делал ставку Гитлер. Захлебнулся мощный танковый таран, рухнула надежда фюрера взять реванш за Сталинград и повернуть ход войны.
«Цитадель», то есть крепость — так назвал германский генштаб летнее наступление на Курской дуге — рухнула.
И уже в конце июля три фронта — Центральный, Воронежский и Степной — на всех участках Курской дуги отбросили войска противника на исходные рубежи и после небольшой паузы перешли в решительное контрнаступление.
Мехкорпус генерала Шубникова 3 августа вошел в прорыв, созданный общевойсковыми армиями Степного фронта, и двинулся вдоль Харьковского шоссе на юго-запад.
Белгород оставался левее.
КП генерала Шубникова расположился в небольшой дубовой роще, прижавшейся к холму с белыми меловыми пролысинами. Танк, рация на «виллисе», «летучка», грузовик с брезентовым кузовом и бронетранспортер — вот и все хозяйство корпусного командного пункта.
Шубников грузно вылез из танка, снял танкошлем — адъютант подал фуражку, — вытер платком пот на лбу и, обращаясь к начальнику штаба подполковнику Бородину, сидевшему у рации, установленной на «виллисе», спросил:
— Гольцев на связь выходил?
— Он встретил танковый заслон. Уже потерял девять танков. Противник огрызается крепко.
— Надо установить точно состав вражеской группировки. А то мы пока воюем вслепую. Не дело это.
— Я подготовил подвижную разведгруппу — три транспортера и десяток мотоциклов. Командира группы вызвал, вот он.
Бородин показал на паренька в комбинезоне и танковом шлеме, сидящего на траве у мотоцикла. Протянул генералу листок бумаги.
— Что это у тебя?
— Разведчики сегодня ночью наткнулись на подвижную группу. Захватили мотоцикл. Его вел обер-лейтенант. Гитлеровец погиб в перестрелке. В сумке у него оказалось вот это — обращение Гитлера к солдатам. Не успел уничтожить. В разведотделе утром перевели.
Шубников развернул бумагу и начал читать:
«Солдаты! Сегодня вы начинаете великое наступательное сражение, которое может оказать решающее влияние на исход войны в целом.
С вашей победой сильнее, чем прежде, укрепится убеждение о тщетности любого сопротивления немецким вооруженным силам. Кроме того, новое жестокое поражение русских еще более поколеблет веру в возможность успеха большевизма, уже пошатнувшуюся во многих соединениях советских вооруженных сил. Точно так же, как и в последней большой войне, вера в победу у них, несмотря ни на что, исчезнет.
Русские добивались того или иного успеха в первую очередь с помощью своих танков.
Мои солдаты! Теперь наконец у вас лучшие танки, чем у русских.
Их, казалось бы, неистощимые людские массы так поредели в двухлетней борьбе, что они вынуждены призывать самых юных и стариков. Наша пехота, как всегда, в такой же мере превосходит русскую, как наша артиллерия, наши истребители танков, наши танкисты, наши саперы и, конечно, наша авиация.
Могучий удар, который настигнет сегодняшним утром советские армии, должен потрясти их до основания.
И вы должны знать, что от исхода этой битвы может зависеть все.
Я как солдат ясно понимаю, чего требую от вас. В конечном счете мы добьемся победы, каким бы жестоким и тяжелым ни был тот или иной отдельный бой.
Немецкая родина — ваши жены, дочери и сыновья, самоотверженно сплотившись, встречают вражеские воздушные удары и при этом неутомимо трудятся во имя победы; они взирают с горячей надеждой на вас, мои солдаты. Адольф Гитлер».
Внизу было обозначено, что приказ подлежит уничтожению в штабах дивизий.
— Да, штука интересная, — сказал генерал, отдавая Бородину бумагу. — Заметил, как он о танках пишет? Но ничего у них не получилось. «Тигры» тоже горят, да еще как. Впрочем, документ надо доставить в штаб фронта. Конечно, эта бумажка теперь нужна лишь для истории. Но отправляй сейчас же.
И после паузы:
— Позови командира разведчиков.
— Батьянов!
Парень в комбинезоне вскочил, оправил ремень, подбежал к генералу.
— Старшина Батьянов по вашему приказанию прибыл.
— Давно воюешь, старшина? — спросил Шубников. Ему сразу понравился этот рослый парень с открытым, красивым лицом.
— С самого начала.
— На Калининском фронте ты в корпусе был? Я тебя вроде бы видел.
— Был, товарищ генерал. В бригаде полковника Куценко.
— А в разведку как попал?
За Батьянова ответил Бородин:
— Он из авиадесантников. Хорошо дрался под Белым в танковом десанте. Когда в Нижнедевицке формировали разведбат, мы его взяли из бригады Куценко. Парень толковый, боевой. Он и добыл это обращение фюрера. Орел!
— Захвалишь. Зазнается еще.
— Не зазнаюсь, — улыбаясь, ответил Батьянов.
Шубников посмотрел на ремень старшины, на котором висело две кобуры — справа для нашего ТТ, слева большая, черная для немецкого парабеллума, из голенища сапога торчала рукоятка трофейного эсэсовского кинжала.
— Ты что-то много игрушек на себя навешал.
— Пригодятся, товарищ генерал.
— Ладно, шутки в сторону. Ты знаешь задачу?
— Подполковник мне сказал. Я понял, нам надо взять «языка».
— Нет, не просто «языка». Ты уже взял одного, жаль, живым не довез. Надо взять танкиста из свежих дивизий, которые, по-видимому, сейчас подошли с юга.
— Понятно, товарищ генерал.
— Ну раз понятно, действуй.
Батьянов ловко, с вывертом отдал честь и со строевым изяществом повернулся кругом. Быстро вскочил в мотоциклетное седло — машина взревела и помчалась по проселку, поднимая белую меловую пыль.
Группа Батьянова — три бронетранспортера и десять мотоциклов с ручными пулеметами на колясках — уже через сорок минут была в районе боя, который вел танковый батальон капитана Савичева.
Темнело. Танки медленно продвигались по неширокому склону, стреляя на ходу.
Савичев стоял за танком — потный, уставший. Не спал сутки, злой — потерял вчера семь танков.
Поздоровался с Батьяновым — старые знакомцы по Калининскому фронту.
— К нам на поддержку?
— Нет, капитан. Стемнеет — рвану в сторону хутора — вот сюда.
Он вынул из планшета карту, показал Савичеву маршрут.
— А то остался бы у меня. Утром поможешь взять Казачью Лопань. Там тебе «языков» хватит — бери любого.
— Времени нет.
— Ну, желаю удачи. Хочешь, поешь. Каша еще горячая — кухня только пришла.
— Спасибо, капитан. Некогда.
Темнота сразу, как-то внезапно опустилась на землю. Мотоциклы и бронетранспортеры растворились во мгле.
Анатолий Батьянов считал, что он многое может сделать на этой войне. В то страшное утро начала войны его подняли по тревоге — он служил в Белостоке в танковой дивизии, был мотоциклистом при штабе. А через два дня уже шел по лесной чащобе, выбираясь из окружения.
Три сотни усталых, запыленных, потерявших связь со своими, спешившихся танкистов упорно шли на восток, минуя дороги, по которым день и ночь двигались немецкие танки и бронетранспортеры. На десятый день сильно поредевший после нескольких стычек отряд остановился на краю болота.
— Давайте поразмыслим, куда пойдем дальше, — сказал высокий танкист с перевязанной грязным бинтом шеей и развернул карту.
— Идти надо на север, товарищ старший политрук.
Это сказал Батьянов.
Старший политрук — его фамилия была Белоконь — нравился Батьянову: он сразу взял на себя командование группой и за эти десять дней показал себя человеком, безусловно, смелым, умеющим сплотить людей. Хорошо провел несколько боев, пробиваясь через магистрали. Но Батьянов чувствовал, что ориентироваться на местности Белоконю непросто, видимо, не хватало опыта. Другие командиры для этого дела тоже не больно-то подходили: военврач второго ранга, следователь дивизионной прокуратуры, интендант да несколько мальчишек-лейтенантов, только из училища.
— А ты кто? — удивленно спросил Белоконь.
— Сержант Батьянов.
— Ты что, местный? Знаешь этот район?
— Нет, я сибиряк. А в лесах разбираюсь.
— Карта, брат, кончилась, — грустно сказал Белоконь. — Видишь, мы вот здесь, у самого края листа.
Он ткнул пальцем в карту.
— Идти нам надо на север, — повторил Батьянов, — в сторону Калининской области. На восток мы не пройдем. Лес кончается.
— Откуда ты знаешь?
— Вижу. А на север — лесной массив километров на сто.
— Ну что же, сержант, бери компас. Будешь мне помогать.
— Ладно, — спокойно ответил Анатолий.
Теперь он вел группу строго на север. Питались скудно — иногда посылали дозоры на хутора, не занятые немцами, за продуктами, но чаще варили грибы, ели ягоды. Но Белоконь крепко держал в руках группу. На одном из привалов он жестко сказал:
— Кто идти с нами не хочет, пусть уходит. Но ныть и паниковать не позволю.
На шестые сутки сквозь пелену дождя, пронизывавшую лесной массив, стала отчетливо слышна орудийная канонада.
В следующую ночь они вышли к своим. Танкистов распределили по разным частям. Старшего политрука Белоконя оставили в штабе, а Батьянова направили в авиадесантную бригаду, которую вскоре повезли в Рязань на переформировку.
Прощаясь с Батьяновым, старший политрук Белоконь сказал:
— Будь здоров, сержант. Ты хорошо повоюешь. Уверен. Спасибо тебе.
Они обнялись.
В декабре Батьянов участвовал в десантных операциях под Москвой. Потом десантную бригаду перебросили севернее Сталинграда — там Батьянов был ранен. Госпиталь и снова — на формировку, на этот раз под Владимир, где в гремящем танковым гулом лесу создавался механизированный корпус генерала Шубникова.
В боях под Белым Анатолий Батьянов был командиром отделения автоматчиков — на танковой броне. И там командир танкового батальона капитан Савичев заметил, как здорово ориентируется сержант на местности, как ловко владеет оружием, как умело руководит автоматчиками — танковым десантом. И когда под Воронежем корпус заново формировался, он порекомендовал Батьянова в корпусной разведбатальон.
Здесь Анатолий почувствовал себя полностью в своей тарелке. Ребят подобрал крепких, надежных.
Ночью разведотряд Батьянова ворвался в село. Батьянов заранее выбрал цель поиска. Почти час он колдовал над картой, а потом позвал помкомвзвода сержанта Сергея Кузнецова.
— Видишь село? — он ткнул пальцем в карту.
— Вижу. Написано «Полевое».
— Правильно. А сколько в нем дворов?
— На карте не помечено. Но, думаю, небольшое. Дворов тридцать.
— Правильно думаешь. Но это — не главное. А главное то, что село-то наше стоит в овраге. Вот здесь, — он опять ткнул пальцем в карту, — роща. А в ней — танки. Это точно. Отдыхают немцы после сегодняшнего боя. Ремонтируются. Не спят, поди. Но ночью танкового нашего удара не ждут. К утру готовятся.
Кузнецов выслушал Батьянова, не перебивая, и спросил:
— Поднимать ребят?
— Погоди. Пусть пока отдыхают. В двадцать один ноль-ноль поднимешь. И по коням. Ударим сразу с двух сторон. Мой бронетранспортер и пять мотоциклов съедут с горы и ворвутся в уличный порядок. А ты с остальными ребятами ударишь со стороны огородов. Все должно продлиться минут пять. У четвертого дома встречаемся, забираем кого можно и по огородам уходим. В длительный бой не втягиваться. Понятно? Когда будешь уходить, дашь ракету.
— Понятно.
— Ну иди, отдохни.
Когда Батьянова забрали в корпусной разведбатальон и назначили командиром взвода, он попросил комбата взять и Сергея Кузнецова.
Молодой красноармеец понравился ему зимой на Калининском фронте — он смело действовал в танковом десанте, не растерялся, не сник, когда корпус попал в окружение. А когда выходили из кольца ночью, через лес, по пояс в снегу, Батьянов заметил, что этот рослый паренек не только крепок физически, но и хорошо ориентируется на местности.