— Сюда! — закричала она. — Круши!
Мост стоял пустым — все торговцы разбежались. И глинистые берега Москвы-реки тоже опустели: там валялись брёвна и доски, дырявые лодки, стояли брошенные водовозами телеги с бочками.
Опричники гнали девок на мост. Девки уже не понимали, кто их стегает: то ли прутьями — кромешники, то ли струями — ливень.
Девки вытаскивали на мост телеги с мусором и, ломая ограду, сталкивали их в реку. Кое-где в телегах среди хлама лежали калеки и старухи Опричного дворца: их выволакивали за руки, за ноги и тоже швыряли с моста. Нищеброды выли от ужаса, девки визжали в безумии. Некоторые срывались и сами летели в воду.
— Государь, прекрати! — крикнул Филипп.
— Оробел, владыка? — тотчас с соседней телеги завопил Вассиан. — Видишь, как государя любить надо?
Царь смотрел на расстригу с жадным любопытством и ожиданием. Вассиан вскочил на ноги и широко развёл руки, мокрый и счастливый.
— И сказал Иоанн Богослов, — загремел расстрига, — «жаждущий пусть приходит и берёт воду жизни даром»! Берите воду, девицы! Донага — и в реку! Берите!
Федька Басманов первым ринулся к ближайшей девке и задрал, с треском разрывая, подол её рубахи. Плещеев на другой девке рванул рубаху у неё со спины. Девки, крича, как бесноватые, сами начали пластать на себе последнюю одежду.
— О-ла-ла! — Штаден восхищённо захлопал в ладоши.
Полуголые и голые девки прыгали с моста в плавающий мусор.
Алексей Басманов стегал боярышень с особым остервенением.
— Срамота! Ах ты, с-срамота! — шипел он сквозь зубы.
Кай-Булат не выдержал, заругался, повернул коня и поскакал прочь с моста.
Царь Иоанн, широко ухмыляясь, смотрел на голых боярышень. Это всё — для него и во имя его. Лучшим боярышням и девичьей чести не жаль — лишь бы государю веселье было. Царя будоражила вовсе не женская нагота, а исступлённая, бесстыжая покорность.
Филипп руками оттирал с лица воду ливня. Был бы у него топор — он бы кинулся в реку, чтобы обрушить этот сатанинский мост.
— Шабаш ты устроил! — бросил он Иоанну.
Но царь поглядел на митрополита горделиво и презрительно.
— Всю любовь свою государю отдадим! — завывал Вассиан, — Любовь чудеса творит! От нашей любви государь наш сам чудотворцем станет!
Иоанн слушал расстригу — будто пил с похмелья.
А Филипп осознал, что государь слушает о том, о чём сам уже много думал. Но он, Филипп, слишком прост и прям, чтобы разгадать сложные и хитрые тропинки царских мыслей. Филипп отстал от государя в этом беге воображения. Он видел только нагих боярышень, которые калечились, падая в воду друг на друга и на мусор из телег. Он видел будущих жён, матерей, которых ещё в девстве ради потехи ославили кромешники и сам государь.
— Царю-то чудотворцу что за дело до бояр и воевод, до купцов и смердов? — ликуя, надрывался Вассиан. — Что ему до конца света? Он сам всех спасёт!
Иоанн не отрывал глаз от Вассиана. В душе его всё ходило ходуном. Не о любви Вассиан говорил. Про любовь — для этих вот глупых голых девок. А царю Вассиан говорил о вере!
Господь обрушил на Русь беды не по силам. Ляхи, голод, мор, измены… Как справиться человеку? Никак! Только чудо поможет!
Если народ будет верить в государя, государь станет чудотворцем. И он сотворит чудо для своей державы! В державе его сами собой вырастут хлеба, а вокруг сами по себе расточатся враги! Пускай народ верит в государя! Не любит, не боится, не почитает — верит!
— Государь, воздыми десницу! — искушал Вассиан. — Прикажи молонье в Красную площадь хряснуть!
— А хряснет? — недоверчиво смеясь, спросил Иоанн.
— Молонья — как вица в руке твоей!
Иоанн неуверенно поднял руку над головой, глядя то на Вассиана, то на Филиппа, то на грозовое небо, извергающее ливень.
Филипп не слышал, что говорил Вассиан, но догадался, что расстрига призывал к богохульству.
— Не надо, Ваня, — хрипло попросил Филипп. — Не искушай! — Филипп указал на Вассиана. — Еретик он! Сам в костёр просится!
На мосту затопали копыта, и к тележке Иоанна подлетел гонец. Спрыгнув с коня, он рухнул на колени.
— Государь!.. Государь!.. — задыхаясь, сбивался он. — Полоцкий воевода Хитров прибыл… Войска не было! Город Жигимонту сдали!
Царь Иоанн отдёрнул воздетую руку, словно обжёгся о небо.
Небо над Москвой взорвалось ударом грома. Сразу несколько молний, причудливо ломаясь и ветвясь, блеснули над башнями Кремля. Этот огненный росчерк на миг высветил в облачных кручах очертания двух огромных, страшных всадников Откровения. Всадники стояли над Кремлём, глядя на безумного русского царя.
Иоанн пригнулся, с ужасом глядя вверх.
— Господи, прости!.. — прошептал он, — Забава же одна!.. И в мыслях не было!.. Господи, не карай дурака!
Иоанн распрямился и яростно закричал опричникам:
— Бейте девок! Секите их, сук! Пусть топят пса Вассиана! В реку еретика! — Он задрал голову к тучам и широко перекрестился: — Господи, прости меня!
Оглядываясь на Иоанна, опричники бросали розги и доставали плети. Ухмылки сходили с лиц опричников.
Уже без жалости, лупцуя по-настоящему, кромешники стали сгонять тех девок, что остались на мосту, к телеге Вассиана.
— Топите Вассиана! — орали опричники.
— Топите вместе с телегой!
— Топите, бляди!
Девки поволокли телегу расстриги, а Вассиан и не заметил перемены в царе и в опричниках. Ему казалось, что потеха продолжается. Он нисколько не боялся, а хлопал себя руками по бокам, приседал и весело подзадоривал:
— Ай, хорошо, красавицы! Ай, тепла крестильная водичка!
На краю моста Вассиан сам прыгнул через головы девок и гулко бултыхнулся в воду.
А Иоанн выскочил из тележки и полез на коня полоцкого гонца.
— Пошёл! Пошёл! — Иоанн колотил пятками по бокам коня.
Конь заплясал и побежал.
Опричники кинулись к своим лошадям.
Дождь всё так же валился с неба целыми полотнищами. Била молния, вычерчивая над Кремлём то плечо небесного всадника, то колено, то конскую гриву.
Кромешники гурьбой помчались за царём, бешено гнавшим скакуна под кремлёвской стеной. Над Иоанном сменялись кремлёвские башни — Благовещенская, Тайницкая, Безымянная…
По Москве-реке плыл Вассиан. Когда царь пролетел мимо, Вассиан восторженно закричал:
— Славься, государь! Холопы твои в огне не горят и в воде не тонут!
Мокрый до нитки Филипп тихо отворил дверь в каморку, которую Иоанн облюбовал себе для молельни. Здесь на небольшом иконостасе горели все свечи, а на полу на коленях стоял Иоанн. Филипп не видел лица Иоанна. Филипп думал, что царь рыдает. А царь новыми, трезвыми глазами с изумлением смотрел на образа.
Одинаковые коричневые постные лики… Укор, печаль, смирение… Чего он испугался-то на мосту? Всадников Откровения? Так ведь конец света скоро. Как же им не появиться-то? Бояться их — всё равно что осенью бояться перелётных птиц.
Филипп встал рядом с Иоанном на колени и, успокаивая, погладил царя по плечу.
— Покайся, Ваня. И тебе легче, и Господу, — тихо попросил Филипп.
Иоанн дёрнул плечом, сбрасывая руку митрополита. Федька дурак, он ничего не понял.
Кто должен каяться? Он царь. Он должен спасти свой народ. Не просто так спасти — на Страшном суде спасти. Для этого надо, чтобы народ в него верил. А в кого верят? В Христа. Где Христос перед Страшным судом? На земле. Кто, значит, он, Иоанн? Исус.
Народ должен верить в него, потому что он — Исус. Это в нём перед концом света воплотился Господь. Кто не поверит — те умрут.
А сдача Полоцка… Это не знамение, не кара, не беда державы Иоанна. Так и должно быть. Ведь конец света скоро. Сатана наступает.
— Я-то покаюсь, Филипа, — чтобы успокоить простака Федьку, пообещал Иоанн. — Я покаюсь… А их — без покаяния кончу.
— Кого? — изумился Филипп.
— Всех, — просто сказал Иоанн. — Все ведь изменники. Все на кол сядут. Все воеводы, все сотники, все, кто там был. Коней их забить велю. Никого не упущу.
Если бы ратники верили в государя, никакой Жигимонт их бы не победил. Ляхи бы в песок рассыпались под стенами Полоцка, если бы войско верило в царя.
— Опомнись, Ваня! — охнул Филипп. — Это же война!.. Не всё тебе победы да победы!..
Иоанн начал вставать, опершись о плечо Филиппа.
— Если город сдали — даже мёртвые виноваты, — терпеливо пояснил Иоанн митрополиту. — Завтра же, Филипа, всех отпой, кто и жив пока. Понял меня? Верь в государя своего. Всё правильно.
Глава 13
НЕЗНАКОМЫЙ РАТНИК
На жарком закате через поля по дороге в пыли двигался отряд Ивана Колычева — несколько всадников, полсотни пеших стрельцов, две пушки и обоз из десятка телег. Вдали в дымке мрело непонятно что — то ли город, то ли дубрава.
Маша сидела в телеге — умытая, накормленная, переодетая в чистое. Рядом с телегой на коне ехал Колычев. Девочка, найденная на поле боя, казалась воеводе очень важной. Может, потому его Бог и помиловал, что надо блаженную куда-нибудь пристроить.
— Устала? — заботливо спросил воевода.
— Пока я с матушкой ходила, ещё и не так уставала, — по-детски бодро ответила Маша. Ей было тепло и покойно.
— Скоро догоним войско, а там уж и Москва…
— Ты бы сам, дяденька Ваня, в телегу пересел, — сказала Маша. — Верхом растрясёшь раны-то. Ведь едва зажило. А дорожка мягкая, и сено у меня.
По простому разговору воевода и не подумал бы, что Маша — божья. Девчонка как девчонка, тронутая немного, и всё. Но Колычев помнил, как лёгкий толчок Машиной иконы обрушил огромный мост.
Отряд подошёл к полевой развилке дорог и остановился, поджидая воеводу.
Во ржи рядом с развилкой какой-то человек, встав на колено, топором тесал брус. Судя по кольчуге, человек был ратником. Длинные тёмные волосы он перехватил на лбу ленточкой. В небольшой бороде белела щепка.
— Чего плотничаешь, друг? — добродушно спросил Колычев.
Ратник опустил топор и посмотрел на воеводу. Лицо у ратника было умное, спокойное, грустное.
— Человек в пути умер, — пояснил ратник. — Похоронить надо.
Колычев привстал на стременах и увидел во ржи покойника в стрелецком кафтане. Похоже, здесь проходило войско, от которого отстал отряд Колычева, и один из раненых умер в дороге. Этот вот ратник с топором задержался похоронить друга — поставить крест. Невдалеке темнела откопанная могила.
Колычев снял накалённый солнцем шлем и перекрестился.
— Упокой, Господи, душу его… А скажи, по какой дороге мне дальше на Москву?
Незнакомый ратник молчал, внимательно рассматривая Колычева.
И вдруг воеводе всё стало так странно, что даже мурашки побежали по спине. Эта рожь, закатное солнце, дальнее мрение, стрекот кузнечиков, незнакомый ратник…
— Ты какого полка? — тревожно спросил Колычев. — Бутурлина? Или Салтыкова?.. По какой дороге воеводы прошли?.. Чего молчишь?
— Думаю, куда направить тебя, Иван Борисович. — Незнакомый ратник смахнул с глаз выбившуюся из-под тесёмки прядь. — Иди по правой дороге.
Колычев озадаченно и даже с опаской посмотрел на ратника и молча повернул коня на правую дорогу. Отряд и обоз потянулись за воеводой. Незнакомый ратник снова склонился над работой.
Развилка осталась позади. Маша оглянулась и увидела, как вдалеке незнакомый ратник на плече несёт по ржаному полю большой деревянный крест. Солнце слепило Машу, и очертания человека в пыли, поднятой обозом, расплывались, дрожали. Но Маша узнала человека и поклонилась ему. Это был брат её Исус Христос.
Большой обоз и большое войско вразброд тянулись по лесной дороге. Подступили сумерки, но хорошей поляны для стана пока не находилось. Это ничуть не удручало пятерых воевод, которые ехали рядом, передавая друг другу баклажку.
Сзади воевод нагнал топот летящего во всю прыть коня. Воеводы оглянулись. К ним по обочине приближался Иван Колычев.
Воеводы зашумели, встречая товарища, закружили вокруг него.
— Вот ведь пёс!.. — гудел в бороду Бутурлин.
— Ожил, Ванька! — Салтыков ткнул Колычева кулаком.
— Вы чего, бояре!.. — охнул Колычев, сгибаясь на раненый бок. — Добить меня решили — вместо Жигимонта?.. Я ещё весь перемотан!
— Так и знал, что Колычев догонит, — сварливо проворчал Шуйский. — Не бывало такого, чтобы он выпивку пропустил.
— В Москве точно трезвыми останемся, бояре! — шутливо расстроился Головин. — Колычев за нас один всё выхлещет.
— Что, пира в Москве ждёшь? — недовольно одёрнул Головина Бутурлин. — Ты лучше сначала узнай, чего с утра кромешники государю нашепчут. А то обернут тебе пир в поминки.
— Эх, мне бы просто домой… — мечтательно вздохнул Салтыков. — Ничего не надо. Победили — и славно. Дай бог, государь не заметит.
— Я думал, вы в Полоцке простоите, пока я оклемаюсь, — пояснил Колычев. — А вы, значит, прямиком в Москву дунули…
— Чего нам в Полоцке делать? — хмыкнул Нащокин. — Жигимонт к себе отвалил, пыль столбом. Наши лазутчики три дня за ним шли. Пора и нам по бабам.
— Верите, бояре, я уже год дома не был, — с удивлением сознался Шуйский. — Забыл, где у жены чего с какой стороны…
— А ты кромешников спроси, они подскажут, — вдруг злобно сказал Колычев, мгновенно мрачнея.
Воеводы смешались.
Бутурлин глотнул из баклажки и молча протянул её Колычеву.
— Прости, Иван, — сказал Шуйский. — Забыл про твою Настю…
Глава 14
УБЕЖИЩЕ
Москва тонула в предрассветном тумане, когда войско наконец добралось до стен Земляного города. Караульщики раскрыли ворота и молча, угрюмо смотрели, как сквозь бревенчатую башню едут и едут обозы, идут и идут ратники.
Рядом с догорающим костром караула неподвижно стоял всадник. Лицо его укрывал колпак.
— Чего как бирюки? — недовольно спросил у караульных один из проходящих ратников. — Слова доброго не скажете защитникам своим.
— Топай давай… — проворчал караульный. — Защитник…
Когда к башне приблизились и шестеро воевод, всадник в колпаке встрепенулся и послал коня навстречу.
— Подождите, бояре, — глухо окликнул он воевод.
— А ты кто? — за всех раздражённо спросил Иван Колычев.
— Не узнал, Ваня? — Всадник приподнял колпак.
Это был Филипп. Он не усмирил царского гнева на воевод, но и сам не смог смириться.
Колычев присмотрелся к Филиппу и насмешливо присвистнул:
— Бояре, нас сам митрополит встречает!
Воеводы подъехали и остановились, внимательно и недоверчиво разглядывая Филиппа.
— Не похож ты на митрополита, — сказал Головин.
— А я и не на литургии, — буркнул Филипп. — Не шумите, бояре. Нельзя вам по домам. За то, что Полоцк сдали, государь вам уже плахи приготовил.
— Какой Полоцк?.. — нелепо изумился Нащокин.
— Ты чего, владыка? — нахмурился Бутурлин.
— Мы Жигимонта в Ливонию прогнали! — возмутился Шуйский.
— Значит, не прогнали, — тяжело пояснил Филипп. Он так и знал, что воеводы не догадывались о потере Полоцка. — Значит, вернулся Жигимонт. А Полоцк без вас ему ворота раскрыл и сдался.
Воеводы потрясённо молчали.
Филипп повернул своего коня и через плечо произнёс:
— Если вам головы дороги, давайте за мной, бояре. За вас и мне голову снять могут.
Филипп поехал к воротам башни. Если бояре не дураки — сообразят, что просто так митрополит встречать их не приедет.
Воеводы стояли на месте.
— Вань, а дядя у тебя не шутник? — недоверчиво спросил Шуйский.
— Кто знает, чего он от государя нахватался… — задумчиво пробормотал Колычев. — Разберёмся, бояре.
Колычев тронул коня и поехал за Филиппом.
За Колычевым поехали и воеводы.
Подавленные воеводы, как мальчишки, гурьбой сидели на брёвнах, что были свалены на заднем дворе подворья митрополита.
Скрипнула дверь, и с маленького крылечка сошёл озабоченный Филипп. Его сопровождал высокий, носатый монах.