Были, вероятно, у русского князя и более веские соображения, которые склоняли его к принятию христианства. Он не мог не видеть, что христианскую религию исповедуют самые могущественные и богатые народы и что язычникам грозит участь остаться в стороне от мирового потока жизни. Однако Владимир советуется во всех важных государственных делах с городскими старейшинами и боярами, и те сказали ему:
– Господин, каждый хвалит свою веру. Если ты хочешь узнать, какая из них самая лучшая, пошли разумных людей в разные земли, и пусть они исследуют, какой народ достойнее поклоняется божеству.
Владимир отправил послов. Они побывали в различных странах – у болгар, у немецких католиков, даже в Риме. Но больше всего им понравились храм Софии в Константинополе и греческая литургия, которую для них служил сам патриарх. Великолепие храма, богатые облачения, убранство алтарей, красота живописи и мозаик, благоухание фимиама и сладостное пение пленили варваров. Вернувшись в Киев, они рассказывали князю:
– Мы не знали, где находимся, на небе или на земле. Всякий человек, вкусив сладкого, не захочет горького. Так и мы. Не хотим иной веры, кроме греческой.
Вспоминая роскошь Софии, я охотно верил восторгу варваров. Необыкновенное волнение охватывает человека, когда он поднимает взоры к куполу, наполняющему храм светом и воздухом, ибо ничего подобного этому храму нет и не было на земле…
Так мы плыли два дня и две ночи. На третью ночь я решился на смелое предприятие. Отправляясь в Таврику, мы не придерживались обычая торговых кораблей идти мимо Месемврии, а затем вдоль мизийского берега, но по выходе в Понт повернули на восток, миновали Гераклею и Амастриду, которую мореходы называют оком Пафлагонии, и у мыса Карамбиса пошли на полночь, оставив землю за кормою.
Перевал через Понт Эвксинский совершается определенным образом. Как известно было еще Страбону, особенность этого моря заключается в том, что на нем существуют неизменные зефиры, днем они дуют с моря на материк, ночью – с берега в сторону моря. Чтобы использовать эту особенность природы, мы и повернули от берегов Пафлагонии ночью, чтобы плыть с попутным ветром и дойти с его помощью до середины Понта, где с наступлением дня другой ветер продолжал бы нести нас в Таврику. Расчет был точным и предусмотренным в мореходном трактате Птоломея, но простые корабельщики и воины, не знакомые с наукой о кораблевождении, оставляя позади земную твердь и пускаясь в опасное плавание, трепетали за свою жизнь. Не удалось выяснить, кто был зачинщиком этого дела, но они столпились в большом числе передо мной и вопили:
– Ты погубишь наши души! Молим тебя повернуть назад!
Как умел, я увещевал неразумных и доказывал им, что такое плавание не представляет собою никакой опасности и что завтра же они увидят противоположный берег Понта.
Недовольные разошлись, но ворчали, что я кудесник и веду корабли с помощью магии, ислабодушные плакали, как дети.
Небо было в звездах. Я без труда находил среди них Большую и Малую Колесницу. Проводя умозрительную линию по небу, я определял Полярную звезду. Она стояла над Херсонесом и указывала нам путь. А я спрашивал себя: что двигает моими поступками? Корысть? Честолюбие? Или помыслы о вечном спасении? Даже наедине с собой я не находил ответа, но мне казалось, что я, как вол, влеку некое ярмо.
Вместе со звездами сияли глаза Анны, и я не знал, несчастье или радость я нашел на земле, увидев эти глаза. Я потерял покой навеки. Но была какая-то сладость в беспокойстве, что овладело всем моим существом с тех пор, как ее встретил, и я готов был благодарить судьбу за свои муки.
Но мы уже приближались к цели нашего путешествия. Ночью все плывущие стояли на помосте и со страхом смотрели на звездное небо. Думал ли я, изучая астрономию в Трапезунде, что это послужит мне на пользу для кораблевождения?
Я тоже не сомкнул глаз, так как настроение на корабле было тревожное и я знал, что корабельщики всегда готовы к возмущению, и опасался неповиновения.
Ночь казалась необычайно длинной. И хотя звезды вполне убеждали меня в правильности взятого кораблями направления и ветер продолжал быть благоприятным, на душе у меня было неспокойно.
С наступлением рассвета ветер, дувший нам в корму, стал ослабевать. Однако я знал, что с его помощью мы уже дошли до середины Понта и что скоро начнет дуть ветер, веющий в дневное время в сторону Таврики, и, таким образом, мы благополучно будем продолжать наше плавание. Действительно, вскоре корабельщики увидели вдали узкую полоску земли и возблагодарили Небо за спасение, а пафлагонский берег как бы растаял в тумане…
Я был в этот час в своей камаре и услышал топот босых ног на помосте. На лесенке, что вела в мое помещение, вдруг показались сначала знакомые желтые башмаки протоспафария Никифора, потом появился он сам и стал кричать, наклоняясь ко мне:
– Поднимись скорее, виден берег Таврики!
Я поспешил наверх в крайнем волнении. Корабли пересекли Понт! На помосте люди тоже волновались и указывали руками в ту сторону, где находился Херсонес. Некоторые влезли на мачты и кричали, что уже появился мыс Парфений.
Земля медленно приближалась. Мы смотрели на нее с надеждой в сердце. Уже возможно было рассмотреть некоторые подробности береговых очертаний. По-видимому, в своем движении мы несколько отклонились на восток. Можно было предположить, что скалы, которые мы явственно видели перед собой, возвышались недалеко от гавани Символов. Херсонес должен был находиться значительно левее. Города еще мы не могли увидеть в утреннем тумане.
Вскоре остров Климента как бы поплыл нам навстречу. Мыс Парфений далеко выступал в море, и можно было разглядеть в утренней морской дымке развалины на нем. Это блистали мрамором колонны древнего храма Артемиды-звероловицы, покровительницы Херсонеса. Может быть, именно сюда приплыли мореходы из Гераклеи и с острова Делос и привезли священный огонь, не угасавший в этом храме в течение веков. Жрицей в нем была Ифигения, дочь Агамемнона и Клитемнестры. Царь поразил на охоте лань, посвященную Артемиде, и богиня послала ахейским кораблям безветрие, когда они плыли под Трою. Прорицатель Калхас настоял, чтобы в жертву принесли дочь царя Ифигению. Но богиня сжалилась над несчастной и заменила ее ланью, а девушку унесла в облаке в Таврику. Здесь Ифигения перед деревянной статуей богини умерщвляла корабельщиков, занесенных к этим берегам бурей. Здесь ее нашел брат Орест. Что сталось с нею? Некоторые утверждают, что она до сих пор обитает где-то в полуночной стране вместе с Ахиллесом, ибо боги даровали им обоим бессмертие…
Невольно хочется улыбнуться подобным вымыслам. Но мое внимание уже привлекли новые очертания берега. И вдруг мы увидели базилики и башни Херсонеса! Город стоял на возвышенном месте, обнесенный крепостной стеною. Когда наши корабли обогнули его с востока на запад, мы явственно различили вход в гавань икаменную лестницу, спускающуюся к морю.
Но увы, мы опоздали! Над городом медленно поднимался к голубым небесам черный столб дыма. Наделенные пронзительным зрением мореходы спорили о том, что горит. Потом оказалось, что это догорали западные кварталы города. Там жили главным образом ремесленники, земледельцы, виноградари, и поэтому много было деревянных домов и бедных хижин, ставших легкой добычей огня, когда руссы стали пускать в город стрелы с паклей, пропитанной зажигательным составом. Этому они научились от кочевников, в свою очередь перенявших такой способ боя из далекой хинской страны. Глядя на пожар, мы поняли, что прекрасный и сильныйгород, как его называли древние авторы, с неприступными стенами, протянувшимися на протяжении шестидесяти стадий, уже во власти руссов.
Пока я, подобно пророку Даниилу, обличавшему сильных мира сего, препирался по поводу сосудов с огнем Каллиника с Евсевием Маврокатакалоном, с этим нерадивым и невежественным человеком, не умеющим отличить йоту от ипсилона, пока я разбивал козни интригана Агафия, готового всячески оклеветать меня перед василевсом, Херсонес пал. О подробностях этого события я узнал потом от монахов острова Климента и от жителей Таврического побережья.
Руссы приплыли к Херсонесу от устьев Борисфена, который на их языке называется Днепр. От реки до Херсонеса триста миль. На этом обширном пространстве находятся многочисленные озера и лиманы, где херсониты вываривают соль. На восток от города лежат многие другие селения и находится Боспорский пролив. Он ведет в Мэотийское озеро, которое по причине его величины называют также морем. В упомянутое море впадает множество полноводных рек. Эта область называется Готскими Климатами. Поблизости от нее обитают хазары и печенеги. Чтобы эти варвары не нападали на Херсонес, приходится платить им ежегодную дань и брать у них заложников. Мне приходилось видеть таких в Константинополе. Заложники являлись к нам пахнущие конским потом, но быстро перенимали греческие нравы, и больше всего им нравился в городе ромеев Ипподром, где они не пропускали ни одного ристания, хотя подобные развлечения бывают у нас все реже и реже.
Как меняется лицо земли! Некогда Херсонесу угрожала Хазария. На берегу Мэотиды стояли хазарские города, которые вели торговлю со степными кочевниками. Готские Климаты платили дань кагану. Бывали случаи, что хазарские принцессы выходили замуж за василевсов, пока хазары не обратились в иудейство. Смуглые красавицы привозили к нам азиатские одежды, золото и дурные манеры. Но хазар со всех сторон теснили кочевники. В царствование императора Феофила хазарский каган Иосиф обратился к ромеям с просьбой прислать ему искусных строителей, чтобы поставить на Танаисе каменную крепость для защиты торговых дорог от кочевников. Василевс послал известного протоспафария Петрону Каматира с некоторым числом каменщиков. Такое предприятие было к нашей выгоде, так как за строительство укреплений возможно получить большие преимущества в торговле. На обратном пути из Хазарии протоспафарий побывал в Херсонесе, а по возвращении к василевсу рассказал о положении вещей в Таврике и дал совет не доверять херсонесским архонтам и учредить в Херсонесе фему. Фема была создана. Первым стратигом ее был назначен сам Петрона Каматира. Таврика, освободившаяся из-под власти хазар, вошла в состав фемы под названием Готских Климатов. Но могущество хазар погибало под русскими мечами. Крепость, построенная Каматирой, вскоре была разрушена. Столица государства Итиль – восточный город с дворцом кагана среди войлочных шатров, синагог, мечетей и базаров – доживала последние дни.
Около ста лет тому назад, когда в здешних местах побывал философ Константин, посланный в Хазарию на прение о вере, на острове Климента был построен небольшой монастырь. Выбрав удобное место, мы бросили якорь в шестидесяти стадиях от этого острова, и я отправился в челноке с Никифором Ксифием и несколькими воинами обследовать киновию. Когда мы высадились на берег, то поняли, что здесь уже побывали варвары. Монастырь был оставлен монахами, и в скромной церкви, сложенной из античных плит или простых камней, не было ни пения, ни фимиамного дыма. Священные предметы, потиры и кадильницы, а также серебряный ковчег, в котором хранилась глава Св.Климента, исчезли. Я думал, что их унесли в безопасное место иноки, но потом оказалось, что все это взяли руссы, чтобы увезти в свой северный город.
В бессилии мы грозили кулаками варварам, спускавшимся из города и собиравшимся все в большем числе на берегу. Но, не желая рисковать своей жизнью, мы оставили остров и отплыли в сторону кораблей, так как было необходимо не мешкая обсудить на военном совете план действий.
Отправляя меня в путь, василевс, положив мне руки на плечи и глядя в глаза, сказал:
– Ты сделаешь все, чтобы оказать помощь осажденным. А если Херсонес падет еще до твоего прибытия, возвратись ко мне. Впрочем, не отвергай варваров, коль скоро представится случай завязать переговоры. Леонтий знает, о чем надо с ними говорить.
Я догадывался, какое тайное поручение было доверено магистру. Речь шла о том, чтобы ради спасения государства отдать Владимиру Порфирогениту и пойти на уступки по целому ряду других вопросов.
Теперь в падении города сомневаться не приходилось. Одна из наших легких хеландий побывала у самого берега, и корабельщики видели там множество русских воинов, разорителей вертограда Божьего. Они толпами входили в городские ворота и вновь выходили из них, так как продолжали жить за городской стеной, около церкви Влахернской Богородицы, где были колодцы питьевой воды и вдоль бухты тянулиськаменные усыпальницы богатых херсонитов. Здесь руссы жили в шатрах и кое-как устроенных среди виноградников шалашах из тростника, но дневные часы проводили обычно в Херсонесе, любуясь его зданиями и статуями и совершая омовения в термах, до чего эти люди, как я уже имел случай сказать, были большие охотники.
Уже давно Херсонес находился в упадке. Его разоряли хазары и кочевники. Русские владения были близко. На севере они простирались до устья Борисфена, а на востоке много руссов поселилось за Боспорским проливом. Прочные городские стены, сложенные из желтоватого камня, что дало повод хазарам называть эту твердыню «Желтым городом», стояли нерушимо. Но воинов в его ограде насчитывалось мало, и прославленные метательные машины давно пришли в негодность, и около них не было опытных баллистиариев. Жители Херсонеса считали всегда, что они живут не в городе, а в темнице, потому что за стенами было небезопасно. Даже некоторая часть собственно городского населения была варварского происхождения. Здесь насчитывалось много пришлых людей и среди них даже руссов, которых забросили сюда торговые дела или страсть к перемене мест. Но за последние годы в Херсонесе снова стала расцветать торговля, и до таких размеров, что потребовалось вновь учредить монетный двор, чеканивший свою собственную серебряную и медную монету с монограммой василевсов. Увы, она уже не отличалась тем искусством чеканки, каким славились древние херсонесские драхмы. Я видел случайно одну такую драхму. На ней была изображена коленопреклоненная Артемида в коротком хитоне, поражающая копьем оленя, а на оборотной стороне – бодающий бык, атрибут Геракла, и, судя по чудесной работе, можно было сказать, что чеканщик был большим художником.
Уже за несколько дней до того, как варварские ладьи приплыли к берегам Таврии, в Херсонесе появились беглецы с солеварен и рыбных ловов и предупредили о грозившей опасности. Считая, что необходимо принять меры против предстоящего нападения, стратиг Стефан Эротик, в распоряжении которого была горсть воинов, роздал жителям оружие из городского хранилища и решил запереть ворота, надеясь, что руссы не обладают воинским искусством осаждать укрепленные города. Главные ворота выходили на север. Они были укреплены четырехугольной башней, но почему-то справа, а не слева, что позволило бы обстреливать неприятельских воинов при нападении с той стороны, где у них нет щитов. Но проход был достаточно узок, чтобы в этой каменной ловушке остановить нападающих, и, кроме деревянных ворот, обитых медью, снабжен еще так называемой катарактой, или огромной железной решеткой, опускаемой с грохотом в решительный момент.
В те дни только что расцвели миндальные деревья, зазеленели лозы на виноградниках, икорабли смолились к открытию навигации.
Однажды на море показалось огромное количество русских ладей. Потом запылили дальние дороги, и ночью вспыхнуло зарево над каким-то захваченным селением. Пользуясь темнотой, русские челны проскользнули в гавань, и здесь варвары в полной безопасности высадились на берег. На востоке от города высадка была произведена в гавани Символов. Скрипели возы, ржали кони. В русском лагере загорелись первые костры.
Ту трагическую ночь херсониты провели без сна. Церкви были переполнены молящимися, а утром жители, стоя в безопасности на стенах, увидали варваров. Руссы подошли к городу на расстояние стрелы, но ничего не предпринимали. С удивлением они смотрели на каменные башни, которые казались им огромными в сравнении с их жалкими бревенчатыми оградами. Ни в одном ромейском городе, кроме Константинополя и Салоник, не было таких мощных крепостных укреплений. Вход в порт тоже был некогда защищен высокими башнями и прегражден железными цепями, но теперь русские челны свободно проникли в гавань и захватили там торговые пафлагонские корабли.