— Какое-то количество найдём, видимо. Сколько её надо?
— Многовато, многовато… — качал круглой головой Хохлов. Высчитывая, сколько надо проволоки, он быстро покрывал листок цифрами. Потом оторвался от бумаги, оглядел неприглядные промкомбинатовские постройки, голую степь за ними и вдруг улыбнулся. — Ну-с, дорогой Поликарп Матвеевич, через недельку-другую эту окраину вашего села будет не узнать…
* * * *И вот действительно окраину теперь не узнать. Огромный квадрат земли, обнесённый высокими столбами, на которые в несколько рядов натянута проволока, был изрыт, перекопан, обезображен. Всюду, как громадные чёрные волны, вздымались горы земли. Промкомбинатовские постройки оказались в самом углу, словно они были прибиты туда этими волнами, и, ненужные теперь, забытые, выглядели ещё более жалкими среди гор развороченной земли.
В разных углах квадрата натужно гудели экскаваторы, выче?рпывая землю из котлованов; между земляных холмов там и сям грудами были навалены кирпичи, штабеля досок и круглого леса, металлических двутавровых балок, валялись мотки проволоки. И всюду люди, люди, люди — с лопатами, с ломами, с кирками. Со станции беспрерывно подъезжали грузовики, с грохотом подкатывали тракторы, волоча за собой тяжело гружённые тележки. И тракторы, грузовики вывозили беспрерывно поступающий на завод кирпич, лес, цемент, железо, станки. Сперва всё это, кроме станков, сгружали внутри огороженного квадрата. Потом там стало тесно, и строительными материалами завалили всю прилегающую к площадке будущего завода территорию.
Станки и прочие заводские механизмы сгружали в специально отведённом месте, настлав прямо на землю деревянные плахи.
— Да, несчастные, — вздохнул Хохлов, когда прибыли первые машины с оборудованием, погладил грязный, холодный металл станины фрезерного станка. — Тоже намыкались, как люди. Под крышу теперь бы их.
— Они железные, не простудятся, — устало и равнодушно сказал небритый человек.
— Каждый станок закрывать брезентом! Каждый! Ты слышишь, Федотов? Лично ты будешь отвечать за это.
— А где я брезента столько наберусь? Вы дайте мне брезент — я вам не то что станки — всю площадку накрою.
— У меня без разговоров! Накрывать — и точка! Где хочешь бери…
Кружилин вспомнил этот короткий эпизод, подъезжая к стройке, с теплотой подумал о Хохлове, об этом Федотове, которого он потом никогда больше не встречал.
Подъехав, он увидел, что все станки, составленные аккуратными рядами, тщательно укрыты брезентом. И снова подумал о Федотове: «Молодец мужик!..»
Поликарп Матвеевич остановил мерина, кинул ему клок сена, опустил чересседельник.
— Эй, гражданин! — услышал он голос и увидел человека в телогрейке, опоясанного широким ремнём. На ремне болталась револьверная кобура. — Нельзя тут останавливаться. Не видишь — заводское имущество. Отъезжай.
Когда решили сгружать здесь станки и механизмы, хотели и этот участок огородить проволочным забором. Но потом рассудили, что проще поставить охрану.
— Я секретарь райкома партии Кружилин. Где Хохлов?
— А-а, — протянул человек в телогрейке. — А бес его знает. Он тут везде.
И, видя, что Кружилин пошёл, кинулся за ним:
— Извиняйте, товарищ секретарь, спросить хотел… Как же зимовать-то нам? — и кивнул на три длинных ряда палаток. — Ночами уж холодновато. Детишки кашлять зачали.
— Зимовать? — Кружилин остановился. — Перезимуем. С завтрашнего дня жильё строить начнём.
— Как строить? — опешил охранник. — Чего мы успеем настроить, когда через месяц зима ляжет?
— Успеем, — тяжело усмехнулся Кружилин.
Да, жильё, жильё… Голова пухла от дум: как быть с жильём? Семей пятьсот заводских, выбрав самых многодетных, ещё с горем пополам расселили, отправив кое-кого из ранее прибывших беженцев в колхозы. Но тысяча семей — свыше трёх тысяч человек — со дня приезда жили в палатках.
Конечно, можно было административной властью ещё многих эвакуированных переселить в колхозы и совхозы. Но этому воспротивился Хохлов.
— А завод?! Разве мы его восстановим силами одних наших рабочих к ноябрю? С нас же тогда головы снимут. — И тряс листками с подсчётами. — Вот одной земли надо вынуть тысячи и тысячи кубометров.
И тут же напирал:
— Расселяйте людей! Не поверю, что в таком большом селе нельзя ещё расселить три тысячи человек. Я сам, сам пойду по домам, я проверю…
И ходил однажды ночью вместе с представителями милиции, райисполкома, проверял. Наутро в райком зашёл мрачный.
— Да, — буркнул он на немой вопрос Кружилина, — все дома забиты, на полу люди вповалку спят. Какая-то бабка ухватом нас вытолкала. «Свезите, говорит, лучше уж живой меня на кладбище, моё место на печи освободится…» Но всё равно рабочих расселять надо! — помолчав, заключил он.
— Пустим завод — жильём займёмся. Будем строить что побыстрее — бараки. А сейчас ни леса, ни времени, ни людей на это дело — ничего нет.
Но расселять людей было некуда.
Кружилин прошёл мимо палаток. Кое-где дымились ещё костерки, на которых утром готовили завтрак. Меж палаток бегали ребятишки, громко перекликались, хохотали. Поликарп Матвеевич понял, что они играют в прятки. Прятаться было где.
Хохлова он нашёл возле будущей подстанции. Вчера тут заканчивали рыть котлован, а за ночь уложили фундамент и начали класть стены. Они возвышались уже на полметра от земли.
Хохлов, перемазанный в глине, обросший, но по-прежнему живой и весёлый, наседал на мужчину в забрызганном раствором комбинезоне:
— Ты мне сегодня в полночь что обещал, а? Я тебя спрашиваю! Сколько обещал к утру кубометров кладки сделать? А сколько сделали? Или кирпича не было? Раствора?
— Всё было…
— Всё было! Я лично следил, чтоб было! Так что же вы это, а?
— Измотались люди. На ходу засыпают.
— На ходу! Ты мне это брось — на ходу! — И вдруг сбавил тон, заговорил как-то жалобно и просяще: — Ты, Петрович, уж не подведи меня, а? Через неделю коробку подстанции надо выложить. Слышь, Петрович? Сегодня вот директор приезжает. Ну что я ему скажу? Как в глаза мы ему глядеть будем?
— Да мы что, мы понимаем, — простуженно говорил Петрович. — Мы, я думаю, сделаем.
— Сделай, сделай, дорогой. Мы никак не можем не сделать. Понимаешь, не можем… А-а, Поликарп Матвеевич! — увидел он Кружилина. — Доброе утро. Спалось, не спалось? Э-э, по глазам вижу — заседали всю ночь.
У Хохлова глаза были красные, воспалённые.
— Сам-то ты спал?
— Ну, как барсук… Пойдём вон туда, за штабель кирпичей. Покурим, что ли, в затишке.
Они присели за кирпичной стенкой. Перед их глазами была почти вся стройка. Солнце уже жидковатыми, разбавленными лучами обливало груды развороченной земли, отсвечивало в стёклах крутящихся кабин экскаваторов, холодными молниями поблёскивало на отполированных лопатах землекопов. Землекопы состояли в основном из женщин. Молодые, пожилые, совсем старые — все махали лопатами, расчищая площадки для будущих заводских корпусов. Некоторые корпуса уже обозначились приподнявшимися на метр-полтора от земли жёлто-красными коробками. Женщины возили на тачках, подтаскивали на носилках кирпич, песок, цемент, известь, женщины же разводили в деревянных ящиках раствор, накладывали тяжёлую, словно свинец, вязкую массу в окорята, носили каменщикам. Всюду женщины, женщины выполняли изнуряющую работу.
«А сколько такой работы придётся выполнять женщинам, если война продлится ещё год? — тяжело и больно ворочались мысли в голове у Кружилина. — А если — два года? Ведь, кроме них, некому. Война идёт третий месяц, а мужчин в районе убавилось на три четверти, если не больше. По брони оставлено немного специалистов сельского хозяйства, механизаторов, да и то, видимо, ненадолго. Значит, всё сельское хозяйство ляжет… чего там ляжет, уже легло на женские плечи…»
— Ну как, а? — раздался голос Хохлова. — Идёт ведь дело-то, скоро задымит, задышит наш заводик! А ты, Матвеич, говорил!
— Да, говорил, — невесело откликнулся Кружилин. — Если бы завод не передали Наркомату боеприпасов, не знаю, как бы мы… Вспомни: проволоки даже не было, чтобы огородить территорию. А цемент, а кирпич, а лес? Вы ничего ведь, кроме станков да пары экскаваторов, с собой не привезли…
Сбоку раздался храп, Кружилин обернулся. Хохлов, прислонившись к кирпичной стене, чуть запрокинув голову, выставив обмётанный щетиной кадык, спал.
* * * *Поликарп Матвеевич в молчании докурил папиросу, вспоминая недавние суматошные дни…
«Боюсь, что кошмар для тебя только начинается», — сказал тогда Субботин. И он начался, этот кошмар, по сравнению с которым расселение эвакуированных казалось теперь делом лёгким и пустяковым. Райком партии обязал все колхозы, все предприятия немедленно выявить имеющиеся стройматериалы, вплоть до последнего гвоздя, не говоря уже о кирпиче или цементе, и свезти в район для восстанавливаемого завода. Но собрали таким способом едва ли тысячную часть требуемого. А из обкома партии ежедневно звонили: как идут дела, когда представите график пуска предприятия?
— Какой график?! Не можем мы пока представить никакого графика! — прокричал однажды в трубку вконец измотанный Поликарп Матвеевич. Прокричал и потом подумал: «А, будь, что будет…» — Не можем, не пустим завод к ноябрю… Да, да, котлованы копаем, мобилизовано всё трудоспособное население райцентра. А фундаменты из чего класть? Дайте нам стройматериалы, тогда требуйте… Песок, щебень?.. Да, возим с берега Громотухи. А цемент, кирпич? Они на берегу не валяются… Что? Вы не можете дать из фондов области даже килограмма цемента? Так зачем же… кто же завод к нам направил?.. Совет по эвакуации? Туда звонить? Звонили… Говорят: обращайтесь в Наркомат среднего машиностроения. Звонили и туда — говорят: в область обращайтесь. А вы снова в Совет по эвакуации отправляете…
Собственно, график восстановления и пуска завода уже был. Его составил Хохлов. Но Кружилин, взглянув на график, на объёмы работ и сроки их выполнения, ужаснулся.
— Это ты, Иван Иванович, серьёзно?
— Как требуется по срокам, — ответил тот.
— Все ваши инженеры, парторги цехов… принимали участие в составлении графика?
— Не все… Секретарь партбюро завода Савчук знает.
— А ну-ка, давай их всех сегодня в райком…
Вечером в кабинете Кружилина было тесно. Поликарп Матвеевич оглядел хмурых незнакомых людей. Из всех он знал только Хохлова да Савчука — крупного человека с хрящеватым носом и крутым подбородком. С ним он познакомился на станции, когда прибыл первый эшелон с рабочими и оборудованием завода.
— Вот что, товарищи… — начал Поликарп Матвеевич. — Я — Кружилин, секретарь райкома партии. Это — Пётр Петрович Полипов, председатель райисполкома. Это — члены бюро райкома. В процессе работы мы друг с другом перезнакомимся поближе. А сейчас давайте о главном. Нам нужно представить в область график восстановления и пуска завода. График составлен, вы с ним знакомы. Запечатать его в конверт и отправить — легче лёгкого. Что скажете? Отправлять? Успеем мы к первому ноября пустить завод?
Люди молчали.
Встал Савчук, заговорил тугим, с хрипотцой голосом:
— Я не понимаю, зачем вы об этом у нас спрашиваете. Срок пуска завода обсуждению не подлежит. График составлен с учётом этого срока. Теперь требуется что? В неограниченном количестве стройматериалы плюс двадцать тысяч рабочих ежедневно, в две смены. А сколько работает? По семь тысяч в смену. А стройматериалов — ноль. Вот вы, товарищ Кружилин, и объясните нам, когда будут стройматериалы, достаточное количество рабочих… Далее — с жильём как? Приближается зима. Люди в палатках мёрзнут, есть больные. Обеспечение их питанием поставлено плохо. Уже проходит первая декада сентября, а дети наши ещё не учатся. Пойдут ли они нынче в школы?
Что мог объяснить Кружилин? Ничего. Сроки восстановления завода срывались с самого начала. Единственная районная больница переполнена. Школы не могли принять и половины детей, оказавшихся вдруг в Шантаре… Всё правильно. Но что он-то мог поделать? Он пытался что-то организовать, обеспечить, устроить. Все районные организации, все службы, которые были в Шантаре, сейчас только и занимались заводом. Одного лишь Полипова он освободил от хлопот по устройству беженцев, а потом — от заводских дел. «Твоя сейчас одна забота — уборочная, — сказал он ему. — Держи меня в курсе, потом я подключусь…» Да, все занимались заводом, но ничего не получалось. Значит, он оказался не на месте, мелькала не раз горькая мысль, оказался ни на что не способен. Другой бы что-то сделал, что-то обеспечил. Вот Савчук его отхлестал… Правильно отхлестал, не надо было собирать это глупое совещание. Не надо… А что — надо? Что?
Кружилин не помнил, как он отпустил людей, сидел, сжимая ладонями дёргающиеся виски. В кабинете никого, кроме Полипова, не было. Председатель райисполкома стоял у окна и смотрел, как за стёклами качаются ветки клёнов.
— Что же размышлять тут, Поликарп Матвеевич? График составлен, надо его отослать, — сказал он.
— Как? — поднял тяжёлую голову Кружилин. — Он же, этот график, потолочный.
— А они что там, не знают, что он потолочный?
— А потом — как отвечать? После первого ноября?
— Ну, потом… — усмехнулся Полипов. — Мало ли что потом может случиться… Во всяком случае, позже объясниться будет легче, чем сейчас…
— Легче? — нахмурился Кружилин.
— Конечно, — пожал тот широкими плечами. — Прошедшие трудности всегда легче объяснить, обрисовать во всём объёме… с полной объективностью. Сейчас никто тебя не поймёт, что завод к ноябрю нельзя пустить. Потом увидят, поймут, что нельзя было успеть. Да и…
— Что? — отрывисто бросил Поликарп Матвеевич.
— Да и особенно-то некогда будет вникать в прошлое… Новые задачи к тому времени стоять будут, ещё более сложные. Тут — психология, как говорится.
— Так… — усмехнулся Кружилин. — Психология? Умён ты, вижу. — Встал, тяжко ступая, пошёл из кабинета. — Только, Пётр Петрович, завод-то мы к ноябрю пустить должны.
— Ты же сам сегодня утром, разговаривая с обкомом, кричал в трубку, доказывал, что не успеть к этому сроку.
— Мало ли чего я кричал и доказывал.
— Но ведь его действительно нельзя… невозможно…
— Невозможно, а обязаны.
— Да как?
— Не знаю.
Не знал этого Кружилин и ещё несколько дней. Чтобы не отвечать на телефонные звонки из области, дни и ночи пропадал на стройке. Полипова за это время видел раза два или три. Тот ничего не говорил, не спрашивал, только сосредоточенно хмурился… «А ведь радуется…» — каждый раз думал Кружилин. И чувствовал, как рождается в нём неприязнь к этому человеку.
Измотанный, опустошённый, вконец обессиленный, он как-то ночью позвонил в Новосибирск, на квартиру Субботина.
— Здравствуй, Иван Михайлович, — сказал он и замолчал, не зная, что говорить. Секретарь обкома терпеливо ждал. — Ты извини, что я так поздно… Я и не по делу даже… Так вот просто.
— Ну, это ты, Поликарп, врёшь.
— Вру, — покорно согласился Кружилин. — Но звоню не официально, не как секретарю обкома. Можно? Понимаешь, больше не с кем так поговорить… По-простому, по-человечески…
— Значит, выдыхаешься?
— То ли слово? Выдохнуться можно, когда что-то сделаешь, сколько-то пути одолеешь. А я… как белка в колесе — кручу изо всех сил, а оно на месте. Что делать-то, а?
— Да… — промолвил, помолчав, Субботин. — Не телефонный это разговор-то, Поликарп… Если я скажу тебе, что мы тут все тоже… как белки в колёсах? Поверишь? Тоже крутим, а оно всё почти ни с места. Около трёх десятков в область прибыло уже различных предприятий. И такие, как ваше, и помельче, и покрупнее. На подходе ещё около дюжины… А сколько будет после этой дюжины? Радио-то слушаешь?
— Так что же это получается?
Кружилин проговорил и понял, что его вопрос звучит неуместно и наивно. Что получается? Как будто сам не понимает. Немцы наступают стремительно и неудержимо. Красная Армия сдаёт город за городом. Всё что можно правительство эвакуирует. И всё на восток, на восток, на восток. Куда ж ещё?!