Немного помедлив, дети устремились следом за бабушкой.
Мирьям и Хейнц не упускали из виду полы развевающегося красного халата. Шоссе, ведущее к морю, стало для них беговой дорожкой. Веснушчатое лицо Хейнца раскраснелось. Рыжие волосы пылали на солнце. Он несся вперед, словно пыхтящий огненный шар.
Мирьям, казалось, летела. Ее окрыляло сознание собственной силы: ведь Хейнцу не удавалось обогнать ее! Значит, час расплаты уже не за горами.
Позади остались последние дома. Бегуны вышли на прямую. Солнце, закатывающееся в море, на миг ослепило их. Оторвав от булыжной мостовой глаза, дети ясно увидели женщин. Впереди шла мать Хейнца, за ней, по пятам, бабушка — в мрачно-красном халате. Мать Хейнца была безмолвна, зато бабушка кричала душераздирающе:
— Freundin! Freundin!
С огородика возле сосняка, в сопровождении своей старухи, катившейся, словно гриб-дождевик, возвращался Латикас. Старик нес на плече лопату и, беспомощно нащупывая дорогу, пристально смотрел себе под ноги. Увлеченная необычным зрелищем, старуха остановилась и, разинув рот, смотрела на хозяйку, оравшую что-то на чужом языке. Заметив, что старик, не задерживаясь, идет своей дорогой, Латичиха тоже засеменила следом.
На темноватой, маслянистой глади моря метались последние блики заходящего солнца.
Госпожа Линда, выставив на макушке вздыбленные рогом волосы, как была в одежде, так и влетела в воду. Ее полные руки жестом отчаяния простерлись к закатному солнцу. Оборки платья поднялись над водой и скрылись, когда стало поглубже. Отойдя от берега дальше, туда, где вода доставала ей по шею, госпожа Линда остановилась. Легкая волна окатила ее с головой, и до берега донеслось отфыркивание.
Отрезвевшая госпожа Бах стала осторожно выбираться из воды.
Отстав между тем от подружки, бабушка брела по морю прямо к солнышку — красные полы халата колыхались на темной глади воды.
Мать Хейнца подходила к берегу. Возле бабушки вода едва доставала ей до груди. Но бабушка почему-то все равно душераздирающе кричала:
— Freundin! Не топись! Хватайся за мой халат!
Наконец они сошлись вместе, бросились друг дружке на шею, зарыдали и стояли в воде по самые пупы, подобно двум морским богиням. Холодная вода вскоре заставила их выйти на берег.
Страшные и поникшие, брели они, все еще в обнимку, хлюпая туфлями, к дому. Они были настолько заняты самими собой, что не заметили притаившихся за камнем ребятишек.
Отяжелевшие от воды полы бабушкиного красного халата тащились по песку, оставляя рядом со следами четырех ног две бороздки.
Хотя Мирьям никому о виденном и не пикнула, вскоре об истории утопления госпожи Бах все же прослышали все. А бабушкин красный халат нарекли халатом-спасителем.
Последнее поразило девочку. Мирьям видела своими глазами, что халатом никого не спасали, он просто мок в море, когда бабушка брела по воде, и больше мешал, чем помогал.
Госпожа Бах на какое-то время оказалась героем дня. Все стали дружелюбнее относиться к ней. Если управлявшиеся во дворе бабы замечали, что госпожа Линда опять ленивицей развалилась на подоконнике, то уже издали здоровались с ней, как принято обходиться с выдающимся и почитаемым человеком.
Даже бабушка сказала:
— У Баха жена что надо. Ведь чуть было не утопилась!
И в ее голосе звучало восхищение.
Только дедушка не любил слушать эту героическую историю, о которой говорилось с таким жаром. Дедушка по-прежнему уходил рано утром в мастерскую и до вечера, когда подходило время поливать помидоры, работал в жару кузни.
А Мирьям сидела на своем любимом месте, на крылечке, смотрела в сторону госпожи Бах и думала:
«Если мать Хейнца — героиня, то я же не смогу отплатить ее сыну. По крайней мере, до поры до времени. Прославленных людей следует уважать».
5В прихожей под вешалкой стоят мамины туфли. Сегодня она пришла из города, не глядя швырнула их туда и даже не подумала почистить, как это делала всегда.
Мирьям загрустила. Значит, все надежды на лучшую жизнь на этот раз опять рухнули. Больше мама не будет искать работу.
Все эти утра, когда мама вырезала из картона стельки для туфель с проношенными подошвами, Мирьям с готовностью стояла рядом и ожидала маминых приказаний. Приносила ножницы, убирала обрезки с пола и, когда все было готово, подавала маме сумку. Мирьям провожала маму до ворот и встречала во дворе, чтобы узнать по маминым глазам, с чем она вернулась. Все эти дни маму ждали разочарования, разочаровывалась и Мирьям. И Лоори тоже. Опять прав оказывался отец, имевший обыкновение приговаривать:
— Не ходи ты унижаться перед всякими типами. Где уж тебе найти работу. Раз без дела сидят люди с профессией…
Но упрямая мама и на следующее утро все равно шла пешком из пригорода в центр, хотя у нее и не было профессии. То, что она два года работала у своей матери в шляпной мастерской, ничего не значило. Как утверждала другая бабушка, все равно у Мирьяминой мамы не было на это дело сметки. Да и заказов мало, а господа привередливые, и налоги большие.
Мирьям знала все их заботы — люди горазды жаловаться, радостью так запросто не делятся.
Теперь мама больше не будет искать работу. Верить этому девочке не хотелось, хотя безмолвная ярость, с которой мама вернулась домой, и не оставляла места надежде.
Мирьям как-то не привыкла безропотно сдаваться судьбе, и она стала ломать голову. Придумала! Надо принести щетку, картонку и ножницы. Потом взять разбросанные туфли и вычистить их. Вырезать из картона по старым стелькам новые и аккуратно поставить эту жалкую обувку под вешалкой, чуточку ближе, чем она стояла раньше, на видное место. Может, мама увидит, злость у нее пройдет, и завтра утром она снова отправится в дорогу.
— Мирьям стоит, прислонившись спиной к входной двери, и, склонив набок голову, разглядывает свою работу. Царапина на каблуке раздражает ее. Она слюнявит кончик пальца и приглаживает содранную кожу. Стало вроде приличней. И Мирьям остается довольной. Но мама ничего не замечает. На следующее утро она остается дома…
Днем навестить дочку и внучек приходит вторая бабушка. Она выкладывает на стол два бумажных пакетика и говорит:
— Сготовь ребятишкам поесть.
Мама, опустив голову, еле слышно бормочет слова благодарности и ищет, чем бы заняться у плиты.
— Ты что, не можешь как следует поблагодарить? — беззлобно спрашивает бабушка и разминает правой рукой ногу, которую у нее все время сводит.
Мама не отвечает. Лоори и Мирьям, нахмурившись, застыли возле кухонной двери.
Бабушка некоторое время терпеливо ждет слов благодарности, которых ей так и не дождаться. Наконец она сама прерывает молчание:
— Смотри не проговорись Армильде.
— О чем? — сердито спрашивает мама, которой все надоело.
— Ну, что принесла поесть. Армильда рассердится, что я все еще трачусь на тебя.
— Мама, отдай ей эти кульки обратно, — бросает Лоори.
— Да, отдай, — Мирьям тоже не удерживается.
— Что?
Как только бабушка не понимает!
— Мне в горло не полезет каша из крупы, уворованной у тетки!
— Лучше буду голодной, чем стану есть ее, — подкрепляет Мирьям слова сестры.
У бабушки кровь приливает к лицу, она начинает задыхаться.
Униженная до предела, мама безмолвно подвигает пакетики к бабушке.
— Неблагодарные! Не умеете уважить свою бабушку! Дикарями растете!
Лоори уводит сестренку с поля боя в тыл, в другую комнату, и произносит:
— Ну, теперь начнет пробирать!
Мирьям кивает.
— Подыхай ты с голоду вместе со своими детьми! — доносится из кухни.
Лоори и Мирьям прислушиваются и ждут, чтобы за бабушкой захлопнулась дверь. Обычно, когда ругань достигает предела, бабушка по привычке шумно удаляется, хотя через несколько дней, что бы там ни произошло, приходит снова. Приходит, кладет на стол бумажные свертки с едой и терпеливо ждет, чтобы ее поблагодарили. «Душа у нее болит из-за нас», — говорит мама.
— Что мне за нужда помогать тебе! — доносятся из прихожей бабушкины слова, а затем дверь с грохотом закрывается.
С потолка сыплется немного штукатурки. И все разом стихает.
Но ненадолго. Теперь очередь за первой бабушкой. Она ведь живет тут же, через коридор, и считает своим долгом дважды на день заглянуть в квартиру сына. Врывается без стука и, если трезвая, ограничивается фыркающим вопросом:
— Что, Арнольд опять пьет?
Сегодня бабушка посидела на дубовом чурбаке в винном погребе и настроена более воинственно.
— Крыса ты церковная! — вызывающе объявляет она маме.
То ли ее сердит, что отец со вчерашнего обеда куда-то запропастился, или еще что, только, все более распаляясь, она продолжает:
— Ты слушай, слушай, что, я не права? Сюда в дом ты пришла, как последняя церковная крыса! За душой ни гроша! Ни полушки!
Мамино лицо белеет. Если бы посмела, то ударила бы.
— А я? Триста рубликов золотом, один к одному, было в моем приданом! А ты, маленький ты человечишка… крыса церковная!
«Маленький человечишка» — это, по мнению бабушки, тот, кто бедный и кто не умеет говорить по-немецки, — обо всем этом Мирьям знает уже давно.
— Взял бы Арнольд в жены Диану Круньт, не пришлось бы и из-за работы мыкаться. Лежи да в потолок поплевывай! А если Диана Круньт показалась не в тех годах, разве было мало других — молодых и богатых! А ты сущая беспросветная церковная крыса! Маленький человечишка!
К счастью, бабушке все скоро надоедало, никто ей не возражал, а бузить одной было скучно.
— А почему ты ей не двинешь? — попрекнула, со своей стороны, Мирьям, когда бабушка ушла.
— Да как я могу, — сквозь беззвучные слезы объяснила девочкам мама, — мы ведь живем на бабушкины деньги.
— А почему ты не пожалуешься дедушке? — шепотом допытывалась Лоори.
— Что он может… Сам всю жизнь прожил на пороховой бочке, никогда не знает, когда опять взорвется…
— Ничего другого, — шептала начавшая всхлипывать Мирьям, — на этом свете и нет, кроме золотых рублей, крон да пороховой бочки…
И, решительным движением вытерев слезы на глазах, она объявила матери:
— Потерпи еще немножко. Я уже скоро вырасту, буду сама зарабатывать деньги и начну тебе приносить каждый день по десять крон сразу. Вот!
На мамином лице скользнула едва заметная улыбка.
— Мирь-ям! — зовет из-за двери дедушка.
Мирьям знает, что теперь она должна спрятаться куда-нибудь в угол, чтобы дедушка мог побродить да поискать ее. Дедушке доставляет большое удовольствие, когда наконец он все же находит спрятавшуюся внучку.
Даже мама, встрепенувшись, говорит дочери:
— А ну быстро, быстро!
Мирьям становится за дверь столовой и ждет.
Слышны дедушкины неторопливые шаги в передней и его спокойный голос:
— И куда это наша Мирьям подевалась?
— Понятия не имею, — говорит мама.
«Понятия не имеет! — думает девочка. — Она же видела, как я забежала за дверь. Просто они оба понарошке. Им это нравится».
И Мирьям притаилась.
А дедушка ходит по комнатам и никак не догадается заглянуть за дверь.
«Я бы давно заглянула за все двери», — снова думает Мирьям.
Лоори стоит в стороне и наблюдает. И никак не поймешь, то ли ей завидно, то ли нет.
Мама ходит следом за дедушкой и повторяет:
— Понятия не имею, куда это она спряталась.
Девочке становится скучно от такой игры взрослых.
Она слегка покашливает, чтобы обратить на себя внимание.
Только после этого дедушка отводит дверь.
— Смотри-ка, где наша Мирьям! — удивляется дедушка.
«А где же я должна быть? — печально думает девочка. — Рада бы убежать отсюда. Укатила бы на телеге, запряженной белой лошадью, или умчалась бы под розовыми парусами».
— Собирайся, — приказывает отыскавшейся дочери мама.
«Дедушку я бы с собой взяла, — размышляет девочка, натягивая носки, — только на телеге и на паруснике нет места, где играть в прятки».
Дедушка с внучкой идут гулять. Дедушка выглядит важным и праздничным в своей черной шляпе, залоснившемся черном сюртуке и брюках в мелкую черно-белую полоску. Под стать ему и Мирьям, неважно, что у нее колени в ссадинах, и изодраны ноги, и челка отросла, до самых бровей доходит, — зато на ногах у нее белые носки!
Мирьям взяла дедушку за руку. В этот момент самое высшее желание ее, чтобы все окрестные ребятишки стояли по обе стороны дороги и видели их.
Чтобы все смотрели и завидовали — ни у кого нет такого дедушки! Что из того, что у Пээтера непьющий отец, что у Рийны Пилль есть розовое платье с оборками и лакированные туфельки, что Уно лучше всех бегает, а Хуго может забраться на любое дерево, — что из этого? Зато ни у кого нет такого дедушки, как у Мирьям. Тут она всех перещеголяла.
Но из окрестных ребятишек никого не видно — лишь какой-то малыш лет двух от роду возится перед домом в канаве и ковыряется палочкой в песке, — такого маленького Мирьям даже и в расчет не берет.
Когда они вышли на дорогу, ведущую к морю, Мирьям спрашивает у дедушки:
— Скажи, а маленькие люди — это, правда, те, у кого нет денег и кто не умеет говорить по-немецки?
— Да нет, — оборачиваясь, отвечает дедушка и продолжает с ласковой поучительностью: — Маленькие люди — это дети, потому что они еще не выросли большими.
У дедушки его «маленькие люди» звучат совсем по- другому, чем бабушкин «маленький человечишка». И это приводит Мирьям в замешательство.
— А еще? — пристает она к дедушке.
— Ну, — уже не так охотно продолжает дедушка, — маленькие люди — это еще те, кто плохие. Иной раз бывает человек сам и высокий, а все же он — маленький.
Больше допытываться Мирьям не осмеливается.
Солнце уже спустилось совсем низко. Мирьям оглядывается. И видит две тени, которые неотступно следуют за ними по пятам. Если смотреть на тени, то оба они — и одетый в черное дедушка, и пухлощекая в ситцевом платьице Мирьям — выглядят длинными и мрачными.
Молчком идут они в сторону моря и заходящего солнышка. Мирьям шагает, опустив голову и сопя, как обычно, когда она занята серьезными раздумьями.
Кто же на самом деле маленькие люди? Может, это она, Мирьям, или вовсе мама? Не бабушка же? И как узнать людей, что не маленькие, не большие, а точно впору?
6Отец не является домой и на следующее утро.
Но небо такое высокое и синее, и солнышко светит так ярко, и так дружно щебечут птички, что кажется, просто невозможно горевать и быть грустным.
Мирьям только было собралась бежать вприпрыжку на улицу, как ее задержала перебранка, доносившаяся из-за стены.
— Проспись ты, — требовал голос дедушки.
— Ну, знаешь, чер-р-р-т побери! — И бабушка ударяет кулаком по столу.
— Нечего тебе слушать. — Мама подходит к Мирьям и выпроваживает ее за дверь.
Девочка плетется во двор и останавливается, щурясь на солнце. С забора соскакивает кошка Мурка и подходит к девочке, довольно мурлыча, начинает тереться о ноги.
С треском распахивается бабушкино окно, обращенное во двор, и хозяйка орет так, что заполняет своим голосом все пространство между двумя домами:
— Мои деньги, что хочу, то и делаю. Хочу — пью, хочу — нет!
«Ага, — думает Мирьям, — сейчас начнется представление…»
Уже появляется на своем всегдашнем посту мадам Бах — героиня, которая чуть было не утопилась. Она опирается грудью на толстые руки и, видимо, чувствует себя прекрасно. Следующей показывается дворничиха, руки под замызганным передником сложены крест-накрест. Прислонившись плечом к косяку, она стоит в дверях, ведущих в подвал.
Жена извозчика Румма усаживается перед окном, надвигает на нос очки и делает вид, будто она и впрямь разглядывает кружево, которое споро вывязывают ее пальцы. Но так как она занимается вязанием уже по меньшей мере лет двадцать, то крючок к себе никакого внимания не требует, и можно в свое удовольствие наблюдать за происходящим.