Он прочитал наизусть на фарси еще несколько рубаи, переводы читал по книге. Мамед экстатически сдвинул брови, лицо его выражало страдание, тар тенькал, подвывал, повизгивал... музыка, лишенная на русский слух всяких признаков мелодичности, вызывала в маленьком худом аспиранте сложные чувства.
Демилле слушал, и вместе с восхищением в его душе копилась неясная досада на себя и на других, не помнящих родства, на присущую русским беспечность в сохранении своей культуры. «Почему эти молодые люди помнят, а я – нет? Как дошли до них из глубин эти звуки и слова? Неужели нам достаточно ощущать себя великой нацией, а на все остальное наплевать? Мол, само приложится...»
Едва Мамед кончил, Демилле взмахнул рукой:
– Ну, а теперь нашу. Девочки, подхватывайте!
И он высоким голосом, негромко и протяжно затянул «Степь да степь кругом...» Девушки молчали, в глазах двойняшек отобразилось недоумение, лишь Майя подхватила на второй строчке, но, допев куплет до конца, остановилась – слов дальше не знала.
Демилле выдержал еще два куплета и тоже сбился. Что-то там насчет «слова прощального» – черт его знает, вариантов много... Бог с ним! Он горестно вздохнул, потянулся за вином.
Майя преданно смотрела на него своими козьими глазами. Он заметил у нее на лице тщательно запудренный прыщик. Ему стало неловко. Она придвинулась к нему ближе, шепнула:
– Можно, я стихи почитаю?
– Конечно, – разрешил Демилле. – Сейчас Майя прочитает стихи. Свои? – спросил он у девушки.
Она кивнула.
Кудрявая Таня со скучающим видом отвернулась. Рая потупила глаза.
– «Милый мой, серебряный, Свет в окне! – начала нараспев Майя. – В кофточке сиреневой Я приду к тебе. До утра замучаю, погублю И слезой горючею окроплю...»
– Врешь ты, Майка. Нету у тебя никакого серебряного, – сказала Таня.
– Ну, зачем ты так! – вскинулась Рая.
Майя сидела неподвижно, будто боялась пошевельнуться, чтобы не расплескать переполнявшие ее слезы. Лицо у нее было, как чаша с водой. И все же не выдержала – расплескала. Из уголков глаз поползли по напудренным щекам две мелкие, блестевшие в свете пламени слезинки. Майя выскочила из-за стола, выбежала из комнаты. За нею следом кинулась Рая.
Двойняшки переглянулись и вдруг с неожиданной бодростью затянули песню, слышанную Демилле, кажется, по радио. Что-то там было про «притяженье Земли», а припев кончался так:
И так звонко, старательно и вдохновенно пели они этот текст, что Демилле не знал – плакать ему или смеяться. «Господи, Боже мой! Воистину дети Галактики! Не России, а Галактики, вот ведь как! И верно, так оно и есть» Философ Рустам очумело смотрел на двойняшек, видимо, не предполагая до того наличия у них музыкальных талантов. Надо сказать, что Валя и Галя пели абсолютно слаженно, как и полагается сестрам-двойняшкам.
Дети Галактики были крепкие, тугие, со вздернутыми носиками.
Появился магнитофон, грянула музыка, сдвинули в сторону стол и стулья. Валя с Галей первыми вышли на освободившееся место и так же синхронно, как пели, принялись танцевать, касаясь друг друга в определенной последовательности плечами, локтями, грудью, бедрами, коленками. Они напоминали идеальный танцевальный механизм, были поразительно серьезны, не профанировали это важное занятие. Рустам подхлопывал, лукаво блестя глазами. В круг вошли и другие девушки. Майя уже вернулась, на нее напало возбуждение, она неумело помахивала своими нескладными, согнутыми в локтях руками.
Демилле откинулся на диване, закурил. Ему вдруг нестерпимо жалко стало и этих упругих, точно мячики, девочек из культпросветучилища, которые сталкивались и отскакивали друг от друга, и раскосую Раю, танцевавшую в обнимку с Мамедом, и Таню со злым и красивым ртом, и мосластую широколицую Майю. Потом он и сам топтался на месте с Майей, которая прикрыла глаза и несмело касалась губами его шеи. Майя была с ним одного роста. Евгений Викторович тоже прикрыл глаза, обхватив широкую плоскую спину Майи.
Первым исчез Рустам с двойняшками. Танцы продолжались, но уже запахло переменами, приближалась полночь. Девушки стали собираться – не очень решительно; аспиранты уговаривали их посидеть еще. «Я вас провожу», – сказал Демилле Майе, она вяло кивнула, пыл ее угас. Подруги вернулись, вызвали ее в коридор. Через минуту все трое вошли, Майя объявила, что уходит. Демилле стал одеваться.
Пошли молча, через некоторое время Демилле взял ее под руку. Майя была как деревянная. Свернули с проспекта Благодарности, прошли дворами и вышли на знакомую улицу Кооперации. «Вы здесь живете?» – удивился Демилле. Она кивнула. «А вы не знаете... не слышали... здесь был такой дом, я помню. Девятиэтажный». – «Снесли», – равнодушно сказала она. «Как снесли?» – «Я не в курсе».
Прошли вдоль забора, огораживающего памятную Евгению Викторовичу яму с фундаментом, и остановились возле одного из точечных домов.
– Вот и пришли, – сказала Майя, – спасибо вам, Евгений Викторович.
– Подождите, не уходите, – сказал он.
Она остановилась, глядя на него козьими глазами. «Зачем я это говорю?» – раздраженно подумал он.
Он притянул ее к себе, поцеловал в щеку, будто жалея. Она почувствовала это, спрятала лицо у него на плече, всхлипнула.
– Ну что вы, что вы... – бормотал он.
– Простите... я замуж хочу, ребенка хочу... – всхлипывала она. – Нету у меня ни серебряного, ни оловянного... не обращайте внимания, истерика... мне двадцать девять лет, я бы так родила, без мужа...
Она подняла голову, прошептала:
– Пойдемте ко мне.
– Не могу, – покачал головой Демилле.
Тут же подумал: «А не сказала бы она всего? Пошел бы?.. Нет... Почему?.. Потому что козьи глаза, потому что прыщик, потому что мослы? Так выходит?»
– Пристала, ребеночка захотелось! – она неестественно засмеялась, губы прыгали.
– Простите меня, – сказал Демилле.
– А-а... Чего вас прощать! – махнула она рукой, повернулась и, покачиваясь, пошла к подъезду.
Демилле взглянул на окна детского сада, поежился. Свет не горел, значит, Костя Неволяев спит. Евгений Викторович медленно побрел к общежитию.
Он постучал в дверь комнаты, толкнул ее. Дверь была заперта. Демилле постучал сильнее. За дверью возник шорох, и на пороге появился Тариэль в одних трусах. Он удивленно посмотрел на Евгения Викторовича.
– А вы разве и Майе не пошли?
– Нет.
– Странно, – сказал Тариэль. – Пожалуйста, заходите. Тут темно.
– Ничего.
Демилле вошел. Тариэль пошлепал босыми ногами в закуток, за шкаф. Послышались шорох, шевеление.
Демилле, не раздеваясь, сел на диван, взял пальцами щепотку холодного плова, начал жевать. Шорох и шевеление усилились. Потом до него донесся еле слышный шепот. Он налил себе вина, выпил. Раздеваться не хотелось. Он привалился на диванную подушку, прикрыл глаза.
– Евгений Викторович, вы спите? – через некоторое время позвал Тариэль.
Демилле не ответил.
Сон уже накрывал его, как вдруг к странным причудливым видениям стали примешиваться посторонние звуки, похожие на мугам – тонкое повизгивание, скрип, теньканье. Демилле встряхнулся, открыл глаза. В комнате по-прежнему было темно, но за шкафом будто играл оркестр железных пружин. Они пели на разные голоса, ухали, ныли; горячая волна смятого дыхания, пота, щекочущего ноздри запаха выкатилась из-за шкафа и ударила Демилле в нос. «Господи! Зачем же я сюда пришел?» Он вспомнил лицо Майи и тех двойняшек. Ему стало не по себе, он поднялся с дивана. Музыка разом умолкла, будто дирижер оборвал ее взмахом палочки. Демилле выскользнул в коридор.
Через пять минут он уже стоял на трамвайной остановке, соображая, ходят трамваи или нет. Куда податься? Можно разбудить Костю, но нет... не хочется выглядеть идиотом. Куда же? «А что, если к Наталье? – подумал он. – Бывало, приходил и позже».
Наталья жила на улице Радищева. Не дождавшись трамвая, Демилле прыгнул в такси. Через полчаса он был уже на месте.
Он расплатился, зашел в знакомую подворотню. Наталья жила на первом этаже. Знакомое окно еле светилось – удача! Значит, не спит. Он встал на цыпочки и постучался условным стуком. Через минутку занавеска откинулась, выглянуло Натальино лицо. Демилле шутовски поклонился: вот он я! Она не удивилась. Когда Демилле подошел к двери, та была уже приоткрыта. Наталья, в халате, с усмешкой взглянула на Демилле.
– Ты одна? – спросил он тихо.
– Нет, у меня мужик в постели! – язвительно прошептала она. – Я вижу, ты не поумнел за тот год, что мы не виделись.
Глава 18
СУББОТНИК
Дел у Игоря Сергеевича Рыскаля было невпроворот.
Первая неделя выдавалась особенно тяжелой. То тут, то там возникали вопросы и вопросики, требующие безотлагательного решения: и доставка почты с улицы Кооперации на Безымянную, и устройство детей в школы и детские сады, и встречи зарегистрированных бегунов, которые возвращались из отпусков и командировок, и разъяснительная работа, и поддержание порядка на лестницах, и поиски кандидатур на места дворников, и...
Одним словом, Рыскаль крутился как белка в колесе. Конечно, у него была группа из десятка сотрудников УВД, от рядовых до лейтенантов, и большие права и возможности, но... доверяй, да проверяй! – непременно где-нибудь напортачат. Майор по своей натуре был человеком, любящим вникать во все тонкости, и неоднократно убеждался в том, что, будь ему поручена та работа, которую проверял, он выполнил бы ее тщательнее и вдумчивей, чем подчиненный.
Однако приходилось терпеть, кое-где поправлять, кое-кого распекать. Не разрываться же на части!
Нечего и говорить, что, начиная с воскресного общего собрания кооператива, майор уже не покидал дома на Безымянной. Он поселился в трехкомнатной квартире, где раньше находилось Правление и куда жена его Клава доставила необходимые вещи, а потом стала носить завтраки и обеды.
Обстановка была походная, живо напоминавшая Рыскалю солдатскую юность и послевоенную молодость: заправленная серым одеялом раскладушка, которую принес Вероятнов, письменный стол, над ним карта (та самая), график дежурств постовых, список подчиненных с адресами и телефонами, городской адресно-телефонный справочник на столе.
Дверь в квартиру была открыта днем и ночью.
Памятуя о том, что наведение порядка в каждом деле следует начинать с головы, Игорь Сергеевич уже вечером в воскресенье принялся за оборудование штаба. Комната председателя Правления, где он пока поселился, после ремонта должна была стать спальней, комнату бухгалтера Игорь Сергеевич предполагал отдать дочерям, а маленькую изолированную комнатку, как войдешь в квартиру – налево, он решил оборудовать под штаб. Слово ему больно понравилось. Собственный штаб! Комнатка использовалась в кооперативе под дворницкую, там валялись лопаты, флаги, разный хозяйственный хлам.
Рыскаль собственноручно перенес его в освободившуюся двухкомнатную квартиру дворничих в том же подъезде (в воскресенье их и духа не было – бежали, как крысы с погибающего корабля), вымел сор, ввинтил новую лампочку и осмотрел помещение.
Комнатка была тесновата, метров десять, но под штаб годилась. Требовалось провести срочный косметический ремонт. Рыскалю уже мерещился образцовый порядок в штабе, пишущая машинка, заново покрашенный несгораемый шкаф... в углу будет переходящее знамя... стулья нужно купить новые, а стол хорошо бы затянуть зеленым сукном. И для карты место есть. И для портрета.
Чей портрет будет висеть, он еще не решил. Хотелось – Дзержинского.
Рыскаль был воспитан так: сначала общественное, а потом личное. Ему и в голову не пришло начать ремонт квартиры с жилых комнат. Первым делом – штаб! Уже на следующий после собрания день, естественно, в неслужебное время, то есть вечером, Рыскаль с женой взялись за работу. Помогала им Вера Малинина, избранная в новое Правление.
Тут нужно открыть секрет: предложил в Правление Веру Малинину сам Рыскаль с тайной воспитательной целью. Как знать, может быть, общественная деятельность поможет женщине сойти с пагубного пути? Кроме того, прошлая должность товароведа (до отсидки) позволяла использовать Малинину в качестве бухгалтера кооператива. С финансами она была знакома.
Должности в Правлении распределили сразу после собрания. В результате открытого голосования председателем был избран Светозар Петрович Ментихин, общественные его способности не вызывали сомнений. Заместителями к нему, отдав каждому поровну голосов, выбрали срочно разысканного женою Серенкова и Файнштейна. Вера Малинина и Светозара Петровна дополнили правление до необходимого состава в пять человек.
Группы взаимопомощи возглавили:
I подъезд – известная нам Клара Семеновна Завадовская;
II подъезд – Армен Нерсесович Карапетян, начальник цеха электронного завода;
III подъезд – капитан второго ранга в отставке Сутьин;
IV подъезд – Василий Тихонович Вероятнов.
Рыскаль тут же поставил вопрос о штабе, был дружно поддержан, но когда дошло до дела, выяснилось, что оказать практическую помощь в ремонте может только Вера Малинина. Ментихины, увы, были уже не в том возрасте, чтобы самолично белить потолки и клеить обои: Файнштейн под каким-то предлогом уклонился, а Серенков, заглянув в Правление, обозрел комнату штаба и мрачно изрек: «Сойдет и так. Не свадьбу играть».
...Работали споро. Пока Игорь Сергеевич с Клавой промывали и белили потолок с помощью распылителя (Рыскаль на стремянке, Клава внизу у насоса), Вера обрезала обои и подгоняла куски по рисунку. Сваренный загодя клей остывал в тазу.
Потолок покрыли в три слоя; пока мел просыхал, пили чай. Затем женщины убрали обляпанные газеты с пола, застелили новые и начали оклейку. Рыскаль взялся за кисть и принялся красить белилами раму окна. Был он в старом трикотажном костюме, с газетной треуголкой на голове.
Вдруг его отвлекли посетители. В прихожей топтались два молодых человека – один с усами, в поношенной вельветовой куртке; на плече болталась холщовая торба с вытисненным на ней поблекшим рисунком. Другой – без особых примет, высокий.
– Нам бы майора Рыскаля, – сказал усатый, заглядывая в штаб, где кипел ремонт.
– Слушаю вас, – обернулся к ним Игорь Сергеевич.
Молодые люди замялись. Невзрачный худой человек в заляпанной мелом треуголке не соответствовал их представлениям о майоре милиции.
Рыскаль отложил кисть, вышел в прихожую, снял треуголку.
– Пройдемте, – сказал он, кивнув в сторону жилых комнат.
Только там, увидев на спинке стула милицейский китель с погонами майора, молодые люди уверовали.
– Мы слышали, вам дворники требуются, – сказал один.
Рыскаль оценивающе оглядел их. «Эти? В дворники? Не верится...» Он привык встречать подобный тип молодых людей во время массовых скоплений у концертных залов, когда выступает зарубежная звезда, или же на неуловимом «черном рынке» книжников, с которым Рыскалю пришлось изрядно повозиться в свое время.
– Ваши документы, – сказал он.
Молодые люди выложили на стол паспорта и трудовые книжки. Рыскаль уселся за письменный стол, надел очки.
Та-ак... Оба прошли армию... Это хорошо... Сергей Сергеевич Храбров, 1950, русский, среднее... это хорошо... беспартийный... это плохо... первая специальность после армии – шофер... это хорошо... что же он столько работ поменял? Плоховато.
Второй – Александр Николаевич Соболевский, на два года младше, после армии работал лаборантом, подсобником, стрелком ВОХР, монтажником, грузчиком... Живого места в трудовой книжке нет!
Последняя профессия обоих одинакова: операторы котельных установок. Проще говоря, кочегары.
Что же? Летуны? Не хватало ему летунов здешних, кооперативных! С другой стороны, не за рублем, видно, гонятся. Тогда за чем же?
– Вот что, ребята, выкладывайте, – сняв очки, сказал Рыскаль. – Почему идете в дворники?