Парни, катившие «Лебедя», остановились, чтобы перевести дух, и удивленно оглядывали гордо пронесшийся мимо «Зеленый череп». Нарисованные на его корпусе зеленый череп и скрещенные кости невольно заставили парней и их невест рассмеяться.
«Зеленый череп» с грохотом катился к морю и вскоре исчез с глаз. Мирьям осмелилась выбраться из своего укромного местечка и спрыгнула на землю, чтобы помочь ребятам катить телегу по песчаному прибрежью, самому трудному участку пути. Общими усилиями — мальчишки тужились впереди, Мирьям пыжилась сзади — лодка-телега оказалась на увлажненном волною пляже.
Команда поспешно стащила свою посудину с колес и столкнула ее на воду. Накатистые волны подхватили тележный ящик и завертели его. Солоноватый морской ветер резко трепал мешковину.
— Ахой, живо! — скомандовал капитан «Зеленого черепа» и повязал себе на голову отличительный пиратский знак — красный платок. — Мы должны опередить этого несчастного «Лебедя»! Встретимся с ними в открытом море, где наш грозный пиратский корабль возьмет «Лебедя» на абордаж. Ахой, паруса! — крикнул он и первым вскочил в лодку.
Несмотря на то что они по-всякому ставили свой парус, ветер упорно прибивал посудину обратно к берегу. У «Зеленого черепа» не было весел; не оставалось ничего другого, как вытащить мачту и, отталкиваясь от неглубокого песчаного дна, постараться отойти от берега.
Когда пираты наконец достигли открытой воды, где мачта уже почти не доставала дна, объявилась новая беда. Из щелей, наскоро заткнутых паклей, прибывала вода. «Зеленый череп» на глазах погружался в пучину.
Предводитель пиратов, капитан Пээтер, понурившись, сидел на носу лодки, сам уже по колено в воде, и был не в состоянии командовать экипажем. Мирьям забралась с ногами на скамейку и беспомощно озиралась вокруг. Хуго что есть силы ворочал на корме рулем, словно этим он мог остановить погружение.
Самый предприимчивый из всех, Уно принял командование на себя. Он крикнул:
— Полундра, спасайся, кто может! — и первым бросился в воду.
Хуго оторвал от петли руль и вместе с ним прыгнул за борт. Мирьям, которой впервые в жизни приходилось терпеть кораблекрушение, ухватилась за рубашку бывалого пирата Пээтера и вместе с ним плюхнулась в волны. Все боролись за жизнь, барахтаясь в бутылочно-зеленых волнах. Когда ноги стали доставать до дна, пираты грустно посмотрели назад. Волны подкидывали к берегу оставшуюся на поверхности мачту, парус из мешковины то исчезал под водой, то вновь показывался на поверхности.
Вконец обессиленные, четверо мореходов опустились на песок. Ребята никак не могли отдышаться, Мирьям выжала волосы и подол платья, никто не проронил ни слова.
— Идут! — Капитан погибшего корабля первым заметил приближавшегося издали белого «Лебедя».
Яхта медленно подвигалась к воде. Теперь и невесты подталкивали — видимо, они замерзли.
Поодаль, сонно бормоча, недоумевающий пляжный сторож тащил на свалку невесть откуда появившийся здесь остов телеги без ящика.
Промокшая насквозь команда «Зеленого черепа» украдкой прошмыгнула за песчаные дюны.
Гордый «Лебедь», раздувая белые паруса, выплывал в открытое море. Четыре промокших пирата брели по дороге домой.
— Теперь, как пить дать, очередной домашний арест обеспечен, — проронил штурман Хуго.
— Donnerwetter! — выругался капитан Пээтер. — Ни за что пропала лодка да еще колеса-оглобли в придачу!
Простые матросы — Уно и Мирьям — безучастно вышагивали следом.
Когда самый младший член гуськом шагавшей команды оглянулся, он увидел, как в голубом небе плывет под розовыми парусами корабль. Словно давнишняя мечта самой Мирьям, а вовсе не «Лебедь», построенный дядиными руками…
«Может, из меня тоже получится никто, как из дяди Рууди?» — подумала грустная Мирьям — затонувшая лодка подрезала крылья ее самоуверенности.
III
17Бархатная августовская погода была под стать великолепному настроению Мирьям.
Она сидела на солнышке на ступеньках крыльца и раздумывала о жизни и счастье. Во-первых, — Мирьям с неспешным достоинством загнула мизинец, — у отца есть работа. Не простая работа, о нет, он заведующий магазином! Эта должность казалась девочке необычайно значительной. Куда значительней, чем, скажем, лавочник, — в самом деле, разве можно было того же лавочника Рааза с его замасленным передником сравнить с отцом, который по утрам, с портфелем в руках, отправляется на автобусе в центр города. Мирьям зажмурилась и представила себе, как ее отец сидит за черным письменным столом, положив руки на гладкую полированную поверхность, и время от времени отдает распоряжения подчиненным, которые могут войти к нему в кабинет лишь постучавшись, а когда уходят, всегда раскланиваются.
Во-вторых, — она загнула следующий палец, — ведь это тоже счастье, если кого-нибудь любят. А с того самого дня, когда отец получил работу, Мирьям любит адвоката Кикенфельдта. Это он помог отцу. Только вот любовь ли это все-таки? Мирьям испугалась и передумала, потому что любить — слово какое-то слишком высокое. Относилось оно, пожалуй, только к одному дедушке. Скорее уж она просто обожает адвоката Кикенфельдта — это слово подходит больше. Если бы у Мирьям была маленькая церковка, она бы повесила над алтарем изображение господина Кикенфельдта и ходила бы молиться перед ним, чтобы отцу навсегда оставили его хорошую должность. Мирьям подумала, что мечтать о церкви, конечно, нужды особой нет, можно приколоть фотокарточку Кикенфельдта в углу за шкафом — тоже сойдет. Был бы он вместо бога, которого называют спасителем. И стал бы Кикенфельдт тогда благодетелем. Это куда лучше. Сразу видно, что сделал добро.
В-третьих, — и еще один палец прибавляется к двум, — счастье также и в том, что отец не пьет и дома больше не скандалит. Мирьям старалась убедить себя, что отец никогда и не пьянствовал, что дома у них никогда и не бывало ни ругани, ни отвратительных сцен, что семья у них такая же хорошая, как у соседского хозяина, господина Пилля. Потому что в хороших семьях обязательно вырастают хорошие и аккуратные люди, например, из соседской Рийны Пилль должна выйти примерная барышня.
Может, Мирьям и вообще бы забыла обо всем плохом, что было когда-то в их семье, но только кто-нибудь все равно нет-нет да и напоминал об этом. Хотя бы та же самая госпожа Бах — как-то на днях она стояла на крыльце, подперев руками грудь, и говорила бабам:
— Не думайте, что хозяйский Арнольд уже и гулять- то бросил. Уж кто-кто, а я знаю!
И женщины, соглашаясь, с гадким единодушием кивали ей.
Самогонщица Курри, подсмеиваясь, добавила от себя:
— Недолго ему портфельчиком помахивать, уж помяните меня, вставят ему скоро в зад перо!
И все же это не разрушало полностью девочкиной веры и ее ощущения счастья. Не такой отец дурак, чтобы не понимать, — как сказала мама, — что значит обеспеченная жизнь. Обеспеченная жизнь — это, наверно, будет все равно что уверенная жизнь, одним словом, когда никто ни к кому не лезет.
Мирьям — теперь она знала, что требуется для счастья, — судорожно сжимала три согнутых пальца, словно боялась: разожми она пальцы — и счастье выскочит из ладони.
Счастье, оно все же, наверное, очень короткое, привидится — и нет его, хотя счастливые сами и не верят в такой поворот.
Мирьям посмотрела на свои картонные часы, приклеенные стрелки которых показывали полдень, и подумала, что маме пора бы кончить прихорашиваться — они же договорились пойти в парк погулять. Сейчас, когда они жили обеспеченной жизнью, мама почему-то стала больше тратить времени на прическу и на подкрашивание. Мама и без того самая красивая мама, чего там еще изводить зря помаду!
Наконец мама собралась, и они отправились в путь. Впереди шли Мирьям и Лоори, обе в розовых ситцевых платьицах, в белых панамках, взявшись, ради великого мира и согласия, за руки; родители шагали чуть позади, и шли они, к удовольствию Мирьям, пускай и не столь уж легкомысленно под ручку, но все же рядышком и довольно близко. Все как положено хорошему семейству— обеспеченному семейству заведующего магазином. Во имя этого Мирьям готова была идти хоть на край света, держась паинькой за ручку Лоори.
Воскресный приморский парк — какой это звонкий и пахучий мир грез!.. Стоят зеленые и желтые будочки с улыбчивыми продавцами, и продают там всякую всячину— девочкам навесили на шею по связке ароматных баранок, ломай по кусочку и грызи хоть целый день, все равно хватит. Купили даже лимонаду, и меду тоже, а его обычно давали, только когда случалось болеть и когда особой охоты до него и не было. А в стороне между деревьями, под волшебные звуки шарманки, кружилось лучшее из лучших — разукрашенная карусель. Мирьям до того загляделась на нее, что забыла о трех вспотевших счастливых пальчиках, сжатых в кулачок, и растопырила их.
Сочившаяся между крутыми известняковыми плитами вонючая сточная канава, которая отделяла карусель от будочек с напитками и баранками, вернула девочку, захваченную манящей музыкой, к действительности. Совсем как те бабьи разговоры во дворе, что накликали беду. Мирьям снова упрямо сжала три счастливых пальчика и, держась за Лоорину руку и стараясь не смотреть вниз, смело шагнула дальше по шатким мосткам.
Карусель!
Забыв обо всем, завороженная Мирьям пошла к вертящемуся диву, вокруг которого толпились люди. Мирьям успела заметить Пээтера верхом на деревянном коне, увидеть Рийну Пилль, которая рядом с матерью сидела в расписанных розами санях, и услышать первые тягучие звуки шарманочной музыки. Парение на полуметровой высоте было в самом разгаре. Опускались и взлетали вверх разукрашенные розами сани, и рвались вперед удалые кони с толстыми красными губами. Снова промелькнул Пээтер — его матроска прочертила перед глазами полосатый сине-белый полукруг, а залихватское «Но-оо!», которым он подгонял своего коня, порой даже перекрывало музыку, уже не поспевавшую за быстрой скачкой. Жадный девочкин взгляд успел выхватить развевающуюся шелковую ленточку в Рийниных волосах и ее бледное лицо, которое было обращено в сторону движения. Зато открытый рот и взгляд госпожи Пилль, которая смотрела на публику, выражали такую же радость, какая была нарисована на лошадиных мордах, и смех ее оставался неслышным, как оставалось безмолвным и радостное лошадиное ржание: шарманка все заглушала.
Рийна вцепилась в материну руку и, видать, особого удовольствия от катания не получала, а вот госпожа Пилль ничего не боялась, она даже махала рукой своему мужу, который стоял за ограждением и наблюдал, как кружится карусель.
Мирьям смотрела во все глаза и не могла вымолвить ни слова, лишь тянула маму за руку, как тянут гири у часов, когда они опустятся, и надеялась, что ее поймут. И действительно поняли. Когда смолкла музыка и разгоряченные кони усмирили свой бег, мама вместе с Лоори и Мирьям пошла к кассе.
На стене будки был нарисован медведь, и из его брюха сморщенная, с трясущейся головой старушка протягивала билеты.
Мирьям и Лоори направились к остановившейся карусели, там как раз в это время побледневшая Рийна перекочевывала из саней к папочке на руки.
А вот Пээтер, тот сегодня выглядел счастливым, в его отвисших карманах, казалось, хранились неистощимые запасы центов; он снова появился у карусели, помахивая билетом, и с разбегу вскочил на белую лошадь. Капитанские замашки, подумала Мирьям, только сегодня и у младшего матроса выдался неплохой денек!
Мирьям и Лоори сидели в напряженном ожидании, нетерпеливо раскачиваясь на лошадках, подвешенных на тросах, Мирьям сочла необходимым натянуть панамку, игриво сдвинутую на затылок, поглубже на лоб, чтобы новая вещь не слетела с головы и не потерялась при быстрой езде.
С натугой сдвинулся с места санно-лошадиный караван, бородатый старик, проверявший билеты, исчез в таинственном чреве карусели, и вот уже раздались первые дребезжащие звуки шарманки.
Едва Мирьям успела помахать родителям на прощание, как кони и сани уже мчались полным ходом. Мирьям подалась вперед, шлепнула коня ладошкой по крупу, вцепилась руками в тросы, еще раз пришпорила каблуками лошадь под бока, сознавая, что теперь-то уж ее конь мчится во всю прыть. Лоори кинула взгляд на сестренку, подмигнула и беззвучно засмеялась — ликующая музыка заглушила все остальное.
Мирьям закрыла на мгновение глаза и почувствовала, как взлетает над верхушками сосен. Баранки прижимались к груди, и ветер трепал поля панамы. Девочке казалось, что она летит сквозь тучи, но тут музыка прервалась, и летучая лошадка перешла с рыси на мелкую трусцу.
Мирьям открыла глаза и увидела грязный песок, который медленно проплывал под лошадиными копытами. Мелькнул бородач — он стоял между цветастыми занавесями и дожидался, пока остановится карусель. И только деревянные кони по-прежнему смеялись деревянным смехом, оскалив белые нарисованные зубы между нарисованными красными губами.
Когда Мирьям, пошатываясь, вышла за канатное ограждение, она с затаенной надеждой еще раз дернула мамину руку, однако намек не помог.
— Нельзя больше, а то укачает, — сказала мама.
Пришлось смириться.
Мирьям снова старательно зажала на счастье три пальчика и подумала, что если от карусели может быть дурно, то это тогда, видимо, вообще и не счастье, потому что от настоящего счастья, от такого, что бывает у обеспеченного семейства, никогда не укачает.
Уже на аллее, после того как умолкла шарманка, до них донеслось:
— Лотерея! Аллегри! Лотерея!
— Попытайте счастья! — маняще призывал громкий голос.
Все четверо испытали свое счастье. Отцу с мамой и Лоори не повезло, Мирьям же через дощатый прилавок подали глобус.
Она держала тяжелый шар за ножку и не могла сообразить, что же с этой громадиной делать.
— Это — земной шар, — умудренно прошептала Лоори.
Мирьям дотронулась до поблескивающих сине-желтых разводов, и шар неожиданно сдвинулся от прикосновения, стал вращаться.
И даже когда они сели в тень под кустом и мама выложила аппетитные бутерброды, Мирьям все еще украдкой дотрагивалась до глобуса и все думала.
— Неужели земля и вправду, по-всамделишному такая? — наконец спросила она у отца.
— Да, только куда больше.
— И крутится тоже?
— Совсем как карусель, — кивнула мама.
— И мы крутимся? — Мирьям не могла этому поверить и крутнула пальцем глобус.
— Все время.
— И от этого не укачивает, ну как на карусели?
— Иногда укачивает, — улыбнулся отец.
— И мы так никуда и не приедем, все кружимся и кружимся, как на карусели? — допытывалась Мирьям.
— Да ешь ты! — сказала мама.
Мирьям откусила кусочек и задумалась.
Значит, только кружимся, сделаем круг — и может укачать, а другой сделаем — будет уже хорошо. Ну прямо как на карусели — подъезжаешь к шарманке, и сразу музыка громкая и радостная, а на другую сторону уедешь — сплошной гул да шипение.
Мысли Мирьям неслись по кругу.
Что предпринять, чтобы счастье было долгим?
18«Занятие по душе — это тоже счастье», — сделала вывод Мирьям, когда увидела, с какой энергией бабушка взялась за устройство своей жизни.
С тех пор как умер дедушка, прошло уже около года, и, по всем обычаям, бабушка могла считать свой траур по дедушке оконченным.
Начала она с того, что дала работу старому Латикасу. Велела перекопать землю, где у дедушки когда-то росли помидоры и где сейчас все заросло сплошными сорняками, с тем чтобы можно было посадить молодые ягодники да вишневые деревца.
— Вино! Вино! Вино! — отвечала на расспросы бабушка, ставшая моложавой и крайне самонадеянной.
Мирьям, с пристрастием следившая за бабушкиными действиями, знала, что вино — это беззаботность, и храбрость, и чувство превосходства — тоже… Но от него тошнит.
«Наверное, и вино приносит счастье, если его пить в меру», — решила Мирьям, потому что разве иначе у бабушки, человека пожилого, могло бы при одном только упоминании о вине так подниматься настроение?
Но следующий бабушкин поступок очень расстроил Мирьям. Как-то явился некий моложавый дотошный мужчина, перед которым любезно распахнули двери мастерской. Дедушкина мастерская превратилась в место, где приценивались, рядились и торговались! Мирьям не могла понять: как это можно, чтобы чужому человеку разрешали трогать дедушкины инструменты, придираться к ним, а затем и вовсе увозить на тачке. Это же дедушкины зубила, его сверла, его клещи и напильники, и пускай они покрылись толстой пылью, но все равно это дедушка разложил их по полочкам и пристроил с краю верстака, чтобы все было у него под рукой. Когда Мирьям притрагивалась кончиками пальцев к дедушкиным инструментам, ей казалось, что от них исходит тепло его рук.