Эрик съездил на свой надел, осмотрел новый терем. Он был совершенно уже готов, только что не обставлен и не обжит. Ну да это дело наживное – несколько слуг отправились туда насиживать место. Плишка и Нюта с дочерью также уехали в новый терем. Бабка Преслава пока еще оставалась в Киеве, постепенно сдавая свои обязанности выбранной ею самой служанке, которой предстояло вскоре стать ключницей.
Не только обязанности ключницы удерживали Преславу в Киеве. Эрик не хотел, чтоб уезжала она до той поры, когда придется Лауре произвести на свет дитя. Этого дня Эрик боялся больше чем чего-либо на свете. Вспоминая теперь, как смеялся над бедным Плишкой, он не мог не признаться себе в том, что переживает даже сильнее. Эрик решил, что ребенок должен появиться на свет здесь, в Киеве, и лишь перед самой свадьбой он отправит Лауру в деревню.
Лаура тоже тосковала в страхе перед грядущими переменами. Временами казалось, что ей суждено погибнуть во цвете лет в этой странной холодной стране. Уже кончилась осень, начиналась зима, а с ней пришли холода, которых так боялась теплолюбивая фряженка.
И еще одна мука появилась для нее с недавних пор. Что бы ни говорила она своему господину, мысль о том, что скоро в жизни его появится законная жена, наводила на Лауру самую черную тоску. Эта женщина будет иметь больше власти над ним, она может быть очень красивой и влиятельной, богатой, с многочисленной, знатной родней... Вдруг Эрик привяжется к ней сердцем, полюбит ее, а она, Лаура, останется одна-одинешенька в этой чужой, ужасной стране, и некуда ей будет идти, не у кого просить помощи?
И Лаура рыдала часами, потом, боясь повредить младенцу, успокаивалась. Вновь и вновь подходила к зеркалу, но и это не приносило успокоения. На нее смотрела не та девушка-былинка, гибкая, стройная, смешливая, способная очаровать кого угодно, а подурневшая, исхудавшая женщина с огромным животом, с тоской в заплаканных глазах...
Она знала, что сильно подурнела, и опасалась: вдруг господину неприятно смотреть на нее, быть с ней рядом?
Потому с нетерпением, хотя и некоторым страхом ждала того момента, когда она наконец освободится от бремени. Тогда она вновь похорошеет, и ей уже можно будет не опасаться того, что Эрик охладеет к ней, прельстившись молодой женой.
Князь Владимир призвал к себе Эрика, дабы показать ему будущую супругу. В небольшой, изысканно украшенной палате перед гостем предстала княгиня Анна и несколько девушек. Во время церемонных приветствий, Эрик все оглядывался украдкой: какая из девушек его будущая жена? Князь Владимир узрел эти маневры и, склонившись, шепнул на ухо:
– Направо взгляни.
Эрик взглянул.
Девушка небывалой красоты сидела у окна. Природа одарила ее сполна, дав кожу, белую, как снег, и румяную, как наливное яблоко, черные непроглядные очи, осененные длинными ресницами, и брови, как тонкие соболиные шнурки, и роскошные косы воронова крыла – аж в синеву. Ни малейшего изъяна не смог найти придирчивый взгляд Эрика в ее красоте – она была точно ангел, сошедший с небес и не пожелавший вернуться.
Тем временем Анна обратилась к Эрику:
– Давно мы не виделись с тобой. Почти с того дня, как я прибыла в славный град Киев. Да и сегодня, знаю, пришел ты не для того, чтобы беседовать со мной.
Эрик нахмурился, едва нашел в себе силы что-то учтиво пробормотать по-гречески. Менее всего желал он для себя публичного сватовства. Но князь, видно, думал иначе.
– Что ж хмуришься, варяг? Взгляни на свою невесту, – без обиняков заявил Владимир. – Мстислава, вот витязь, которого в мужья тебе прочу! – обратился он к красавице.
Девушка залилась румянцем. Была она воспитана в строгости великой, и никому слова противного молвить не могла, а уж тем более самому князю! Мать ее была одной из многих наложниц брата князя Владимира. Тот признал дочь за свою. Но кому нужны девки? Славы за Мстиславой дурной не водилось, ни в чем она нужды не испытывала, относились к ней с должным почтением, как к княжеской дочери – вот и весь почет, и вся честь.
Только князь Владимир приклонил взор к судьбе девушки. Сам по рождению робичич, он старался должное внимание уделять незаконным своим отпрыскам и родню склонял к тому же – вот и призвал Мстиславу в Киев, сделал ее придворной дамой своей молодой жены. Анне она пришлась по сердцу – Мстислава была хороша собой, а нравом смиренна, тиха, благонравна... Никто не ведал, и ведать не мог, какие страсти кипят порой в ее сердце.
Когда князь сообщил Мстиславе свою волю, она не посмела перечить, но душа ее затрепетала. Ей показалось, что воевода княжеский должен быть звероподобным старцем, грубым и страшным. Лишь когда одна из боярынь показала ей из окошка спешащего к князю Эрика, у девушки отлегло от сердца. Ей с первой встречи приглянулся этот высокий, широкоплечий мужчина с твердым подбородком и неулыбчивыми глазами.
Теперь Мстислава пригляделась к своему нареченному и осталась довольна. Все одно, раз пришла пора невеститься, так этот витязь совсем неплох.
– Ну, что молчишь, варяг? Али не по нраву тебе пришлась невеста? – спросил Владимир.
– По нраву, – ответил Эрик, стараясь не смотреть на зардевшуюся от смущения Мстиславу.
– Ну, так значит, скоро свадьбу сыграем.
Эрик ничего не ответил, лишь кивнул головой в знак согласия. На душе у него было муторно. Вернуться бы восвояси, запереться с Лаурой в светелке и смотреть на нее, целовать бы без конца...
Свадьбу назначили на Рождественский мясоед – князь Владимир старался быть прилежным христианином. А до той поры велел жениху с невестой видеться во всякий день, чтоб свыклись друг с другом.
У Эрика началась странная жизнь. Он встречался с невестой, но в мыслях у него неотступно была та, которую он почитал за свою жену. Нерадостно ему было смотреть в прекрасные глаза Мстиславы, слышать ее тихий голос – ежечасно помнил он, что не по своей воли увивается за ней. Что ж это за ухаживание, коли князь чуть не силой заставил? Да и не о чем было говорить ему с княжеской племянницей. Лаура, хоть и баба, а поученнее многих – позаботился об этом один из хозяев ее, старик-ученый. С Лаурой интересно было говорить, Лауру он любил, ждал от нее дитя. А Мстислава, хоть и князем нареченная невеста, все равно чужая. И нет в этом ее вины – не за нее Эрик ввязался в побоище на византийском рынке, не ее просил почитай что у самого императора, не с ней преодолевал тяготы морского путешествия и страшные днепровские пороги...
Не укрылись думы жениха от Мстиславы. Не умом, но безошибочным женским чутьем понимала она, что не загорелось сердце нареченного любовью, холоден остался он к ее нежной красоте. Но надеялась, что переменится он со временем, полюбит ее не преходящей страстью, но спокойной, супружеской любовью, каковой и пристойно любить урожденную княжну. Хоть и от наложницы, а все высоких кровей! Обидно было, но только чуточку – самой-то Мстиславе Эрик сразу приглянулся, да и понятно – мало в ее жизни было тепла и ласки, и вот теперь так хотелось ей урвать хоть немножечко! А какая за то будет плата – неважно.
Более же привязанности будущего мужа Мстиславе хотелось власти. Будучи племянницей великого князя Владимира, она беспримерно этим гордилась и в глубине души считала, что также достойна того, чтобы властвовать. Все ж таки не кто-нибудь – правнучка княгини Ольги, чьим делам суждено было обрести славу великую и пережить саму княгиню на долгие годы! Ну а ей, Мстиславе, такой славы не надобно – быть бы хозяйкой в своем тереме.
Но это все впереди, пока же готовилось приданое, шилось подвенечное платье, достойное самой княгини. Мстислава встречалась с будущим супругом по нескольку раз на неделю. Встречаясь, большей частью молчали. Когда Эрик говорил что-то, отвечала Мстислава шепотком, потупив очи. Смущалась, робела, но встречи были коротки. Оно и понятно – не по своей охоте шел на них воевода. Мстиславе порой бывало жаль своего нареченного – не понимает, какое ему счастье привалило! Но не роптала, думала – очухается, еще благодарить будет за такую милость, ножки целовать. Покамест и потерпеть можно – кротостью да смирением прельстить. Потом, когда женой станет, время придет власть показать. По-христиански ведь как считается? Коль обвенчались, значит, навеки, ни прогнать жену, ни отказаться от нее не имеет права супруг.
Тем временем Лауре пришло время разрешиться от бремени. Эрика на тот час не случилось дома – ушел в княжеский терем, скучать со своей невестой. Лаура шла в трапезную, когда резкая боль заставила ее охнуть и присесть. Но боль не ослабевала и с громким, полузвериным криком, Лаура сползла на пол. На крик сбежались слуги, пришла бабка Преслава. Под руки отвели Лауру в натопленную баню – рожать.
Тут-то подтвердились опасения старой ключницы-лекарки! Давненько уже, поглядывая на Лауру, думала она: не разродится молодица! Сама тонкая, как тростиночка, а в чреве крупное дитя носит. Учинила как-то Лауре тайный осмотр и не успокоилась после этого. Но все ж на что-то надеялась, до поры до времени никого своими страхами не пугала. И не таких пигалиц видела, а рожали они как миленькие!
Эрик со двора услышал крики и замер, поняв, что произошло. Так и стоял столбом некоторое время, вглядываясь в непроглядную ноябрьскую тьму, промерз до костей и наконец решился войти в терем. Но и там слышны ему были душераздирающие вопли. Сунулся было в баню, оттуда ключница:
– Уйди, хозяин, не мешайся! Ты здесь без надобности!
Пришлось уйти в опочивальню. Зарылся головой в перины, чтоб не слышать криков и незаметно для себя заснул – так истерзана была душа. Проснулся на зорьке, подскочил – первый луч пробивается сквозь ставни. В тереме тишина. Припомнил все, вскочил и кинулся к дверям. На пороге столкнулся с бабкой Преславой. Лицо старухи все измятое, морщинистые губы дрожали.
– Что? – спросил Эрик – только на это голоса и хватило.
Старуха вскинула на Эрика усталые глаза.
– Худо, хозяин. Никак не разродится, силушки у нее не хватает.
– Что же делать? – задал Эрик вопрос, на который не было ответа.
– Лекаря ищи. Я что, я бабка темная. Ежели лекарь умелый попадется, авось вместе справимся. Не ребенка, так хоть бабенку убережем... А я, что могла, сделала.
Последних слов Эрик уже не слышал – крикнул седлать коня и во весь опор помчался к князю. У него помнил Эрик вывезенного с Востока старого араба, что служил у самого князя и почитался у него за кудесника.
Князь еще почивал. Эрик немного подождал, но, понимая, что ожидание смерти подобно решился на неслыханную наглость: попросил одного из дружинников, дежурившего у входа в княжьи палаты, разбудить великого князя, сказав, что у него к нему неотложное, великой важности дело. Даже после этого страж не сразу решился на столь опасный поступок, но взглянул в отчаянные глаза воеводы и пошел будить князя. Владимир принял воеводу, против опасений, приветливо.
– Что стряслось, воевода? Не спится тебе, или беда какая?
– За помощью я к тебе, княже! Прости за неурочный час – беда у меня.
– Говори толком, что нужно?
– Лаура опростаться не может, лекарь нужен! – на одном дыхании выпалил Эрик и замер в ожидании ответа.
– Это девка твоя? – заинтересованно приоткрыл заплывшие со сна глаза Владимир. – Не говорил ты мне о том, что она непраздна.
– Не думал я, великий князь, что у тебя к этому интерес быть может, – удивился Эрик.
– Интерес не интерес, а князь киевский все знать должен. Ладно, сейчас прикажу позвать Саддама.
Владимир хлопнул в ладоши, и в палату тут же вбежал стоявший на дверях страж. Вид у него был весьма испуганный. Видимо, боялся он, что покарает его великий князь за нагло прерванный сладкий утренний сон.
– Приведи сюда Саддама-лекаря, – не глядя на стража, бросил Владимир.
Страж удалился. Не было его довольно долго, наконец за дверью послышались мягкие шаги и в палату вошел старец в шелковом халате, в туфлях с чудными загнутыми носами. На голове у него красовалась чалма, украшенная немалым яхонтом.
Старик склонился перед Владимиром в глубоком поклоне, сложив при этом руки ладонь к ладони.
– Долгих лет тебе, великий князь, – сказал он. Выговор у старика был странный, все звуки были какими-то гортанными и мягкими, но говорил он чисто, слова не коверкал.
– И тебе долгих лет, Саддам, – ответил Владимир.
– Князь изволил заболеть? – снова подал голос старик.
– Нет, я здоров. Но видишь этого человека? – Владимир кивнул в сторону Эрика. – Его женщина не может освободиться от бремени. Ты должен ей помочь.
– Воля князя для меня закон, – ответил старик. – Мне лишь нужно собрать кое-что из моих снадобий и инструментов.
Старик говорил так медленно и равнодушно, что Эрик начал злиться.
– Нужно поспешить. Когда я уходил из дома, а прошло уже немало времени, Лауре было очень плохо.
– Мои сборы не займут много времени, – все также спокойно ответил старик-лекарь.
– Ты верхом? – Спросил вдруг Владимир.
– Да.
– Возьмешь мои сани. Саддама, конечно, можно посадить на коня, но, думаю, это будет не очень удобно.
– Спасибо, князь, – ответил Эрик, действительно испытывая к Владимиру искреннюю благодарность.
Старик юркнул в дверь, и до слуха Эрика снова донеслось быстрое шарканье, издаваемое туфлями с загнутыми носами.
Дожидаться лекаря, и вправду, пришлось недолго. Вскоре он вернулся, волоча за собой огромную суму из тонко выделанной кожи. Нес он ее осторожно, и Эрик понял, отчего князь счел неудобным посадить лекаря на коня – суму он нес с великим тщанием.
Возок уже ждал перед воротами. Эрик помог лекарю устроиться, и через малое время они уже летели по улицам Киева. В этот ранний час прохожих было немного, и возница гнал вовсю, предупрежденный о срочности дела.
Эриком владели мрачные предчувствия. Как назло, погода была нехороша: серые тучи затянули небо и только что взошедшее солнце не могло пробиться сквозь них. Лаура такую погоду не любила больше всего. Дитя солнца, она словно заболевала, когда светило скрывалось надолго. Лаура вообще любила все живое, вольное. Не рвала никогда цветов, плакала при виде плененных животных.
Однажды Эрик купил Лауре на рынке клетку с поющим щеглом. Вопреки его ожиданиям, Лаура не обрадовалась подарку, наоборот, чуть не расплакалась. Зато когда Эрик предложил ей выпустить птицу на волю, радости девушки не было предела. Эрик долго раздумывал над такой странностью избранницы и порешил, что увидела она в пойманной птичке саму себя.
Не выпало Лауре быть свободной. Вечно чья-то собственность, вещь, она и не знала, что такое воля, и не знала бы, что с ней делать, получи ее. Но душа-то ее была свободна, и знала: неправильно это, когда один человек владеет другим, распоряжается и жизнью и смертью его...
Когда Эрик и лекарь добрались до терема, там по-прежнему стояла гробовая тишина. Эрик волоком потащил Саддама к бане и нос к носу столкнулся с Преславой. Лицо ее было заплакано, и у Эрика упало сердце.
– Что? – кинулся он к старухе.
– Плохо, – ответила бабка и, утерев глаза кончиком плата, тяжело вздохнула. – Кончается она, и ребенок, не знаю, жив или нет. Велик он для нее, пичужки. Она ж как тростинка тонкая, куда ей твоих детей рожать.
– Я лекаря привез, – сказал Эрик, чувствуя какую-то необъяснимую вину за то, что его дети такие крупные.
Тут только бабка разглядела в полумраке коридора чудного старика в странной, нерусской одежде.
– Энтот, что ли? – удивилась она. – Откуда такое чудо?
– Не фыркай, бабка, – подтолкнул Преславу Эрик. – Это лекарь самого князя Владимира.
– Ой, – испугалась старуха. – А чтой-то он чудной такой. Неужто князь себе лучше найти не мог?
– Он и есть лекарь самый наилучший, просто приехал он в Киев из дальней страны.
– Там что ж, все так ходют? – еще больше изумилась старуха.
– Да, у нас все так ходят, – вдруг раздался гортанный голос. – Но я приехал сюда не для того, чтобы обсуждать странности моего одеяния, а для того, чтобы помочь больной. Где она?
Эрик молча распахнул дверь и опрометью кинулся наверх. Только там остановился, прислушиваясь. Преслава сей же час о чем-то заспорила с Саддамом, потом умолкла, и слышен был только сварливый голос княжеского лекаря. Затем послышался топот ног, голоса. Из всего услышанного Эрик понял, что лекарь приказывает перенести Лауру в опочивальню, ругает слуг и его самого варварами и палачами. Эрик ушел от греха подальше в верхнюю горницу, присел там на лавку, потом вновь заслышал возню – Лауру перенесли в опочивальню, и кинулся к туда.